Случилось это в «лихом» 1993 году.
Стояло жаркое южное лето. И если вы хотите подробностей, то это был Город Креста – Ставрополь, а улица, на которой происходили нижеизложенные события, носила, пожалуй, самое уникальное название из всех улиц, всех городков и городов, на коленях, выползших из периода застоя в перестройку.
Улица носила имя Ленина.
Скрежетал ремонт. Квартира была в панельном доме, пыльная, невесёлая и после корреспондента какой-то местной газеты. Её только что купили родители для моей сестры. Движущей силой ремонта были ваш покорный слуга и «виновница» покупки. Назовём её Полей.
Квартира представляла собой три бетонных коробки, каким-то идиотским способом совмещённых между собой коридором. Был ещё некий выступ на улицу, видимо в шутку, называемый балконом. Мне тогда стукнуло «очко», а сестре до этой замечательной даты предстояло провести в этом мире примерно 1100 дней.
Словом, та ещё ремонтная бригада. Что входило в нашу задачу?
Нужно было содрать все старые обои, способные, кстати сказать, нагнать уныние даже на Короля Дементоров из несуществующего тогда ещё романа о Гарри Поттере. Также в нашу задачу входило полное очищение выступа от голубиного гуано (это позже я проникся творчеством группы Guano Apes, а тогда был уверен, что слово «гуано» является намеренно искажённым словом «гавно», ну, как фраза «итить твою мать» подразумевает такое, о чём я не хотел бы упоминать в рамках этой истории). Кроме скобления нам вменялось в задачу не оставлять после себя грязи. А поскольку в это славное время мы только и могли, что оставлять после себя грязь, то вводная этой задачи звучала примерно так: «Не оставляйте после себя ничего».
Перед моим затуманенным горячими испарениями голубиных «приветов» взором вставали крики полководцев, напутствующих своих солдат перед решающей битвой.
«Не оставляйте после себя ничего-о-о!»
И тысяча стальных жал, зажатых в тысячи правых рук, взлетают в приветственном салюте, а тысяча диафрагм выталкивает из двух тысяч лёгких воздух криком: «Це-е-э-э-зарь»!
Вот такая арифметика.
Так о чём это я?
Итак, полы должны быть чистыми, какашки с балкона убраны, а обои, сделавшие бы честь оптимисту Кафке, удалены со стен. Что делать весь день во время этой скучной, монотонной работы? Интернет в тем времена был уделом четырёх человек из Пентагона и состоял из двух гигабайтов информации. Телевизор показывал такие передачи, что лучше было сразу отправляться в лес и плести веночки из одуванчиков – это было намного более интересное занятие. Магнитофон после покупки квартиры был непозволительной роскошью, а по телефону разговаривать было особо не с кем, потому что все разъехались кто куда. Оставалось импровизировать.
К тому времени я был начитанным юношей, и кроме книги Марьясиса «Гармония семейной жизни», зачитанной мною в более нежном возрасте в буквальном смысле до дыр, я успел прочесть и несколько образчиков беллетристики, ну и «Войну и Мир» Толстого. Монументальное произведение «матёрого человечищи» не подходило по задачам. Беллетристика, так или иначе, касалась крови, клыков, когтей, шерсти, кишок, полнолуния, невозможности отражаться в зеркалах, имён, созвучных с Владислав, суеверий, осиновых колов, погребений, кукол и оживших ребят, наспех прикопанных на деревенских кладбищах.
Что мне было рассказать своей восемнадцатилетней сестрёнке? Конечно, я выдумывал разные страшные истории. Она, человек, в общем-то, прагматичный, с твёрдой не по годам волей, видимо, слишком доверяя мне, принимала на веру всё, что слетало с моего «языка без костей». Одной из самых успешных историй, придуманных мною для развлечения (я был уверен, что помогаю ей развлечься) сестры, была история о комнатных растениях, доставшихся нам от прежнего хозяина.
Они находились в одной из уже «обработанных» комнат, служившей нам чем-то вроде спальни (два матраца, письменный стол с этажеркой, стул). Два небольших глиняных горшка, в которых вместе с нами в одной комнате росли растения-убийцы.
Ночью я всегда обращал её внимание на то, что они слабо колышутся. Поля пристально всматривалась в призрачные контуры вьющихся стеблей. Палочки и колбочки сотнями отмирали у неё на сетчатке от чрезмерного напряжения, а ночь довершала дело - спустя несколько минут она могла поклясться на Библии, если таковую вдруг кто-то решил бы ей подсунуть посреди ночи под левую руку, в том, что растения шевелятся. Чуть позже слово «шевелятся» произносилось сухими от страха губами совсем иначе. Не шевелятся, а двигаются, если вы понимаете о чём я.
Днём я специально вздрагивал, когда мне случалось проходить мимо несчастных растений, провоцируя её интерес к ним. На невысказанный вопрос я всегда давал пространные ответы типа - этот корреспондент, что жил тут до нас, вообще-то странный парень. По долгу службы, говорят, он общался с ГБ-шниками, бывал в их секретных лабораториях, откуда и привёз эти два чёртовых горшка.
Как-то вечером я аккуратно привязал тонкую белую нить к стеблю одного из растений. Выкрутил лампу, висевшую под потолком, сославшись на то, что она лопнула, - пришлось Полине заходить в комнату и укладываться на свой матрац впотьмах. Всё шло по схеме, - она уже несколько минут неотрывно вглядывалась в серые (в ночи), скрученные причудливым образом стебли, как вдруг я потянул за ниточку, и одно из растений-убийц явно качнулось в сторону. Эффект, произведённый этой ниточкой, был куда большим, чем, скажем, первый дирижабль, поднятый в воздух графом Циппелином, в сотрудничестве с «Люфтшиффбау Цеппелин ГмбХ» (Смогли это прочесть? Вам прямая дорога к окулисту).
Поэт, публицист и, по-совместительству, священник, Джонатан Свифт, являлся ректором церквушки, расположенной в ирландской деревне Ахер.
Я думаю, не нужно много ума, чтобы понять, для чего я упоминаю о жизни Свифта.
И я не имел в виду деревню, когда говорил о реакции своей сестренки. Сотня возбуждённых самцов африканского слона не смогли бы произвести такой же трубный рёв, что услышал я спустя мгновение после того, как её мозг, проанализировав информацию, подтвердил: да, растение конкретно двигается. Стены мелко задрожали, я осознал, что матрац мой слегка приподнимается над полом, покачиваясь на воздушной подушке, созданной звуковой волной, а окно вот-вот треснет. Ценой неимоверных усилий мне удалось протянуть руку к фонарику, находящемуся под моим матрацем, и осветить комнату. Когда я осознал, что крик прекратился, а она осознала, что во всём виновата моя великолепная, сногсшибательная фантазия и искромётный юмор, я научился быстро прятаться в комнате, из мебели в которой были пара матрацев, небольшой письменный столик с этажеркой, на которой стояли растения-убийцы и стул.
Поля умела заставить обратить на себя внимание.
Однажды ночью мы проснулись от страшного грохота. Было такое ощущение, что в соседней комнате что-то взорвалось. Настал момент, когда я смог оценить, что ощущала моя младшая сестра, когда я её пугал. На улице кромешная темень. Инстинкт подсказывает не включать свет (включишь свет - тебя будет видно, как на ладони, а ты, в свою очередь, ничего (или никого) не увидишь). Страх кричит: «Включи свет, сука! Включи его»! Надо ползти в зал (грохот раздался именно оттуда).
Шёпот сестры где-то над самым ухом: «Сиди тут, ты куда собрался… Я, например, никуда не пойду… А если ты сейчас уйдёшь, я отцу расскажу, что ты меня бросил».
Положение хреновое.
С одной стороны – надломленная мужская гордость. С другой - разговор «по душам» с папой, если он узнает, что вместо того, чтобы стоять за сестру горой, я просто исчез в темноте, не предвещал ничего хорошего. И ещё неизвестно что хуже – гордость, которой всё-таки можно дать шанс срастись - ну, там, пойти и надавать по морде Н., который служил в спецназе, и на прошлой неделе «попросил навсегда» у меня кассетный плеер - или всё же объяснение с папой. С третьей стороны, в настоящий момент в зале находится кто-то, никак не меньше Шварценнегера, с зажатой в руках кувалдой, и нужно срочно выяснить: он остаётся ночевать с нами или предпочтёт удалиться в ночь? Здесь и сейчас наиболее опасным выглядел Шварценнегер, поэтому я решил «идти на грозу».
Вернее – ползти.
К моему облегчению, когда я своим причудливым образом сумел всё-таки посетить нужную комнату, она пустовала. Никого не было видно, и я, осмелев, стал подниматься с пола, протягивая руку к выключателю. Свет больно резанул по глазам, однако то, что я увидел, как-то сразу отодвинуло неудобства, вызванные воздействием света на зрительные рецепторы, куда-то на второй план. Или на третий, если подумать хорошенько.
На полу лежали настенные антикварные часы ручной работы. Естественно, разбитые вдребезги. (Откуда в ремонтирующейся квартире появились эти часы, вы сможете узнать из последующей, уже реальной истории «Высоко парящие часы. Реальная версия».)
Они были разбиты так, что если бы не медный циферблат, тоскливо поблёскивающий в дальнем углу, никто даже за всё золото Сбербанка (а там, поверьте, нормально скопилось), не смог бы узнать, чем «при жизни» была эта груда деревяшек, цепочек и винтиков с шестерёнками. И это, внимание (!), притом, что во всяком случае фасад часов и их остов (основа, в которой «жила» кукушка) были сделаны из дуба!
Дальше – больше.
Беглый осмотр комнаты показал, что полированный стол, вплотную придвинутый к стене, оказался практически в идеальном состоянии (за исключением следов моих нечасто стирающихся носков, коими я вставал на него, чтобы дотянуться до верхних фрагментов обоев). Всё время, что мы были в этой квартире, т.е. уже практически неделю, часы висели точно над этим столом. И я до сих пор ума не приложу, каким образом очень тяжёлые часы «оттолкнулись» от стены примерно на метр (длина столешницы) и, не задев сам стол, грохнулись на пол? Позже, после того как мы с сестрой получили своих пи… (…кантные подробности я опущу, скажу лишь, что вливание от родителей было на очень высоком уровне) и всё-таки смогли убедить родителей в том, что это не наших рук дело (да что там «не наших?» - не моих), в квартиру был приглашён священник, который провёл необходимый обряд освящения жилища. Так бы и закончилась эта история, но тогда в ней не было бы никакого смысла для вас, моих читателей.
Продолжение этой истории случилось неожиданно, спустя пару лет после описанных событий.
Стояло жаркое южное лето. Днём жара стояла под 40. Ночь не приносила сколько-нибудь явного облегчения. Все нормальные люди спали с открытыми настежь окнами. В те далёкие времена я был ещё нормален, во всяком случае, сейчас мне хотелось бы верить в это.
Что привело меня в дом к родителям, уже не вспомню. Был какой-то праздник, или просто я засиделся у них допоздна, только они предложили мне остаться у них на ночь. В то время я был уже довольно самостоятельным пареньком - уже снимал квартиру (честно признаться, на квартиру это похоже было совсем мало), но в этот вечер то ли лень, то ли время хорошо за полночь сделали своё дело, и я принял предложение остаться.
Ночевал я в комнате, некогда принадлежавшей мне. Теперь в ней, кроме старой кровати, находилось столько барахла, что к своему старому ложу я протискивался боком, подобрав и без того тогда впалый живот. Когда я улёгся, понял, что сегодня мне поспать не удастся.
Лишь только я погасил свет в комнате, тишину прорезали десятки пронзительных, на грани ультразвука, писков, воздушных агрессоров рода Anopheles, заходящих с воздуха на цель. Целью, разумеется, был я.
Прошло, наверное, около часа, когда я начал терять терпение. Спать реально было невозможно. Укушенные места зудели, крылатые твари пискляво атаковали меня, видимо, поклявшись хоботками своих предков если и не выпить всю мою кровь, то свести с ума.
Часа через два я озверел окончательно. Включил свет. Достал свои джинсовые шорты. Скомкал их в тугой, тяжёлый комок. Стал ждать.
Вот один из «фоккевульфов» присел на потолочный карниз. Тёмно-синий комок устремляется ввысь. Хлопок, облако штукатурки, медленно кружа, оседает на пол, напоминая о столь вожделенном снеге. На карнизе остаётся тёмное пятнышко моей крови.
Ещё трижды взлетали вверх шорты, и трижды после их смертельного удара оставались крохотные тёмные пятнышки на обоях и побелке.
И вот один из них приземлился на настенных часах.
Настенные часы?
Обычный пластиковый новодел «под дерево». Коричневый фасад. Красный циферблат. Ничего особенного.
«Фоккель» засел на верхней кромке фасада. Сбить его было очень трудно, нужно было изловчиться… Ничего не подозревающая тварь, по всей видимости, отдыхала, когда скомканные в тугой узел шорты взяли курс на часы. Джинсовый снаряд произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Часы немного покосились, а затем с грохотом рухнули на … фортепиано, стоявшее у стены, под ними.
А теперь представьте.
Ночь. Около 3 часов. Бедные родители спят сном уставших людей. В это время из спальни, где должен находиться их великовозрастный сыночек, раздаётся такой грохот, что у носорогов, мирно пасшихся в Баб-эль-Торском заповеднике, от страха начинается понос.
Мама оказалась в комнате спустя три удара сердца. Её глазам предстала картина: кровать разобрана, свет включён, небольшой пятачок, между нагромождением вещей занимает её сын, растерянно смотрящий на чёрный величественный инструмент, стоящий вдоль стены.
На инструменте, а также на полу под ним, разбросаны фрагменты настенных часов. Секундой позже в комнате очутился отец.
Как только я встретился с ним глазами - понял только одно, что обычными «простите-извините» здесь не отделаешься. Выход нашёлся сам с собой.
На-гора была выдана история о том, что я долго не мог заснуть, ощущая чьё-то незримое присутствие, и что в тот момент, когда я уже совсем было собрался одеться и потихоньку покинуть квартиру, конечно, предварительно написав записку, что-то с грохотом сбило часы точно на фортепиано! Как ни странно, отмазка проканала.
Буквально через пару дней батюшка из местной церкви освящал уже и эту квартиру, а мама с гордостью убеждала меня в том, что «теперь уж там стопроцентно никого нет».
Спустя несколько недель я признался в причине падения часов. Мы вместе сидели за столом, и родители, смеясь, пересказывали подробности этой истории моей сестре, которая после падения часов уже в родительской квартире под любыми благовидными предлогами избегала посещать папу и маму.
P.S. А комара, который сидел на часах, я всё-таки убил тем ударом.
