Родители мои были алкоголиками. Один их ребенок, мой брат, был дауном и воспитывался в специнтернате. Второй брат ушел в армию и остался в том городе, где служил. Не захотел, видно, в наш домашний дурдом возвращаться.
Мать с отцом пили, дрались, в доме иногда не было даже хлеба. В такие дни я, будучи ребенком, бегала на кладбище и ела там то, что обычно люди оставляют на могилах. Иногда это были блины и конфеты, а иногда яйца, и я радовалась, что в мире существуют помины.
Однажды я, открывая калитку на могильной оградке, разодрала себе руку о торчавший в ней прут. Кровь капала, но я смотрела не на руку, а на красное яблоко, лежащее на гранитной могильной плите. Достав яблоко, я жадно вцепилась в него зубами и поперхнулась от неожиданно услышанной речи:
— У тебя кровь течет,— услышала я чей-то голос.
Я обернулась и увидела старуху. Она пристально смотрела на меня темными немигающими глазами. Затем она подошла ко мне и взяла меня за пораненную руку. Губы ее зашевелились, я слышала, что она шепотом говорит какие-то непонятные, но складные слова.
Я изумленно смотрела, как на моих глазах рана на руке запеклась и кровь унялась.
Затем старуха достала из холщовой сумки булку, яйцо и огурцы.
— Ешь,— коротко сказала она, и я с радостью подчинилась.
Мы сидели на деревянной скамейке возле чьей-то могилы. Я ела, а она молчаливо смотрела на меня.
— Меня зовут Авдотья. Пойдем ко мне, я тебя, отмою, покормлю и одену.
И я побрела за нем, как идет щенок за чужими людьми. Дом Авдотьи находился недалеко от кладбища. Она действительно меня отмыла, накормила и, пока я спала, сходила в магазин и принесла мне одежду. С этого дня я стала ходить есть не на кладбище, а в маленькую, но чисто побеленную избу.
Авдотья жила одна. Вся ее хата была, обвешана иконами и пучками трав. Со временем я поняла, что она лечит людей. Авдотья была немногословна, но я видела, что она сильно привязалась ко мне, а я впервые поняла, что люди умеют жалеть и любить друг друга.
Однажды она дала мне пучок травы и велела, чтобы я заварила у себя дома чай из этой травы, а когда родители проспятся, дала им этот чай. Я так и поступила, и с того дня мои родители больше не пили.
Шло время, мне исполнилось 16 лет, но я все так же бегала к своей бабе Авдотье. Она была уже совсем старая и больных больше не принимала. Однажды она сказала:
— Кристя, я через пару дней умру. В шкафу найдешь деньги, попроси соседей меня схоронить, а оставшиеся забери. Только у меня их не так много. Я ведь их никогда не копила. Все на храм отправляла — матери своей я это обещала. Вот что я тебе скажу. После моей смерти, на сороковой день помин, сорви на моей могиле траву, высуши ее и раздели на три кучки. Один пучок травы сожги, когда тебе исполнится 18 лет. Жги ее в бане, когда будешь мыться. Второй пучок ты должна будешь сжечь тогда, когда решишь за кого хочешь замуж пойти. А третий только тогда, когда тебе моя помощь будет нужна. Да смотри, не потеряй эту траву, иначе не будет тебе счастливой доли.
Через два дня Авдотьи не стало. Как я о ней плакала, так, наверное, не о каждой матери плачут. Через сорок дней сорвала я с ее могилы траву, высушила, разделила на три кучки и спрятала за икону, которая мне от бабушки Авдотьи досталась.
В день своего восемнадцатилетия я мылась в бане и там сожгла первый пучок могильной травы. Уже на другой день что-то стало изменяться во мне. Я хорошела на глазах, да так, что люди стали на меня оглядываться. Потом за мной стал ухаживать один парень, и я его полюбила. Парень этот был не из простых, и я понимала, что только моя красота является оправданием того, что грамотный и богатый человек обратил на меня внимание.
Меня терзал страх, что кончится блажь богатого парня и он бросит меня. Зачем я ему — дочь алкоголиков, неграмотная девица, когда он может найти себе более подходящую девушку!
И тогда я сожгла второй пучок травы. На другой день мне было сделано предложение. Я поупиралась и вышла замуж.
Теперь я жена миллионера, но никогда не забуду, кому обязана своим счастьем.
