Максим много раз читал про вериги, очень ему было интересно, для чего некоторые Святые носили вериги? Что они могут дать душе Православного? И самое главное – почему именно этот подвиг оказался под почти безоговорочным духовным запретом именно в последние полтора, или даже два столетия Православной аскетики? С самого начала своего пребывания в Церкви, приученный к тому, что без совета с духовником важные решения принимать опасно, он отправился к духовнику обители.
Схиархимандрит Василий внимательно выслушал Максима.
- Хорошо, Максим, сделай себе вериги. Потом принесешь их мне, я их освящу и ты их будешь носить. Только сделай все так, чтобы никто ничего не знал.
- Это несложно, о. Василий, – сказал Максим, – У меня как раз сейчас послушание в механической мастерской монастыря, я прямо сегодня ночью могу подобрать первые материалы. Железа там, в мастерской, всякого полно.
о. Василий благословил Максима.
Ночью, запершись один в механической мастерской, Максим приступил к работе. Перерыв весь имеющийся в наличии металлолом, Максим нашел наконец длинную, толстую цепь, два стальных, толстых прямоугольника и, в довесок ко всему, еще одну отдельную цепь на опоясание.
Тщательно промыв весь найденный метал в тазу с чистой водой, Максим просушил его на батарее и включил сварку.
«Варить металл придется прямо в мастерской» – подумал Максим, «если начать варить на улице, отблески сварки будут видны очень далеко, а лишние свидетели мне сейчас совсем ни к чему».
Неожиданно для себя, быстро, к утру, Максим уже полностью закончил свою работу. На двух стальных прямоугольниках были наварены снаружи восьмиконечные Православные кресты, к которым, наподобие монашеского параманда, были приварены крестообразно четыре толстых цепи, обтянувшие плечи и бока Максима крепкой стальной хваткой. На пояс он изготовил тяжелый металлический ремень с железной пряжкой. Тщательно все примерив, Максим дополнительно укоротил две нижние цепи на веригах, и немного переделал конструкцию металлических застежек на цепях вериг и на металлическом поясе.
Утром о. Василий встретил Максима радостный и весело возбужденный. Когда Максим развернул перед о. Василием плоды своего ночного труда, о. Василий взял в свои руки новоприготовленные вериги, развернул их и радостно сказал.
- Сегодня ночью я видел эти вериги, они были все в огне!
Потом о. Василий помазал вериги и пояс Максима освященным маслом, одел их на голое тело Максима; сверху, на вериги, он одел чью-то, неизвестную Максиму, старую толстую нижнюю армейскую рубашку, а в руку вложил крепкие, необыкновенно толстые, монашеские четки - сотку.
- Носи эти вериги теперь всегда. Никогда их не снимай.
- Даже на ночь? – спросил Максим.
- Даже на ночь, – ответил о. Василий, – Сейчас я тебе кое-что, тоже покажу.
о. Василий залез под свою кровать и достал оттуда какую то старую сумку. Когда он развернул серый матерчатый сверток, Максим увидел вериги старой работы, кованные. «Пожалуй, по весу не менее моих будут», с внутренним вздохом подумал Максим.
Ему стало немного неприятно от того, что о. Василий приоткрыл ему тайну своего подвига.
- Я их восемь лет носил, – сказал о. Василий, – а сейчас уже не могу, тяжело мне стало их носить. Стар я уже стал.
о. Василий завернул свои вериги в материю и положил их обратно под кровать.
- А что мне делать, если кто-нибудь из братии, случайно прикоснувшись ко мне, почувствует на мне железные цепи? – спросил Максим.
Его очень беспокоил этот вопрос.
Он всегда не любил привлекать к себе чье-либо излишнее внимание, но получил от о. Василия несколько смутивший его поспешный ответ.
- Ты что, не знаешь, что говорить в таких случаях?! Скажи, что это ортопедический корсаж.
Максиму опять стало немного неприятно на душе. Служение Христу и явная сознательная ложь, как-то совсем не могли совместиться в душе Максима между собой, но со схиархимандритом и духовником обители разве положено спорить простому послушнику? Максим ничего не сказал о. Василию и, взяв у него благословение. пошел на свое обычное монастырское послушание. С этого дня и начались для Максима его огненные дни ежедневного сгорания его души и тела в огне вериг…
И душа и тело Максима были не один десяток раз доведены непрерывно жгущей его стальной хваткой вериг, до самого, что ни на есть, крайнего напряжения всех его внутренних сил. Десятки раз, а иногда даже, как ему казалось, и сотни раз, он говори самому себе.
- Все!!! Больше не могу! Никакие силы человеческие не окажутся способными терпеть эти ежеминутные и ни на секунду непрекращающиеся жестокие режущие боли… - а через минуту он в тысячу первый раз опять говорил сам себе.
- Потерпи еще немного, может Бог подаст еще немного сил и ты выдержишь еще и сегодня эту нестерпимую ежесекундную пытку?
Максим почти перестал спать по ночам. Стоило ему только лишь прикоснуться к постели своей спиной или грудью, как резкая, очень острая режущая боль, мгновенно лишала его сна. Нередко он едва-едва удерживал себя от того, чтобы хотя бы не оглашать своей кельи громкими стонами… Ночи превратились для Максима в одну непрерывную Голгофу.
Для того, чтобы хоть как-то, но дать своему телу отдых после дневных монастырских послушаний, Максим был вынужден в течении всей ночи держать свое тело на весу, опираясь на свои локти в полулежащем состоянии. Стоя на длинных монастырских Богослужениях, Максим был нередко поглощен только одной мыслью: «только бы выдержать и только бы не свалиться с ног до конца службы»…
Через неделю этих особенно жестоких в своем начале телесных и душевных пыток, Максим начал замечать в своей душе первые духовные последствия ношения вериг.
Во первых: ему уже не нужно было приковывать свой непрерывно убегающий от памяти Божией ум к помыслам о Боге. Вериги своими жестокими болями заставляли Максима непрерывно взывать ко Христу.
- Господи помоги…
- Господи, не остави…
- Господи, дай мне выдержать эту пытку хотя бы еще на один день…
Во вторых: он уже не мог принимать участия в пустословии окружающих его братий. В то время, когда братия рассказывали друг-другу какие-либо смешные или веселые истории, Максим едва-едва не теряя своего сознания от очень сильных и режущих его тело болей, думал только обо одном.
- Господи, не оставь меня…
Максиму было явно не до пустословия.
В третьих: он понял, что выдержать это ежедневное свое сгорание в огне вериг, можно. Хотя он почти совсем не спал ночами, но зато он поневоле был вынужден молиться Богу почти во все время своей невольной еженощной бессонницы.
В четвертых: вериги вдруг неожиданно «ожили» на теле Максима. Впервые это произошло в трапезной монастыря, когда кто-то из братии монастыря начал вслух осуждать чей-то очень грубый и греховный проступок, и как только Максим захотел раскрыть свой рот и сказать, что так действительно поступать нельзя, как вериги с неожиданной силой так сильно сдавили Максиму грудь, что он едва-едва не поперхнулся своим супом.
- А ты то чем лучше других? – услышал внутри себя Максим чей-то очень ясный и отчетливо прозвучавший внутри него голос.
В другой раз вериги приподняли его над его кроватью и так, держа его на весу, чей-то спокойный голос спросил Максима.
- Можешь ли ты вырваться из этих стальных цепей? Не намного ли крепче эти стальные толстые цепи твоего немощного тела?
- Не могу. Скорее тело мое распадется на куски, чем порвутся эти толстые железные цепи, – ответил Максим.
- Знай, – ответил Максиму чей-то очень спокойный и ясно слышимый душе Максима голос, – Любовь Божия к тебе, в бесконечное количество раз крепче этих стальных цепей. Христос никогда не отдаст тебя врагу.
Спустя несколько мгновений, Максим опять был опущен на свою постель. Все, казалось, было, с духовной точки зрения, почти безупречно. Молитва Максима стала почти непрестанной и внимательной. Вериги помогали Максиму не принимать участия во многих мелких и повседневных грехах окружавшей его братии, самым ясным и простым способом он получил удостоверение в крепости любви Божией к человеку и даже, однажды, вериги запретили ему произнести словесное осуждение над своим ближним.
Но однажды ночью, с Максимом произошло нечто ужасное. Три мужских блудных осквернения во сне за одну ночь! Ничего подобного с Максимом не происходило никогда! Какой-то частью своей души Максим понимал, что причиной этого кране неприятного для него события, являлось ничто иное, как ношение им вериг. Вечером, как только выдалось свободное время, он был на приеме у о. Василия.
- Ты смотри у меня! Что бы этого больше не повторялось! – сказал о. Василий.
Максим вышел из кельи схиархимандрита и духовника обители в крайнем смущении духа.
«Да как только у него повернулся язык дать мне такое безумное наставление?!» с великой горечью подумал Максим, «ведь осквернения со мной происходят во сне; притом совершенно помимо моей воли, разве я могу сделать так что бы они больше не повторялись?!»…
Ночные осквернения, впрочем, как неожиданно пришли, так же неожиданно и ушли. Но спустя месяц, с Максимом произошло то, чего он более всего опасался в тайне своей души. По монастырю разлетелся слух о том, что Максим носит вериги.
Один из знакомых ему послушников, как-то фамильярно хлопнул Максима по спине, и по всей комнате, в которой находилось еще несколько послушников, ясно и звонко разнесся звон металлических цепей…
- О! – потирая ушибленную руку, уважительно сказал ударивший его по спине послушник, – Да ты, никак, вериги носишь пудовые… Уж больно тяжелы!
Максим, ничего не сказав, молча вышел из комнаты, в которой он работал, так и не докончив начатого им дела.
Два дня он ходил, как в воду опущенный. Зная, что в мужском монастыре все слухи разлетаются с не меньшей быстротой, чем в женском, Максим ждал вызова к игумену и крайне неприятного разбирательства по этому вопросу. Впутывать духовника обители, при выяснении этого вопроса, Максиму явно не хотелось. Максиму было уже немало лет, и он не вчера родился, чтобы не видеть того, что между игуменом и духовником обители давно уже присутствует застарелая и, поэтому, трудно поправимая неприязнь к друг-другу. Внутренне Максим неожиданно для себя попал в очень сложное положение.
Но дни проходили за днями. Максим притерпелся уже к веригам и порой, на некоторое время, иногда даже начинал забывать о их на себе присутствии. К игумену его никто не вызывал, с расспросами к нему тоже никто не подходил. Да и сам Максим, обычно всегда хмуро сосредоточенный и молчаливый, редко, кого располагал к беседам с ним.
Решающим моментом в его начинающих возникать сомнениях в том, что он, возможно, не своевременно надел на себя железные цепи вериг, явилось событие прямо к веригам совершенно никакого отношения не имеющее. Как-то к Максиму, на место его послушания, зашел давно и коротко ему знакомый москвич Андрей. Андрей был в восхищении от последнего свидания с духовником обители о. Василием.
- А ведь правда, про вашего духовника даже в Москве многие говорят, что он прозорливый! Не успел я с Диной переступить порог его кельи, как он нам тут же сказал нам, что над нами Небесные венцы! И что нам надо с ней непременно вскорости обвенчаться в Церкви!
- Постой! – Максим, давно знавший Андрея, слегка оторопел, – с какой Диной?!
- Да ты знаешь Максим, я тут два месяца назад такую женщину встретил!!! Как только я ее в первый раз увидел, сразу понял, что это - любовь с первого взгляда. Мы оба сразу же крепко полюбили друг-друга. Но у нас пока сложности. У Дины четверо маленьких детей от первого мужа и она живет на его жилплощади в Москве…
- Ты ничего не перепутал? – прервал его восторженную речь о своей возлюбленной Максим, – Что-то мне не верится, что бы наш духовник мог благословить тебя на брак с женщиной, у которой четверо маленьких детей от первого мужа…
- Ты что? Максим, зачем мне врать?! Дина и сейчас здесь. Я тебя с ней обязательно познакомлю, – она прекрасный человек. А с мужем своим Дина не венчана, он очень злой и жестокий человек, его даже его собственные дети не любят…
- Подожди, Андрей, – Максим начинал закипать, – Ты в своем уме? Я тебе попросту скажу. Ты знаешь, сколько переломанных судеб я видел после разрушения семей и, тем более, у них дети? Сколько лет Дина прожила со своим мужем, родив ему четверых детей?
- Четырнадцать, – немного оторопев, глядя на возмущенный вид Максима, ответил Андрей.
- Ты еще молод, Андрей, а я жизнь прожил. В чужие семейные отношения нельзя вмешиваться так, как это хочешь сделать ты. Как бы тебе не нравилась Дина, но ведь у ее детей есть их родной отец. Ну и что, что они не венчаны, что это меняет? Дети останутся без родного отца, мужик останется один…
- Да он ее вообще не любит! – пытался оправдать свою страсть Андрей.
- Ты знаешь, что я тебе скажу, Андрей, – Максим едва-едва сдерживал себя от того, чтобы не накричать на своего старого товарища, – Ты дурак влюбленный!!! Запомни раз и навсегда: на чужом горе ты никогда своего счастья не построишь!!! Сейчас они говорят друг-другу, что не любят дру- друга, а потом мужик, оставшись один, может попросту сломаться… Мужики, они вообще гораздо тяжелее переносят все эти семейные разводы… Зачем тебе лезть в чужую семью? Господи! Четверо детей!!! Да о чем вы думаете?
- Я что-то не понимаю, Максим, ты что, умнее своего духовника?!
- А он вас спросил о том, кто вы такие и каким образом вы собираетесь создавать свой брак?
- Да нет. Он у нас ничего не спрашивал. Зачем ему спрашивать? Ведь все же знают, что он прозорливый. Дину он вообще в первый раз увидел.
- Андрей, неужели до тебя не доходит, что ты не прав?
Андрей молчал. Максим ушел за шкаф и, не выходя оттуда, сказал Андрею.
- Андрей, не приходи ко мне больше, я не хочу тебя видеть. Ты видишь только свою любовь к Дине, а до ее мужа и до ее детей тебе и дела нет. Пока не расстанешься с Диной, в мою келью больше не приходи…
Спустя пол-минуты, Максим услышал звук закрывающейся за Андреем двери.
- Господи!!! Какое безумие!
Максим упал на колени перед иконами и горькие слезы потекли из его глаз.
- Господи!!! Вразуми его! Какая муха его укусила? Ведь в сердце своем Андрей очень добрый человек. Неужели он настолько ослеп от своей страсти, что не оказывается способным увидеть даже то, что ясно ребенку?
- Что ты переживаешь за него, Максим? – услышал внутри себя Максим, чей-то спокойный и чистый голос, – сейчас время его падения, а придет время, и Я Сам его спасу.
На душе Максима стало от этого голоса как-то неожиданно легко и спокойно.
Вечером к Максиму пришел ответственный за баню, трудник Валерий.
- Максим, иди в баню, ты давно уже в бане не был. Там все готово. Ближайшие полтора часа твои. Можешь мыться спокойно, тебя никто не будет беспокоить.
- Хорошо. Сейчас приду, минуты через три, – ответил Максим.
В бане Максим, предварительно тщательно заперев за собой на два крючка дверь, снял с себя одежду и положил, в заранее приготовленный пластиковый пакет, старую армейскую рубашку и четки, благословленные ему духовником обители. В его душе уже созрело четкое и ясное для него решение, которое оставалось только лишь довести до своего логического завершения. Сняв вериги, Максим осмотрел свое тело.
«Мда… Зрелище явно не для слабонервных» вздохнул Максим, разглядывая кровавые и гнойные кровоподтеки на своем теле. Понемногу, стараясь не задевать мочалкой свежих язв, Максим помыл свое грешное тело. При снятых веригах, он испытывал самое настоящее блаженство. Тело отдыхало после полуторамесячных ежедневных мук… В душе Максима происходила борьба. Тело, глядя на своего мучителя, кричало: «убери их, я не могу их более терпеть», душа не знала, что делать, а дух молчал.
В большой печали и с почти невозмутимым спокойствием Максим одел вериги на свежевымытое тело, и едва-едва не закричал от сильной и жестоко обжигающей его боли. Вода размыла его гнойные раны и сделала их особо чувствительными к свежим прикосновениям железных вериг.
Максим, выйдя из бани, нашел послушника Олега.
- Олег. Возьми этот пакет и не разворачивая его, отнеси прямо сейчас к схиархимандриту Василию. Он сразу все поймет. Скажи ему, что это я возвращаю ему его вещи.
- Хорошо отнесу, – сказал Олег, – я сейчас как раз к нему иду, – Олег взял у Максима пакет и пошел к о. Василию.
Максим пошел на третий этаж послушнического корпуса к о. Пахомию. Иеромонах Пахомий не был его духовником, но Максим уже привык брать Священническое благословение на все свои самые значительные поступки в жизни и переступить внутри себя через этот навык, он уже почти физически был не в состоянии.
- А, Максим. Заходи, – о. Пахомий был несколько удивлен приходу Максима в столь позднее время, стоял уже очень поздний вечер.
- Да я, батюшка, хотел у вас благословение взять… – не совсем уверенным голосом начал свою речь Максим.
- На что? – о. Пахомий, как всегда, улыбался своей самой простецкой улыбкой. Вот эта-то его простота и придала Максиму смелости и сил.
- Я хочу вериги с себя снять и выбросить их в монастырский пруд.
- Какие вериги? – искренне удивился о. Пахомий.
- Да, духовник обители благословил мне носить вериги, а я утратил к нему доверие. А вериги мои, я их сам сделал, вот хочу с вашего благословения от них избавиться…
о. Пахомий немного помолчал. Потом прошел по келье туда и сюда два раза. Потер задумчиво свою бороду и совершенно спокойно сказал.
- Духовного отца себе выбирает по правилам Православной Церкви само чадо, а не духовный отец. Если чадо хочет уйти о своего духовного отца, то никто не имеет права препятствовать ему в этом. Таковы правила Церкви, – потом немного помолчав добавил, – прежде, чем выбрасывать вериги, принеси их ко мне, я хочу на них посмотреть…
- Хорошо, батюшка я прямо сейчас их принесу, – сказал Максим и ушел в свою келью.
Когда он принес их о. Пахомию и подал их лежащими в пластиковом пакете, то о. Пахомий не разворачивая пакета просто взял их в левую руку, а правой благословил.
- Тяжелые!
Заключение.
Р. S. Прим. автора: Как-то в одной частной беседе Максим сказал мне с очевидно большой и весьма значительно выстраданной им печалью в голосе.
- Знаешь, Сергей, в чем была моя ошибка, когда я уже окончательно и ясно для себя понял, что духовник нашей обители о. Василий – находился под сильным воздействием духа прелести?!
- В чем? – спросил я, зная, что Максим обычно никогда и ничего не любит говорить просто так для красного словца, и услышал для себя, ошеломивший меня глубиною своей мудрости, ответ.
- Я осудил его, и отвернулся от него всею своею душою на несколько долгих лет. За это Господь оставил меня самого. Я, в течении многих лет потом, очень сильно страдал и мучился от черезмерных демонских искушений, пребывая в полном удалении от мира. Только лишь пройдя сквозь этот невероятно ужасный ад, опытно знакомый только затворникам и отшельникам, я наконец-то начал понимать простой смысл, в общем-то совершенно не сложного христианского милосердия. От грешника, кем бы он ни был, и как бы низко он не падал, не надо отвращаться душою своею, а надо молиться за него и скорбеть за него душой, не взирая ни на свои, ни на его грехи. Ведь мы же христиане и, казалось бы, должны всегда и во всем любить друг-друга, а нами очень часто правит не милосердное ко всем отношение, а тонко гордый, и в глубине своей, ко всем жестокий и лжеправедный ум. Лишь только когда я впервые и совершенно искренне в сердце своем сказал Господу Богу: «ими же веси судьбами, спаси Господи и помилуй схиархимандрита Василия», мои лютые брани начали мало помалу прекращать свое тираническое и жестокое властительство над моею душой!
