"Моя комната потребовалась моей соседке для ее родных. Я не согласилась продавать ее или меняться, тогда она стала меня изводить. Перед этим она все же, видимо, хотела еще раз поговорить со мной зашла, села и говорит:
– Ты толкаешь меня на грех ну почему ты не хочешь уехать? Мы подобрали тебе такую же комнату, как и твоя, только в другом районе. Что ты тут живешь на подселении, что там будешь жить, какая тебе разница? Вещи твои мы перевезем за наш счет, я тебе еще дам вещей в придачу Давай все решим миром, по-хорошему. А я ей говорю:
– Надя, Надюша, дай мне дожить в своей комнате. Я ведь здесь сорок лет прожила. Мужа схоронила, дай и мне здесь умереть. Я понимаю, что тебе будет лучше на подселении с родней, чем с чужой, но я-то здесь при чем? Я ведь вперед тебя сюда заехала, когда тебя еще на свете не было, моя мама здесь жила, дочь-покойница. Ну что ты к этой комнате привязалась? Обменивайся сама на другую, а я уж отсюда только на кладбище пойду. Подружки мои, старушки, тоже здесь живут, а там я совсем одна буду. Здесь, если заболею, так хоть знакомые зайдут, а там умру и знать никто не будет. Сижу перед ней и плачу, а она слез моих не замечает. Вижу, злится, сейчас опять орать начнет, а я ее, когда она кричит, боюсь очень. Но еще больше боюсь переезда, места нового, где уже ничто мне не напомнит о прожитой жизни. Я всегда считала себя образованным и интеллигентным человеком. В моей семье не принято было говорить громко, а тем более кричать. А Надя, чуть что, орет, пихает меня в мою комнату. И все же я не хочу переезжать. И решила во что бы то ни стало выдержать шее напор, перетерпеть, лишь бы остаться у себя дома. Но Надя не закричала, как я думала, а, прищурившись, стала тихо мне угрожать. Говорит мне: «Если ты сдохнешь, то твоя комната все равно перейдет мне. А ты скоро сдохнешь! Не хотела я брать грех на душу, но ты сама меня на это толкаешь Ну, молись, последние месяцы шаркаешь по земле!» И ушла. Я перевела дух – пронесло. Может, позлится, да и дальше жить будем Вечером захожу я на кухню, а там большой медный крест стоит. У креста лежит моя фотография (где только она ее взяла?). И свечи стоят. Горят они и сильно трещат. Даже окна запотели. На блюдце горсть кутьи лежит. Мне стало дурно от того, что я увидела. Переобулась я и спустилась к соседке, хотела ее позвать, чтобы она посмотрела, что Надя удумала. Соседка поднимается со мной, успокаивает меня. Заходим на кухню, а там ничего нет. Чисто Я говорю соседке, мол, честное слово, было все так, как я рассказывала. Тут слышим входную дверь ключом открывают. Входит Надя с сумками. В сумках хлеб, продукты. Соседка посмотрела да меня и засобиралась уходить. Вижу, не поверила она мне… Через час сижу в своей комнате и слышу, вроде как тихонько поет кто-то. Подошла к двери, прислушалась и обомлела: песни-то отпевальные. Решилась я выйти на кухню, смотрю, опять все стоит на столе, как и раньше. Свечи трещат, а Надя в черном платке по книге отпевает. Я уже говорила, что боюсь свою молодую соседку. А тут, увидев такое, и задом, задом – и опять в свою комнату Потом у дверей своих обнаружила землю, видно, Надя с отпевания покойника принесла. Ночью вижу сон. Идут трое: муж, свекровь, дочь (все они покойные). Муж подходит ко мне и говорит:
– Машенька, собирайся к нам.- А я ему в ответ:
– Нет, я не хочу, пожить мне еще хочется,- Свекровь головой качает, руку поднимает аи говорит:
– А ты погляди туда, видишь, как она хлопочет, даже ночью не спит, а у твоей кровати стоит. -Я спрашиваю:
– Кто? Где? – и просыпаюсь. Вижу, перед моей кроватью стоит Надя со свечой и что-то шепчет, но так тихо, что еле слышно. Я замахала:
– Иди, Надя, в свою комнату как ты зашла? Я что, не закрывалась? Она молча ушла, ни слова вслух не сказала. И от этого мне еще страшней стало, ведь не в ее характере молчать. Значит, что-то соблюдает. Встала я, закрыла за ней дверь на щеколду, поворачиваюсь, а на моей кровати сидит женщина – точь в точь я. И рубаха такая же и косицы седые. Как мое отражение. Я помню, моя бабушка, когда еще живая была, рассказывала мне о двойниках. Кто своего двойника увидит, тот не жилец на свете. А самое главное, с ним нельзя заговаривать, а то в тот же миг преставишься. Стою я и гляжу на своего двойника. А она на меня, да так жалостно, скорбно. И потекли у меня слезы. Словно облако колыхнулось и поплыло ко мне. Остановилось рядышком, напротив меня и ждет, что я заговорю. А я крепко помню бабушкины слова. Молчу. И только слезы ручьем по щекам текут. Медленно подняла она руки и тыльной стороной обтерла мне слезы. Я бух ей в ноги, а в уме только одно: жить хочу, жить, голубушка, жить хочу. И кивнуло мне мое отражение, вроде, знаю, поняла, не волнуйся. Повернулась к той стене, через которую от меня Надя жила, и прошла сквозь нее. Слышу вскрик, это Надя вскрикнула. Я ползком до кровати. Лежу, трясусь от пережитого страха. Не знаю, как и уснула. И вижу опять своих троих, уходят они от меня в сторону, а я им вдогонку кричу: – Что же вы говорили, что меня заберете, а сами уходите? Дочь головку ко мне повернула и отвечает:
– Теперь через шесть лет придем. Господь тебя пожалел. Они ушли Днем стало известно, что Надя умерла, а ведь ей всего-то 33 года было. Врачи сказали, что от разрыва сердца она умерла."
