До того, как мне исполнилось 10, мы с семьей жили в Сибири, в Кемеровской области, в небольшом городке, что в парах часах езды от Новокузнецка. На самой окраине протекает река Уса, а за ней – тайга. Улица, на которой мы жили в многоквартирном доме в 9 этажей, как раз находилась на самой окраине: ряд домов – дорога – роща и пара частных домов –дамба – река и тайга...
Отец мой работал тогда шахтером, был заядлым охотником и рыболовом. Мама работала в школе. А я до 6 лет ходила в детский сад. Время тогда было нехорошее – 90-ые. Многие из вас не понаслышке знают о них. Я сама хорошо помню лишь то, что у родителей месяцами задерживали зарплату, и мы постоянно – как и все, впрочем, – голодали. Летом ели вареники с крапивой, осенью – грибы, зайчатину и птицу, что отец, бывало, приносил с охоты, а зимой... Зимой макароны без ничего и пили чай, "белые ночи" – то есть без заварки, но с крупицами сахара.
В самом доме постоянно отключали свет, воду, газ, и жить было очень трудно. Зимой стояли морозы под минус 40 и даже больше – батареи леденели, и спать нужно было в верхней одежде и в шубе. Часто такими зимними вечерами мы с мамой выходили на улицу: брали с собой отцовский фонарь осветить лестницу, чтобы где-нибудь не навернуться (наша квартира располагалась на 6-ом этаже), и около часа бродили у дома. В квартире, в темноте, тишине и холоде оставаться не хотелось, а на улице было хоть чуточку веселей. К тому же мы это делали, чтобы дождаться, пока вернется с работы папа. Я качалась на качелях, каталась с горки и лепила снежки, а мама просто бродила вдоль дорожки у дома и часто смотрела на небо.
Произошло это в такой же морозный вечер. Мы с мамой, закутанные с ног до головы, вышли часов в 9 на улицу. Трещал мороз, над головой мерцало тысячами звезд небо, изо рта валил густой пар, а руки леденели даже в двух парах варежек. Было темно. Дома вокруг смотрели темными, слепыми окнами, в некоторых мерцали огоньки фонариков и свеч, где-то неподалеку шумели на трассе машины. Редкие прохожие спешили по хрустящему снегу домой. Мы постояли у подъезда, потоптавшись на месте. Мама снова принялась бродить, поглядывая на дорогу, а я ловила снежинки, запрокинув голову и маяча из стороны в сторону, чтобы не замерзнуть. Как вдруг почувствовала, что мне в ногу что-то толкнулось. Я немного напугалась. Гляжу – сидит у ног кошка (почему-то сразу так подумала, что не кот, и права оказалась). Большая такая, пестрая – черепахового окраса, пушистая, и с большущими глазами. Лапы мощные и уши очень большие. И хвоста нет. Я ей говорю:
- Кыса! - и сразу руки тяну. Уж очень любила всяких кошек мацать.
Та тут же отодвинулась. Лапкой мне чуть хлопнула по валенкам и смотрит. И даже не мяукает и не шипит. Я смотрю на неё, не понимаю. Думаю, потискать бы. А та снова "хлоп" лапкой и смотрит.
- Кыса, ты чего? – спрашиваю.
Та завертелась на месте и вдруг побежала вперед, оглядывается. Пасть открывает, вроде как мяучит, а звука нет. Я потопталась на месте, и за кошкой пошла. Она – шасть в приоткрытую дверь рядом с подъездом (там в помещении часто мусорные контейнеры стоят или лифтерные бывают). Я за ней. Дверь приоткрываю – темно, и вонь страшная стоит от мусора. А темноте глаза кошачьи светятся. Стою, дверь придерживаю, ничего не понимаю. И вдруг слышу – где-то там, за мусорными ящиками, мяучит кто-то. Тихо, едва слышно, пискляво. Жалобно.
Я маму зову – пусть, мол, фонарем посветит, мяучит тут кто-то, жалко. Мама подошла, покачала головой: "Чего выдумала, нашла куда заходить", – но посветила. Смотрим – в углу, у одного из контейнеров, коробка из-под обуви, а в ней на скомканной ткани
котята... Маленькие, слепые, еще живые. Ворочаются, пищат и чуть лапками шевелят. Удивительно только, как еще до них крысы не добрались. Фонариком поводили по всему помещению – а кошки той, что привела меня, и след простыл. Нет нигде. Я полазила, покыскысала, поискала – нет и все.
Помню, расплакалась – так жалко котят было. Мы с мамой коробку с ними забрали, принесли домой. Котят трое было – один совсем окоченел и почти сразу умер. Дома есть нечего было. Мама горячей водой развела манку и начала оставшихся из пипеточки кормить. Они так жалобно пищали, аж сердце кровью обливалось. Мы им грелку положили, да манкой-то молоко не заменишь. И второй котеночек через полчаса умер. А третий вот выжил. Я все плакала и всю ночь к нему бегала – проверять. Пищал он, мамку звал, но выжил. Наутро, когда мама в садик меня провожала, попросила там на кухне немного молока для малыша. Потом отдала его соседям – у них кошка окотилась день назад. И несчастного приемыша приняла.
А кошку ту я больше не видела во дворе. Не было ни у кого такой – большой, черепахового окраса и без хвоста.
Прошла неделя. Мама моя ходила в соседний подъезд – она шьет хорошо, часто чинит одежду или шьет что-то несложное. Там женщина, у которой мама взяла платье и брюки подшить, призналась моей матери при разговоре – видать, не выдержала: кошка у них была, Софа, окотилась неделю с лишним назад, от котят не отходила почти ни на шаг. Муж этой женщины, тогда пришел пьяный домой, а в темноте ему Софа случайно под ноги попалась. Он разозлился и швырнул её со всей силы об стену. Та сразу испустила дух. А котят в этот же вечер мужчина решил выкинуть – чтоб не пищали и не раздражали. Вынес куда-то в коробке и тут же забыл.
"Хорошая была Софанька, – говорила женщина матери, – умная, ласковая... Домашняя. Пару раз всего на улице была. Пушистая такая, только вот хвоста у ней не было, отдавили дверью, искривился, а ветеринар его и ампутировал".
И правда, думали потом мы с мамой, хорошая была Софа – хотела она, чтоб жили её котята.
