Гроза в деревне всегда казалась мне потрясающим, захватывающим зрелищем! Розовые молнии вырисовывали на черном небе зигзаги, трезубцы, дуги и даже замысловатые китайские иероглифы. Но все это великолепие обычно радовало не долго. Бабушка во время грозы испытывала не первобытный и панический, а, скорее, благоговейный страх; при каждой вспышке молнии осеняла себя крестным знамением, бормотала под нос молитвы и вообще называла безобидную грозу емким и страшным словом «светопредставление». Глянув на бабулю, я понимала, что это не ТОТ дождь, и историй сегодня не будет.
А вот когда заряжал нудный, не по-летнему мерзопакостный моросящий дождичишка, в избе темнело, и все рассаживались за большим столом, у меня начинало сладко "сосать под ложечкой": я понимала, что дождь на сей раз ТОТ самый, а, значит, свою порцию страшилок получит каждый.
Начиналось так:
- Ба-а-аб! Расскажи сказку! – канючил кто-то.
- Каку, детонька? – бабуля делала удивленные глаза.
- Про русалочку… - продолжал «канючка».
- Что ты, детка, - тон у бабули был такой, будто у нее спросили несусветную глупость, - разве это сказка? Это правда! Вона там, за посадками, - бабуля поднимала руку и указывала в одном только ей ведомом направлении, - было озеро лесное, и жили в ём девки бесстыжи, такось ходили они раздетками, ну, голы совсем…
Бабуля рассказывала, рассказывала, а мы сидели с открытыми ртами и боялись пошевелиться. В кульминационные моменты у нас, благодарных слушателей, иногда вырывалось в унисон: «Ой!» или «Ах!», иногда рассказ прерывался вопросом; тогда бабушка спокойно объясняла все детали истории - и вещала дальше.
Летом «осенние моросящие» дожди случались не часто, поэтому историй было немного, благодаря чему они не мешались в кашу и помнились отчетливо, с подробностями.
Вот одна из них и постараюсь рассказать ее, подражая бабулиной манере.
Наша соседняя деревушка Дубровка была всего в 4 верстах. Почему Дубровка? Дубы там не водились, но были огромные старые вязы. Деревушка маленькая, всего несколько десятков дворов. Работы полно, а в домах - одни бабы да девки. Народ тамошний жил дружно, но бедно, да и откуда взяться богатству, коли война только закончилась. Вот по сему обычно не удивлялся люд, когда какой-нибудь служивый мимо проходил или переночевать стучался: может домой шел счастливец, выжил.
У тетки Поли муж о ту пору помер уже. Остался сынок в селе соседнем да дочка Аннушка. Сынок пришел с войны живехонек к жене и ребятишкам. Жена его сейчас на сносях была, вот и пошла тетка на два денечка к сыну да невестке, подсобить, помочь с внучатами. Аннушке дочке тогда шел осьмнадцатый годок. Ладная да милая. Матушка ушла, а Аннушка соседку Катю домой позвала: вдвоем-то веселее ночь коротать.
Стемнело уже. Поужинали девушки, стали посуду со стола собирать. Катька-то, глядь, за окно, а по ту сторону, за оконцем, на улице, служивый стоит, симпатичный такой парень, в гимнастерке, как водится. Девушки засмущались, засмеялись. А парнишка за окном губы сложил трубочкой и сделал так: «Фу-у-у-у!», свет-то и погас в избе! Электричества не было тогда, над столом лампу керосиновую вешали на крюк. Свет погас, а девушки за шутку приняли: «Ой-де, совпало как! Служивый дунул – да и свет погас! Вот проказник!» Девчата еще раз спичкой чиркнули и лампу керосиновую разожгли.
А служивый не унимается, девок веселит: «Фуу-у-!» - сказал - свет-то и опять затух..
Поплохело девам, страшно стало: а вдруг то не человек вершит? Не быват так, чтоб лампа через окно тухла… страшно стало девам, боязно. Катя кличет Аннушке: « Анна, пойдем, дорогая, посмотрим, изба твоя заперта , аль нет? От лиха всякого, айда, (пойдем) поглядим?»
Сходили девы, избу на крюк запёрли, да и с перепугу спать легли. Одеяло на уши натянули, боятся-гогочут, гогочут-боятся, дело-то молодое…
Стали девоньки засыпать. Сколь можно животы надрывать? Вставать-то рано, до зори ранней, зимней, коровку доить, покуда мать у братца в гостях – сами хозяюшки…
Ночь. Спит Катенька, да дремлет Аннушка. С боку на бок переворачивается: сон-то нейдет! Слышит, ой, щеколда скрипит! Пихает в бок подруженьку Катеньку: «Катя! Катя, проснись, аль мне слышится??» Катюшка проснулась. С боку на бок перевернулась и шепчет спросонья: «Что ты? Уймись, спать дай!». А Аннушке сон - не сон! Слышит, щеколда движется, потом половицы как заскрипели…
Тетка Поля днем домой возвращалася от сына - проведала, значит. Подошла к избе, в дверь вошла входную, дальше – сени, только из сеней в избу дверь настежь открыта. «Вот окоянна, - подумала мать, - Нюрка ума рехнулась!!! Избу выстудит, дров не напасешься, сейчас задам трёпку-то!».
- Анна! Нюрка! Где тебя собаки носят?
Тишина в ответ. Зашла в комнату да и обомлела… Лежит на кровати Катька соседская, а на полу, почти под кроватею – Анька, ейная доча родная! Недвижимы лежат, как и вовсе не дышат.
Завопила тетка Поля, завыла, завизжала да и бегом из избы прочь! Бежит по деревне, орет, как полоумна: «Люди добры, помогите, убили, убили!».
Ой, что тута началоси! Вся деревня сбежалась!
Потом по округе разнеслось: нечистый бродит.
Оказалось, вона как оно обернулось. Легли спать девки: на Кате креста не было, комсомолка, а Аннушка завсегда под рубахой крест носила. Нечистый в дом зашел, двери отпер, душегубец , подошел к кровати, стал крайнюю Аннушку душить, да крестом-то руки ожег. Сбросил ее на пол, давай вторую душить да и задушил насмерть. Так и нашла их тетка Поля: одну в кровати, синю всю, задушенну, с пятнами на шее, а вторую – под кроватью, в синяках таких же. Аннушку в больницу свезли, застыла она шибко на полу ледяном. Миллиционеры к ей ходили, все расспрашивали, а она знай – одно твердит: «Заперли мы дверь на щеколду, дяденьки, заперли! Во сне я как будто слышала, как сама щеколда открывалась, половицы скрипели, али приснилося – не знаю!».
Не скоро Нюронька-Аннушка из больницы вышла. Только ходила потом по деревне тихая да грустная, да с платочком на шее: пятна синие все не сходили у нее.
Да, что говорить. После войны нечисти столько по деревням ходило: то шишиги лесные, людей заводили под видом солдат-попутчиков, то и сами душегубцы по дворам шастали!
После этой истории мы сидели, как пришибленные. На детскую сказочку она мало была похожа. Долго потом не было «нужного дождя» для бабкиных былей, но когда настал очередной час для рассказов, все хором дружно попросили: «Баб, только в этот раз не такую страшную!»
