Когда мне было девять лет, отец, повторно призванный в армию в качестве офицера-политработника, получил направление на первое место службы. Небольшой городок в Днепропетровской области, только что построенный пятиэтажный дом. Но одна беда – дом построили на старом цыганском кладбище. Прямо напротив дома, за глинистым пустырем двора, запущенные хибары оседлых цыган вперемешку с цветистыми шатрами, некоторые из которых разбиты прямо посреди улиц.
Наша квартира была на четвертом этаже. А на пятом, каждый вечер, как по расписанию, в половине двенадцатого, кто-то тяжелый (слышно было, как стонут половицы) расхаживал в сапогах по залу, ронял что-то тяжелое и двигал мебель. Квартира у нас была двухкомнатная, комнаты располагались «трамвайчиком». Родители спали в самой большой, но проходной комнате, которая именовалась залом. Все хождения и остальные шумы происходили как раз в зале, но этажом выше.
Мама каждый вечер отправляла к соседям отца, но он под разными предлогами отнекивался. Сейчас я его понимаю – приходишь к соседям среди ночи, звонишь, открывает дверь какой-нибудь полковник или генерал, и все - какая-нибудь дыра, навечно, для прохождения дальнейшей службы обеспечена.
Недели через три, а может быть и через месяц, отец, вдруг, среди дня, вместе со мной пошел в КЭЧ. КЭЧ – это коммунально-эксплуатационная часть, военный аналог гражданского ЖЭКа. Там нам ответили, что квартира над нами … не заселена, ордер на заселение не выдавался. Отец начал возражать, что этого быть не может, в квартире кто-то живет, может быть, самовольно заселился и т.д. и т.п.
Нам дали солдатика – смотрителя зданий и сооружений, он взял ключи от квартиры над нами, и мы пошли.
Пол в коридоре квартиры над нами был девственно нетронут. Как упала пыль на масляную краску пола, так ее никто и не нарушал. Отец этим не удовлетворился, под стенкой коридора он прошел в зал – и ничего не увидел. Следов не было. Та же девственная нетронутость пыли, удушливый воздух насыщенный испарениями олифы.
После этого нашего похода мама перестала спать по ночам без снотворного.
Отец стал ездить в командировки. Если он не ночевал дома, то мама перебиралась ко мне в комнату. Мы спали вдвоем в моей кровати, причем на ночь мама свет не выключала. В ту ночь она что-то читала мне, наверное, сказки. Хотя с пяти лет я бегло читал сам, но очень любил, когда читают мне. Мама начала усыпать, а я все ворочался – мне мешал свет. Она поддалась на мои уговоры, выключила свет, и…
От уличного фонаря, висящего над подъездом, комнату наполняет голубоватый «аквариумный» свет. Я отворачиваюсь к стене, глаза слипаются, я начинаю засыпать, размышляя о том, как утром пойду в игрушечный магазин, и, наконец-то, куплю себе понравившийся пистолет…
Вдруг, кто-то сильной рукой встряхивает кровать. Я переворачиваюсь на спину, и, повернув голову, вижу испуганные глаза мамы. Кровать начинает двигаться вдоль стены, в продольном направлении, затем – от стены к центру комнаты, в поперечном, затем движения совмещаются, и кровать совершает круговые движения, только рывками. Что движет кровать – не ясно. Она не на колесиках, но не царапает пол и движется совершенно бесшумно, иногда, правда, ударяясь о стены. Понятно одно - сила прикладывается к изголовью кровати.
Я поворачиваю голову к изголовью, потом скашиваю глаза. На спинке кровати лежит чья-то рука, покрытая серой, словно пыльной, шерстью. Когда перевожу взгляд, вижу мамины глаза, и понимаю, что она тоже видела «это».
Рука снова с силой дергает кровать. Я бы так не смог дернуть кровать, даже сейчас.
Стремительно распахивается дверь. Мужская, по виду фигура, стойка, похожая на стойку лыжника на спуске: согнутые в локтях руки прижаты к бокам, ноги – полусогнуты. Он не идет , он въезжает в комнату, будто стоит на лыжах или платформе на колесах. Тело покрыто все той же светло-серой, словно запыленной, шерстью.
Не меняя позы, он двигается к центру комнаты, и замирает. Мама кричит от ужаса. Я лежу, словно оцепенев: ватные руки, ватные ноги, ватный язык.
«Лыжник», словно его тянут за веревку, задом, выезжает из комнаты. За ним захлопывается дверь, и тут же распахивается. Он снова въезжает в комнату, потом взмахивает руками, протягивая их к потолку, сжимает кулаки. Рот кривится, произнося слова, но звуков, похоже, нет. То, что он говорит, вернее, кричит, раздается в голове: «Вы все равно не будете здесь жить!» И так, с воздетыми к потолку руками, он выезжает из комнаты. Дверь окончательно захлопывается, даже слышен звук захлопываемой двери и стук осыпающейся шпаклевки.
Что происходит дальше?
Мама начинает посещать психиатров. Мои свидетельства всерьез никем не воспринимаются – я слишком мал. Потом, через 2-3 недели, молодой парень, 26-ти лет от роду, друг отца, мастер спорта по плаванию, идет в обеденный перерыв купаться на реку, на пляж, и, тонет. Свидетелей – море. Никто никого не топил, очевидный несчастный случай. Но военнослужащие министерства обороны, без распоряжения начальства, не имели права купаться во время обеденного перерыва!!!
Решение, в отношении отца, было скорым – новое место службы – город Хабаровск. Не абсолютная дыра, но и не Одесский военный округ, как было обещано при распределении. Все, как и было предсказано: «Вы все равно не будете здесь жить!»
