Случилось это все, когда мне приходилось учиться в 8-ом классе, городской Гимназии. Во вступлении стоит побольше рассказать о городе, дабы ввести читателя в атмосферу севера. Да, да, мне посчастливилось родиться в далеком и, что неудивительно, маленьком городке, нашей необъятной родины. Город наш, со всех сторон окруженный безмерной тундрой и болотами, был, как бы островком цивилизации на землях, испокон веков принадлежавших коренным кочевым народам. Это были оленеводческие племена, чья народность
зовется ненцами. Не смотря на такую отдаленность и небольшие размеры, мой город имел свою популярность. Каждый год по весне, именно здесь проходят традиционные ежегодные соревнования оленеводов. Кочевники всего ближайшего севера приезжают именно сюда, дабы померятсясилой, выносливостью и мастерством. И именно на таком празднике, я услышал историю, от которой волей не волей покрываешься «гусиной кожей». Прогуливаясь по, напрочь замерзшему озеру и покуривая, я услышал, как меня окликнул
незнакомый мне хриплый голос. Голос показался мне странным, но сразу я не понял в чем тут дело, и лишь обернувшись, разобрал, что к чему. Меня окликнул старый ненец, полулежа отдыхавший на нартах (так называются большие сани кочевых народов севера), запряженных тройкой оленей. Конечно же, он говорил с присущим этой народности акцентом, что и ввело меня, по началу, в ступор. Но разобравшись во всем, я подошел к нему, так как он всего- навсего хотел курить. Я, не мешкая, угостил его сигареткой, и
он пригласил меня прокатится в оленьей упряжке. Я безумно обрадовался такому предложению, и ни капли, не раздумывая, уселся на нарты. Мы помчались по озеру, восхищению не было предела, морозный ветер обдувал лицо, одновременно осыпаемое снежинками из-под копыт. И тут старый ненец предложил показать мне одну интересную вещь, в тех метах, где было заложено основание города,
десятки лет назад. В силу своего любопытства и жажды приключений, а так же желание кататься дальше я, на свой страх и риск, согласился. Мы долго ехали, давно покинув черту города, по пустой заснеженной тундре. Пригорода естественно ни какого не было, поэтому граница города и тундры была настолько резкой, как например граница берега с морем. По дороге, старый ненец рассказывал мне о своей семье, жизни и быте их народа. И я ни капли не жалел, что поехал с ним, настолько интересны были его истории. И вот мы
приехали на то самое место. С давних времен там остались, деревянные балкИ, вагончики и, так называемые бочки. Дома, если их можно называть таковыми, давно были порушены, стихиями севера. Место было довольно жутковатое, учитывая его заброшенность и утоплённость в глубоких сугробах. Да и плюс ко всему уже смеркалось. Я придвинулся ближе к старому ненцу, всем видом давая ему понять, что я не боюсь, а просто замерз и греюсь о шубу из оленьего меха. И тут мы подкатили к строению, совершенно отличавшемуся от привычных балкОв. Это было не большое двухэтажное деревянное зданьице, странным образом, сравнительно
неплохо сохранившееся. Тогда-то я и узнал эту жуткую историю. Ненец вновь попросил закурить, и, затянувшись дымом, завел диалог:
«Малый, а ты какого года рождения-то?»
«93-его» - ответил я выдувая дым, мгновенно унесенный ветрами Карского моря
«Ты должен благодарить Нума, что тот позволил родиться тебе именно тогда, меньше повезло рожденным за тридцать лет до этого….»
Тут он замолк, уставившись на мрачность двухэтажки, с выражением лица паломника на Голгофе. Так как в Гимназии мы проходили культуру народов севера, я знал, что Нум, это высшее божество ненцев. Хоть стало немного не по себе, от общения с неисправимым язычником, я затянулся сигаретой, выжидая, что же он будет говорить. И вот он, так же внезапно, как остановился, продолжил:
«Дом то этот, не зря так богато выстроен, это как ни как родильня была».
Я сообразил, что под «родильней» он имел ввиду роддом. И я в мгновение ока превратился в одно большое ухо.
«Ох и лихое место… пришли белые и сказали, что города основывать будут, дары дарили разные, ножи да топоры металлические, и приняли мы их как гостей, позволив строительство на этом месте, да вот одну вещь не учли…»
Тут он снова остановился на сей раз, подняв глаза к небу, и сидел минут пять обездвиженный, да так, что его уже достаточно запорошило хлопьями снега. Я в свою очередь, засмотрелся на оленей, отдыхающих на снегу, и утоляющих жажду, свежевыпавшим снегом, как вдруг мой собеседник продолжил:
«Построили здесь родильню белые, ведь кроме как водки и любви греться ни чем не умели, вот и детишек появлялось не мало. Врачей специальных вызывали, на вертолетах много летали, шуму то было. И продолжилось домостроительство. Жили белые мирно, с нами дружили, город основывали, как вдруг происходить стало неладное... Детишки то, помирать стали еще в утробе материнской, да на свет мертворожденными появляться, а те коим выжить удавалось, не более месяца тундрой дышали. Не на шутку всколыхнулись
белые, да прознавать стали, что же причиной то быть может. В то время, среди санитарок, да сторожей родильни, штука такая ходила, будто ночью колокольчиков звон в коридорах слышен, да ни придавал ни кто значения тому, мало ли что там. Вызвали людей обученных, родильню проверять. И было сказано, что инфекция вредоносная шалит в стенах, что, мол лишь деток и трогает, да ни кого больше. Было решено, родильню пока по балкАм распределить, а там зачистку большую устроить. Так и сделали, а при повторных проверках ни чего не выявили опасного. Так и жили белые с полгода, горюя о детках, но успокоившись, что позади всё. Да не тут-то
было, шесть месяцев прошло и вот оно приключилось…» К тому времени, я не слабо продрог, да и уж больно жутко становилось, темнеет зимой на севере быстро, и небо уже было усеяно звездами. Старый ненец понял меня с полувзгляда, и достал из под шкур бутыль водки, налив мне немного предложил, согреется и я осушил пластиковую рюмку, откашлявшись, я закурил сигарету и продолжил слушать, вперившись в старого ненца как в сказочноговолшебника. -«спустя полгода, снова смерти настигли родильню, и все также, детки помирали, да только хуже все было, рождались все мертвыми, да уж больно страшными, как будто они все месяцы разлагались в утробе материнской. Младенцы те были желтыми, глаза их туманными, а от тел смердело, характерным кисло-сладким запахом. Говорят, что у некоторых, даже червей внутрях находили... Тут уже совсем перепугались белые, и решено было снести родильню. В это самое время кочевало мимо моё племя, и по старой дружбе обосновалось близ поселения белых. Тогда-то мы и поняли, какова была наша ошибка. Старейшины, среди коих был и мой отец, повествовали людям о том, что земля эта проклята старухой Оне-Нга, являющейся покровительницей рождений. Место, на котором построена родильня – в недалеком прошлом земля
захоронения мертворожденных, и умерших от «дыхания старухи» младенцев. Белые тогда на два лагеря разделились, тех, кто верил, и тех, кто считал рассказанной бредом дикарским. Но все прояснилось, когда отец мой о звонах колокольчиков в коридорах прознал. Тогда-то он позвал вашего главного на оленях пройтись, и отвез его на одно из кладбищ ненецких. Увидев кладбище, белый был в шоке неописуемом… над каждой могилкой, аккуратно привязанные к веткам, висели…КОЛОКОЛЬЧИКИ… И все кладбище было усеяно мелодичным перезвоном, колыхающихся на ветру звоночков. Теперь-то отец мой и объяснил старейшине белых, что это обычай такой ненецкий, и что это так духи после смерти общаются. Вернувшись, шокированный белый, ни слова не сказал кроме как, «сжечь дом», но и тут его остановили братья моя. Ибо нельзя нарушать мерзлоту вечно проклятую жаром огненным. И было решено оставить дом в
покое, навсегда переехав с места оного, да в то место где ныне город стоит.» Я был ошарашен и не слабо напуган, всем своим видом
показывая ненцу, что я уже вдоволь прокатился. Он сразу понял, что перебарщил с подробностями, и мягко улыбнувшись, доброй стариковской улыбкой, развернул упряжку и с криком «Хей!» помчал меня в город… не знаю то ли я так напуган был, то ли, правда все это, да только ещедолго я слышал удаляющийся звон колокольчиков…..
