Когда я был в дошкольном возрасте, я часто не мог уснуть ночью. Нет, я не был гиперактивным мальчиком, и уже в 21:00 меня сильно клонило в сон, но как только моя голова касалась подушки, сонливость уходила. Я долго лежал на спине и смотрел в потолок. Я не боялся темноты и не сильно переживал из-за бабаев за батареей и ведьм за шторой. Точно сказать сейчас не смогу, но, думаю, мне было скучно... В принципе, ничем это не мешало, но спать все равно хотелось, хоть и не моглось. Как любой ребенок в этом возрасте, я считал, что эту проблему может решить самое мудрое и сильное во всем мире существо — мой отец. Когда я долго не мог уснуть, я звал его, он приходил из соседней комнаты и спрашивал, что случилось. Я не мог объяснить ему, что не так, и потому просто говорил, что мне страшно. Думаю, всем родителям приходилось слышать такие слова от своих детей в ночную пору. И решение этой проблемы почти всегда одно и то же: родитель сидит с тобой некоторое время, тебе становиться спокойней, и вы решаете, что от всех кошмаров спасает зажженный ночник или свет в коридоре. Ночника у меня в комнате не было, и потому, уходя спать, отец не выключал свет в коридоре, благо родителям спать он не мешал, а у меня под дверью была достаточно широкая щель, чтобы образовавшаяся полоса чуть освещала ту часть комнаты, где стояла моя кровать. Короче говоря, этот трюк работал. Через некоторое время я засыпал. Так я довольно эффективно спасался от бессонницы некоторое время. Отец каждую ночь оставлял зажженным свет в коридоре — таким образом, и он, и я высыпались.
Однажды (в конце 90-х) была лютая зима. Тогда я впервые увидал, как выглядят обледеневшие деревья, и особо мне тогда нравилось сбивать плотные ледяные корки со сточных труб своего дома и со стволов тех же тополей и рябин. Понятное дело, такая зима для нашего (южного, надо сказать) региона страны стала неожиданностью. Каждый день обрывались под весом наледи трамвайные и троллейбусные линии, образовывались здоровенные сосульки, которые падали на ничего не подозревающих прохожих и, понятное дело, нарушалась робота линий электропередач. Суть в том, что иногда пропадало электричество во всем доме — электрики объясняли, что из-за морозов. Однажды это случилось поздним вечером, и ремонтировать до утра никто, понятное дело, ничего не собирался. Засыпать в эту ночь я должен был без света, а отец был слишком уставший после работы и чем-то к тому же раздражен. Я лежал на кровати в комнате, и сна не было ни в одном глазу. Долгое время я изучал потолок и занимал себя тем, что представлял, будто я попал на необитаемый остров и охочусь там на динозавров. И, не знаю, почему, представлялось мне, что было бы совсем отлично, если бы со мной был веселый напарник — из тех, что попадают в передряги, смешат тебя и делают глупости. Короче, персонаж-недотепа, клише из мультфильмов и приключенческих фильмов, которые выливались с экрана телевизора прямо в мой неокрепший разум. Надо сказать, что с самого рождения я был очень худым, слабым мальчиком, но зато имел богатую фантазию. И, наверное, именно из-за своей физической хилости, лежа в кровати, я представлял себя сильным и мускулистым героем боевиков, а напарника своего — слабым, тощим и в довершение всего совершенно лысым (лысых людей я тогда считал очень забавными). По моему «сюжету», он попадал в лапы тираннозавров, рисковал быть затоптанным бронтозаврами, спасался бегством от стай велоцирапторов, а то и оказывался в гнезде птеродактиля. И каждый раз он комично поднимал руки к небесам и кричал глупым высоким голосом: «Ой-ой! Помоги, Герой!». При этом его голова металась взад-вперед, будто он так яростно кивал. И вообще, он всегда называл меня «Герой». Мне тогда казалось, что это очень круто. Я быстро придумывал все новые и новые приключения. И, должен сказать, в большинстве из придуманных мной сценариев напарник заканчивал свою жизнь или на рогах у трицератопса, или съедался другими прожорливыми динозаврами. Честно признаться, такой исход событий мне даже нравился больше, и к полуночи сюжеты со смертью напарника полностью оттеснили хэппи-энды.
Ближе к трем часам поток моих героических фантазий прервал неожиданный звук. Я безошибочно узнал его — кто-то нажал на последнюю клавишу пианино «Украина», которое стояло у нас в холле. Я сразу понял, что это была именно та клавиша, потому что, в отличие от остальных, она звучала звонко: полгода назад лопнула струна, и пришедший мастер заменил ее на новую, не потрудившись, впрочем, настроить пианино. Звук был резкий, и, как и любого ребенка в темноте, он меня испугал. Я повернул голову в сторону двери и увидел, что из-под нее пробивается слабый свет. Слабее, чем от лампы в коридоре, и какой-то неверный, будто по ту сторону дверей зажгли пару свеч. Через несколько секунд я услышал: «Ой-ой! Герой! Помоги!». Голос был высокий, но звучал спокойно. Я сразу забыл обо всех страхах — ведь я превратился в Героя, и мой Напарник сейчас нуждался во мне! Я перевернулся на спину и увидел его лицо. Оно выросло в потолке, будто побелка стала мягкой, как воск или тонкая резина, и по размеру не превышало чайного блюдца. Лицо висело аккурат над моим, маленькое, но я хорошо рассмотрел Напарника. У него был высокий широкий лоб, маленькие, широко расставленные запавшие свиньи глазки без ресниц, не выражающие никаких эмоций, такой же маленький детский носик и длинная нить, которую скорей можно было бы назвать прорезью, чем ртом. Напарник широко раскрыл рот, и я услышал: «Ой-ой! Спаси меня! Они будут есть мое тело! У меня уже нет рук! Помоги! Их детки съели мои ладошки! Они оторвали от меня кусок мяса! Мне больно! Спаси меня, Герой!». Я слышал его тонкий голос, но губы его не шевелились, рот был по-прежнему раскрыт, а когда Напарник замолк, он резко захлопнулся. Мне почему-то стало смешно от этих его слов, и я захохотал. Напарник улыбнулся мне в ответ сначала одними губами, а потом обнажил ряд длинных, прямых, но тонких зубов. Улыбка была очень широкая, но сами зубы занимали в этом зияющем оскале непропорционально мало места. Создавалось ощущение, будто кто-то сильно тянет Напарника за уголки рта, заставляя улыбаться.
Я перестал смеяться и теперь просто улыбался Напарнику в ответ. Он начал раскачивать голову взад-вперед, как я представлял себе ранее, когда он кричал о помощи. Я вторил ему, кивая в ответ. Темп движения наших голов ускорялся, и вскоре мир превратился для меня мельтешащее, передвигающееся с огромной скоростью лицо Напарника и его скачущие во тьме маленькие зубки. Звуки утихли, я ничего не слышал, и тут мне стало страшно. Мир все еще двигался, превратившись в месиво тусклых бликов и тьмы. Все смешалось, лишь одно было неподвижно — широко ухмыляющееся личико оставалось на месте. Напарник смотрел на меня своими свинячьими глазками и все так же широко улыбался. Этот взгляд и ухмылка наполнили мое сердце ужасом. Я хотел кричать, но не смог издать ни звука. Я чувствовал себя так плохо, что думал, будто сейчас сойду с ума. Я хотел услышать хоть какой-нибудь звук, увидеть хоть что-нибудь из своей реальной жизни, из своей комнаты. Но все, что я видел — белое личико Напарника размером с блюдце, его черные глазки и маленькие зубки в пропасти широкой улыбки. Целую вечность я смотрел на него, а он смотрел на меня. Мой страх пожирал меня, но я не чувствовал боли или иных неприятных ощущений. Я ничего не чувствовал и не слышал. Только ужас. Я хотел умереть. Как я хотел умереть!.. Я был маленький пятилетний тщедушный мальчик. Я не мог выдержать такого ужаса...
В себя меня привел отец. Он рассказал, что услышал, как кто-то нажал пианинную клавишу, вышел из спальни и увидел, что крышка пианино поднята. Он зашел ко мне в комнату. То, что он увидел, испугало его: я стоял на своей кровати в полный рост и, не издавая ни звука, бешено мотал головой взад-вперед. Отец быстро подошел ко мне и встряхнул, крепко взяв за плечи. Это помогло мне вернуться в реальность. Я заплакал, и он обнял меня. Я уснул у него на руках.
Наутро я забыл о событиях ночи, проснулся бодрым и в хорошем расположении духа. Отец, видимо, видя, что я в порядке, решил не тревожить меня разговорами о вчерашней ночи. Он видел, что я забыл обо всем. И со временем он тоже забыл.
Почему же я пишу об этом сейчас, описывая детали с такой точностью?.. Ведь сейчас мне 19 лет, а произошло все давно. Ответ прост: Напарник помог мне вспомнить. Сегодня утром я ехал в метро в университет, и на одной из остановок в вагон зашел попрошайка. В отличии от цыган и других просящих милостыню в метро, он не сказал ни слова. Он был одет в старую грязную желтую пуховую куртку с капюшоном, надетым на такую же грязную синюю шапку. У него была большая голова, но лицо нельзя было так просто рассмотреть из-за стянутого шнурком по кругу капюшона. На руках у него были грязные синие варежки, на ногах — залатанные старые спортивные штаны, заправленные в сбитые ботинки. Он подходил к людям и тихо протягивал руку, не говоря ни слова, но все игнорировали его просьбы. Я стоял напротив выхода из вагона, прислонившись к противоположным дверям. Когда попрошайка, опустив голову, начал приближаться ко мне, я полез во внутренний карман, чтобы достать мелкие деньги, но замер, засунув руку за пазуху.
— Помоги...
Говорил он тонким голосом необычайно тихо, но в тот момент для меня исчезли все звуки.
— Помоги, Герой...
Грязная варежка потянулась ко мне ладонью вверх. Я сразу вспомнил все события той ночи с потрясающей ясностью.
— Они съели мои ладошки, помоги...
Попрошайка поднял лицо, и я увидел его черные запавшие глазки. Лицо в капюшоне было маленьким, необычайно маленьким для такой массивной головы.
— Ой-ой. Помоги, Герой!
Напарник широко улыбнулся мне, обнажив свои тоненькие длинные зубки.
— Помоги...
Я потерял сознание.
На платформу я как-то вышел сам и пришел в себя, когда уже сидел на лавке. Надо мной склонилась работница метрополитена. «Что употреблял?» — строго спросила она. Я покачал головой и спросил, что случилось. Убедившись, что я ничего не помню, она рассказала, что я долго стоял в вагоне и быстро кивал. Взад-вперед. Взад-вперед...
