Мой муж Вася, в принципе, - неплохой мужик. Руки у него золотые, и добрый он. Но я все равно с ним чуть не развелась. Недостаток у него все-таки был. Жадность. Он до такой степени скупым был, что даже заставлял меня кулечки полоскать целлофановые. Но последней каплей для меня стал «секонд-хенд». Пристрастился Васька таскать из «секонда» разную ветошь. Запах «секонда» пропитал всю квартиру, хоть я и старалась отстирывать все эти вещи как можно тщательнее.
А потом был мой день рождения, и муж, улыбаясь, протянул мне поношенный свитерок – подарок из «секонда». Я молча собрала чемодан и ушла к родителям, с твердым намерением подать на развод. Так и зажили мы с Василием порознь, каждый своей жизнью, но при этом оставаясь приятелями. Детей у нас не было, и слишком сильных обид тоже, вот и общались мы с ним нормально.
Через месяц Вася сошелся с какой-то молоденькой девчонкой и зажил вроде припеваючи. Я же не спешила заводить романы, не хотелось вновь испытать разочарование. Со временем общение с Василием вообще сошло на нет, и я даже стала отвыкать от его звонков, и тут он мне позвонил прямо посреди ночи.
— Приезжай, – сказал он голосом таким убитым, что я поняла – дело серьезное.
Когда я вошла в его квартиру, то просто ужаснулась. Везде кавардак и грязь, а сам Василий с загипсованной рукой на перевязи, исхудавший и бледный. А в углу еще и веревка бельевая валяется, вроде как в петлю связанная.
— Ты чего, Вась, вешаться собрался?!
— Да с такой жизнью разве не будешь в петлю лезть? – запричитал Васька. – Да вот гипс мешает, все сделать нормально.
— И это из-за гипса-то?! Вот дурак!
— Да, у меня в жизни в последнее месяцы черт знает что происходит. И Маринка ушла (жена, видать), и дважды едва под машину не угодил. Не успел очухаться, чей-то цепной овчар на мне порвал штаны вместе с мясом – восемь швов наложили. Чуть зажило все, как я кипятком ошпарился – кастрюлю рукавом зацепил. А три дня назад прикинь, в ванне прямо поскользнулся, вот, загипсован теперь. Ой, чую, смерть за мной ходит, по кусочку от меня откусывает. Вот тебе решил позвонить, попрощаться.
Я налила Ваське валерьянки, убрала веревку от греха подальше и стала размышлять. Судя по всем злоключениям Васьки, все они свалились на него как снег на голову. Будто сглазил кто или порчу навел. В порчу я не особо верила, но кое-что о ней знала, а значит, не мешало бы проверить.
Прежде всего, я осмотрела дверные косяки и оконные рамы на предмет иголок и шпилек. Мало ли, может, женушка постаралась. Затем я перебрала подушки Василия, при этом он начал возмущаться, ведь перья стали летать по всей квартире.
— Спокойно, Вась, уберем, надо разобраться.
Но ни в подушках, ни в дверных косяках никаких предметов я не нашла.
— Вась, а ты в последнее время ничего не покупал подозрительного? – спросила я.
— Нет, ничего. Куртку только в «секонде» купил классную, зимнюю. Почти новую.
— Ага, тащи ее сюда…
Васька замялся, но, видя, что я не шучу, протянул мне коричневый пуховик с капюшоном.
— Только ты, это, не кромсай куртку, как подушки, все-таки я ее ношу.
Я пригляделась к пуховику, а точнее принюхалась. Я хорошо знала запах «секонда», но куртка пахла по-иному, и это было странно.
— Ты стирал куртку?
- Неа.
Запах был резкий и довольно навязчивый, а главное, ни на что не похожий. Я стала прощупывать пальцами ткань и подкладку куртки и, наконец, внизу прямо под подкладкой обнаружила какой-то маленький твердый квадратик и еще что-то жесткое, похожее на ощупь на спички. Аккуратно лезвием подпорола подкладку и извлекла наружу несколько крохотных веточек и кусочек бумаги, сложенный раз в шесть. Это оказался обычный тетрадный лист в клетку, но на нем… Мама родная! На этом листе были нарисованы и пентаграммы, и какие-то иероглифы, знаки, фигурки, росчерки. Вторая сторона листа была аккуратно расчерчена на четыре части и в каждом квадратике нарисован человек. Человек горит в огне, человека давит колесо, кто-то нападает на человека в кустах, и последний рисунок – веревка с петлей. В некоторых местах лист бумаги был прожжен то ли сигаретой, то ли спичкой. И вонял этот листик тем самым едким ароматом, которым пахла вся куртка. Сухие палочки оказались какой-то пряностью, неизвестной мне, и именно они пропитали запахом, и бумагу, и одежду, и… сразу мои руки.
— Вот, Вася, тут нарисованы все твои несчастья, – сказал я, осторожно беря бумажку и кладя ее в пепельницу.
Посчитав себя заправской ведьмой, я подожгла в пепельнице и бумажку, и пряности. Не учла я того, что дым от сжигаемой порчи не должен попадать на людей. А меня с ног до головы окурило этим всем. Василий был в другой комнате, и на него не попало. Покончив с порчей, я, как могла, навела порядок в Васиной квартире, кое-что приготовила поесть и ушла к себе домой. И после этого началось.
Меня стал преследовать запах той самой бумажки с пряностями. Сколько я ни мыла руки, сколько ни принимала душ, я не могла избавиться от запаха. А потом начались неприятности. Я обожгла руку кипящим жиром, через два дня вывихнула ногу, да так, что делала рентген. А когда меня на зеленом сигнале светофора едва не убило машиной, я действительно задумалась. Автомобиль, летевший на меня, не задел меня только потому, что я замешкалась на снежном холмике у обочины и не ступила на дорогу. Что касается Васи, то его, как ни странно «отпустило». Неприятности его закончились. Я порадовалась бы за мужика, но теперь мне нужно было спасаться самой.
Я не ходила к бабкам-колдуньям. Мне вдруг стало ясно, что избавиться от бед мне удастся, только перебив запах зла еще более сильным запахом добра. Мне помог ладан. Ноги сами понесли меня в церковь. Квартиру тоже окуривала ладаном. Мало-помалу я очистилась. И Вася тоже очистился от жадности, и мы сошлись снова. Как говорится – нет худа без добра.
