«Можно мне лапки погреть?»
Была снежная ветреная ночь накануне Рождества. Я тогда работал дежурным в доме №7, примыкающем к собору Петропавловской крепости. В мои обязанности входило два раза за ночь проверять уровень воды в подвале собора и по надобности эту воду откачивать. Так вот, вернувшись из подвала и уютно усевшись в кресле на втором этаже в конференц-зале, я рассеянно «листал» телевизионные каналы. В доме никого не было. И вдруг взорвался настойчивый звонок. «Кто бы это мог быть так поздно?» – с тревогой подумал я, спускаясь к входной двери по ярко освещенной лестнице.
Резкий звонок повторился. «В такую непогоду?» – прошептал я себе, отодвигая засов, и вышел на крыльцо.
Дверь захлопнулась, и на меня дохнула темнота, разбавленная светом фонаря, качающегося над дверью.
Никого? И тут я увидел одинокую фигуру, стоящую метрах в десяти. Странно. Я открывал, когда еще звонили.
И как это возможно – за пару секунд оказаться за десять метров? Вдруг неясные очертания фигуры материализовались – прямо передо мной стояла невысокая женщина в короткой шубке со спрятанными в муфту руками.
Я попятился к двери, а гостья подошла совсем близко, подняла лицо, улыбнулась и мелодичным голосом спросила:
– Можно мне лапки погреть?
Я взглянул на нее и от ужаса едва не потерял сознание, но утратил дар речи. Мне улыбалась… рысья морда!
Желтоватая шерстка… Но в глазах – что-то человеческое! Я вмиг распахнул тяжеленную дверь, прошмыгнул внутрь и клацнул засовом. И затем тихо-тихо прошел в соседнюю комнату, сел на стул и в темноте стал напряженно ждать.
Минут 20 была полная тишина. Только слышно, как ветер хлопал форточкой в какой-то комнате. Я вытер с лица то ли холодный пот, то ли растаявшие снежинки, подошел к двери, выдернул засов, резко открыл дверь.
Никого… Только волны метели исчезали в темном проеме стены, закругленном аркой.
Глядки
Я бы и забыл эту историю, если бы несколько лет спустя не услышал по радио о лесном духе, который приходит в рождественскую ночь к Петропавловской крепости. И дух принимает облик то женщины, то страшной рыси. В передаче даже сообщили место его обитания – в лесах Новгородской области, в заброшенной деревушке с чудным названием Глядки.
Следующим летом долго выспрашивать у местных о Глядках не пришлось.
– Это там, по просеке через болота, – махали мне рукой, – километров десять, там давно никто не живет, не бойся, найдешь.
И вот я уже пробираюсь через бурелом, по болотистым кочкам, сквозь заросли колючего кустарника, дерусь с густым ельником, отмахиваюсь от мошки.
Но через пяток часов лес стал редеть, и я поднялся на невысокий холм.
Мне открылась чудесная картина: громадное холмистое поле, окруженное со всех сторон высоченным еловым лесом. Несколько черных покосившихся изб, углами ушедших в землю. На берестяных крышах – трава, а из одной полуразрушенной избы упрямо торчит осина. Деревня! Глядки! «Видишь, – сказал я себе, – здесь никого, только солнечный ветер слегка шелестит листьями да разгоняет волны трав!» Я впал в какое-то оцепенение, наслаждаясь этой неземной тишиной.
Незаметно протекли три дня в полном одиночестве, и только на исходе третьих суток, когда красное солнце наполовину съел чернеющий бор, на окраине леса нарисовался силуэт. Через несколько минут я громко поздоровался с женщиной. Мне не ответили. Я поприветствовал еще раз. Опять молчание. Но когда она подошла, я все понял по ее извиняющейся улыбке и жестикуляции – немая. Пожилая женщина собирала грибы. В ее корзинке были подосиновики да боровики, а к влажной шляпке одного из них приклеился красный листик.
Мы кивнули друг другу на прощанье, и незнакомка удалилась, а я отправился в облюбованную мной избу.
Глядея и Ломея
В избе осталось небольшое хозяйство: пара коек с ватными одеялами, стол, длинная скамья, да на русской печи котелок и закопченный, с кривым носиком чайник. А на полке – кое-какая стеклянная посуда и старый фотоальбом.
Я вскипятил чайник, налил кипяток в стакан, бросил пакетик чаю и прилег на пару минут отдохнуть. Проснулся от какой-то возни в углах комнаты, будто кто-то топал маленькой ножкой и, всхлипывая, выказывал неудовольствие. «Кто это там?», – но я не смог подняться с койки, будто был связан веревкой: руки и ноги неведомая сила как примагнитила к кровати. По всему телу разливалась ноющая ломота, а вот зрение сделалось острее, резче, словно я смотрел в бинокль. На столе еще теплилась зажженная мной свеча. Значит, я спал не более часа. «Наваждение какое-то, – попытался я взбодриться, – надо попробовать заснуть». Но не тут-то было – глаза не закрывались. Будто спичками кто-то распер мои веки. «Ах! Так это Глядея и Ломея! Зря что ли деревня зовется Глядками! Это древние славянские духи природы! Я читал про них в одной книжке! И эта Глядея сама всегда невидима, но зато дает возможность видеть мир, находящийся за пределами обычного восприятия».
Осиновый листик на память
Я продолжал с напряжением смотреть на противоположную стену, освещаемую свечой. И тут опять затопали, зашаркали, зацыкали и даже чихнули.Вдруг из темноты, как будто все время там сидела, спрыгнула на стол и прошлась по нему рысь с рыжими кисточками ушей! «Она! Она! – воскликнул я. – Точь-в-точь морда, как у той, в Петропавловской крепости! Нечистая сила! Крестным знамением ее надо!» Я вырвался из объятий Ломеи, бросился к столу, схватил свечу и, выставив вперед руку, сотворяя ею подобие крестного знамения, метнулся прямо на страшную рысь. И… столкнулся лицом к лицу с той немой женщиной – в корзине вместо грибов… похохатывали гномики, ковыряя воздух пальцами!
– Так это вы меня разбудили, хотите лапки погреть? – задал я духу глупый вопрос. – Вы же вчера вечером ушли лесом?
Я поднял свечу, но кроме закопченного ряда кирпичей русской печи – ничего, никого. И только красный осиновый листик у ножки стола.
Я взял с пола листик и спрятал его в карман куртки. Потом задул свечку, лег на койку и тут же провалился в сон. Утром выпил холодного чаю, собрал рюкзак и заторопился на первую электричку.
В дебрях лесов и сознания
Через несколько месяцев, в декабре я опять заступил на дежурство. Было ветрено. Крупные хлопья снега белыми птицами бились в окно. Часы Петропавловского собора пробили полночь.
С момента летнего происшествия, желая себе его объяснить, я перерыл массу литературы и в одной книжке нашел нечто подходящее. Там говорилось, что не следует впадать по подобному поводу в дуализм, то есть выносить резкое суждение: или так – или этак, или все это реально, или плод возбужденного ума. Лучше рассматривать явление как возможное соединение того и другого.
Такие духи действительно по-своему реальны. Они – объекты нашего восприятия. Но рассматриваются и как персонификация психической энергии, как образы, связанные с нашей судьбой.
Можно сказать, что обитают все эти духи в дебрях и лесов, и нашего сознания.
«Да, совсем забыл, – промелькнула мысль, – я же в этой куртке был в Глядках». Полез в карман и извлек засохший осиновый листик. Хотел положить его на ладонь, но он рассыпался, превратился в прах, как бы показывая условность всех явлений жизни.
Продолжение следует
В июне 2011 года, прогуливаясь по Петропавловской крепости, я увидел афишу выставки художников творческой группы «Крепость». Вернисаж проходил в Инженерном доме. Недолго думая, я решил туда заглянуть.
Во втором зале испытал шок – я увидел полотно, на котором масляными красками была изображена моя старая знакомая – женщина с рысьей мордой!
Она в темном пальто и в шляпе возлежала на Петровской куртине. Все еще не веря своим глазам, я подошел поближе и прочитал имя художника – Алексей Тараканов.
Оказалось, Тараканов работает плотником в Петропавловской крепости.
Отыскать его не составило труда.
– Да, да, я дважды видел ее, – сказал мне автор картины.
– Один раз поздним вечером, под Рождество, когда спешил с работы домой. Он будто что-то почувствовал и глянул назад. В нескольких шагах от Алексея, лицом к нему, стояла женщина и улыбалась. Но то был рысий оскал!
Художник резко отвернулся, сделал пару шагов, а потом все-таки стал искать ее глазами. Но никого уже не было, только сквозь пелену снегопада на аллее чернела скульптура Петра I. А в другой раз видел осенью, ранним утром, когда шел на работу – на Петровской куртине. Как потом и изобразил на своем полотне.
