Со слов одной пожилой женщины...
Маланью в нашей деревне знали как первоклассную повитуху. Почти все местные детишки с ее помощью на свет появились. До районной-то больницы несколько часов езды, пока доберешься - десять раз родить успеешь, а Маланьюшка тут, под боком, всегда помочь готовая. Детей своих у нее не было, Бог не дал, муж помер давно, вроде как ничего, кроме любимого ремесла у нее в жизни и не осталось. А дело свое она знала.
Случилась в нашей семье беда. Сестрица моя девятнадцатилетняя, Сонюшка, забеременела от женатого мужчины. "Нагуляла", - как тогда говорили. Мужик тот видный был, в деревне его уважали, да и в колхозе человек не последний. Семья у него к тому моменту немалая была: шестеро детишек подрастали. В общем, обрушился на нашу Соню народный гнев. Пальцем в нее в ту пору только ленивый, да глухой не тыкал. Жена того мужчины так и вовсе за волосы драть приходила. А она ничего, держалась. Да и что же тут поделаешь, полюбила, доверилась, а оно вон как вышло-то. Благо, батька с мамкой у нас добрые были, со двора не прогнали, жалели даже, поддерживали.
Вот пришла Сонюшке пора рожать. На дворе вечер поздний, темнотища, хоть глаз выколи, да и зима, вьюга свирепствует - в общем, о больнице и речи не шло. Пригласили Маланью. Та явилась быстро со всем своим оборудованием, всех нас из комнаты прогнала (хочу, мол, с роженицей одна остаться, чтобы вы тут не мешались!). Соня за стенкой кричит, надрывается, а мы все в горнице столпились. Ждем.
И тут слышу я, что в дверь входную кто-то стучит. Громко так, отчетливо, ни с чем не спутаешь. Кого это, думаю, принесло на ночь глядя? Не иначе жена отца ребеночка опять скандалить заявилась, вот уж нашла время, ничего не скажешь! А семейство мое сидит как ни в чем не бывало, будто окромя меня и не слышит никто стука этого. Ладно, встала, пошла открывать. Отпираю, значит, дверь-то, а за ней никого. Темно, холодно, снег валом валит, и ни души. Стою, рот раскрыла, не знаю, чего и думать... И вдруг чувствую, как мимо меня кто-то прошел. Вот ей-богу не поверите: нет вроде никого, а ощущение такое, что кто-то невидимый в дом проходит, даже как будто меня слегка коснулся. Страшно мне стало как никогда в жизни! Я дверь заперла и со всех ног обратно, в горницу, к своим. Рассказывать, конечно, ничего не стала, не до того им было, чтобы мои сказки слушать.
Сидим дальше, ожидаем. И тут вбегает к нам Маланья, вся взъерошенная, напуганная, глаза безумные. Забежала, и сразу в угол к иконам. Рухнула на колени и давай кричать: "Господи, прости... Не убивеца я... Не убивеца.... Не буду, не могу... Господи, спаси, сохрани и помилуй!". Мы к ней, давай расспрашивать, что приключилось. А она на ноги вскочила и снова в комнату к Сонечке.
У сестры мальчик родился. Крупный, голосистый - настоящий богатырь! Как все успокоилось, мы Маланью в горнице посадили, чарочку ей поднесли и снова спрашивать начали, чего это она к иконам ринулась. Тут уж она не сдержалась и рассказала:
"Была я тогда совсем еще молодая. Мать меня повивальному делу обучила. Поначалу я ей помогала, а как она померла, сама стала детишек принимать. То ли Боженька меня каким талантом наградил, то ли мамка постаралась, но получалось у меня это очень хорошо. Бабы даже шутили, что тебе, Маланьюшка, на доктора бы выучиться.
Так вот, жила тогда в нашей деревне девка Варвара, которая, ну вот вроде вашей Соньки, от женатого понесла. Мужичок был зажиточный, семейство большое. Позорили все Варьку, мать дите вытравлять заставляла, а она ни в какую: рожу и все тут. И вот однажды, когда у девки-то уж пузо на нос лезло, заявилась ко мне жена мужика того.
- Ну, - говорит, - Маланья, ребенка Варвариного поди ты принимать будешь?
- А что ж, хоть бы и я, - отвечаю, - мне то что, я вон скольким помогла народиться, и этому, даст Бог, помогу!
Она глазами от злости сверкает и говорит:
- Не надо ему родиться, ох, не надо! Муж говорит, что Варьку любит. Уйти к ней грозится, как только дите появится. Я тебе сколь хошь заплачу, только сделай так, чтобы ни потаскухи этой, ни ребенка ее на свете не было.
Я поначалу испугалась, прогнать ее хотела в три шеи, а потом задумалась. Ведь я же в ту пору замуж собиралась, деньги на свадьбу ой как нужны были. А сделаю все, как она просит, никто ж не дознается: мало ли, от чего баба при родах помереть может. Да и кто разбираться-то станет? Родителям может и легче, избавятся от позора на свои головы.
В общем, согласилась я. Вышло все благополучно, никто даже не подумал, что я к Варвариной смерти руку приложила. Только, видать, права пословица - как аукнется, так и откликнется. В жизни моей все с тех пор кувырком пошло. Жили с мужем чуть не с самой свадьбы как кошка с собакой. Я надеялась, что как детишки пойдут, все наладится, да куда там, не рождались у меня детки, как не старалась. Муж корил меня за это, говорил, что не нужна я ему пустая. Уйти собирался, но не успел, погиб - грозой его убило.
Осталась я вдовой. Мужики сватались ко мне, конечно, но я их всех гнала. Решила: поделом мне, буду одна век вековать, может хоть грех свой искуплю. Работала по-прежнему, никому в помощи не отказывала, стольким малюткам родиться помогла, уж и не сосчитать. А Варвара у меня из головы все не шла. В снах часто мне являлась, а иногда проснусь средь ночи и вижу будто она передо мной стоит. Не знаю, казалось ли, нет ли.
Спросите, чего я об этом? А вот чего... Притащилась ко мне с месяц назад Настасья - ну, жена того, что Софью вашу обрюхатил. Зашла и прям с порога мне в ноги кинулась: помоги, мол, Маланьюшка, сил моих больше нет. Сказала, что Егор, муж-то, ее с дитями бросить хочет, к Соньке уйти. Жить де без нее не может, извелся весь. В общем, стала просить, чтобы я разлучницу и ребенка ее извела. Уж какие слова говорила, как плакала, и не передать! Даже не знаю, как ей и убедить-то удалось, но уболтала она меня, дуру старую. Вот истинный крест, казалось тогда, что правильно это, что сама Сонька виноватая - нечего мужика чужого из семьи уводить.
И вот, осталась я, значит, с девкой вашей в комнате одна. Софья по кровати мечется, в схватках заходится, а я тряпку взяла и думаю: сейчас лицо ей накрою, подержу и сделано дело - задохнется она. Склонилась уж над ней, и тут вдруг слышу будто дверь позади меня скрипнула. Испугалась, обернулась и обомлела: стоит передо мной Варвара. Белая вся, как полотно. Глазищами своими на меня таращится и шипит сквозь зубы: "Не смей! Не смей!". Бросила я тряпку и вон из комнаты. В голове прям в секунду все перевернулось: как я могу, что я делаю... Зареклась ведь зло творить, а сама..."
Не стали мы Маланью корить. Покаялась все-таки, не загубила живую душу. И про ту, старую, историю смолчали, не рассказали никому. Сделанного не воротишь, а ей до конца дней и так маяться. Сонечка наша быстро оклемалась, сынишкой занялась, мать из нее хорошая получилась. Егор к ней долго еще ходил, в любви клялся, обещал из семьи уйти, да не приняла она его, не хотела счастья ворованного. А через два года посватался к ней один молодой вдовец, хороший человек. Вышла Соня замуж и уехала от нас в соседнее село. Ну, а я думаю: слава Богу, что я тогда Варвару в дом впустила...
