...Колян издал рев, напоминающий рев медведя, разбуженного в уютной берлоге посреди зимней спячки. Слабость застилала глаза серым туманом беспамятства, но неожиданно он разразился созвездием междометий, а потом закричал во все горло, пересохшее и шершавое, как наждак:
- Ах ты, проклятая! Опять пришла по мою душу!
Было похоже, что сознание начало уплывать от него, что он не в силах был отличить, где кончается действительность и где начинается бред. Схватив припасенную загодя косу, он начал неистово размахивать ею, стремясь поразить какого-то невидимого врага. И одновременно вопил:
- Вот тебе, Лихоманка! Вот тебе, косматая! Вот тебе, непотребная!
Услышав этот шум, а вернее, невообразимый грохот и эти вопли, на подмогу хозяину бросились, вооруженные скалками его жена и дочь. Они тоже стали охаживать что было мочи мохнатую темноту старой деревенской избы...
Таежный край.
Тоншаевский район - один из самых лесных в Нижегородской области. И один из самых заболоченных. Здесь есть такие места, куда можно попасть без вертолета или мощного армейского вездехода разве что только зимой, когда землю скует мороз. Здесь-то и будет разворачиваться место действия нашего рассказа. В деревеньке, где всего три десятка дворов, где коров наперечет, а коты даже мяукать ленятся, где дома строят, чтобы окна на три стороны света выходили. Поверье такое - тогда солнце лесную нечисть отпугивает. А нечисти этой, как тут утверждают, видимо-невидимо.
Страшная, рожа немытая...
Колян - в деревне у каждого кличка - помер вскорости после своего полуночного воздухокошения. Я встретился с его вдовой. Черный платок, скорбные складки у рта, глаза, воспаленные от бессонницы.
- Давно она к нам заладилась, - сказала печально женщина. - Приходит ночами, ложится рядом с ним, а наутро Колян сам не свой. Язык, как из кровельного железа, что говорит - не пойму. Потом отойдет - жалуется: то болит, другое, а ведь мужик был раньше здоровее медведя.
- Кто она-то? - спросил я. - Кто приходил ночами?
Вдова оглянулась по сторонам и шепнула:
- Известно кто - Лихоманка. Я сама ее не раз видела. Страшная, старая, рожа немытая, а запах от нее, как из болота. Она-то моего и сгубила.
- А теперь не появляется?
- Нет, угомонилась. Взяла добрую душу, теперь к новой подступается. Ей ведь не мы, бабы, ей мужики нужны.
Я поинтересовался, обращался ли ее супруг к врачу. Может, болезнь у него какая была.
- А зачем? - искренне удивилась женщина. - Мы ведь знали, что болезнь тут ни при чем. Это все она виновата.
Как выяснилось, Колян был человеком порядочным, с весельцой. Пил в меру - в основном только по праздникам, на гармошке наяривал, когда в охотку. Пасека у него была, старый дом бревешками обложил, баньку срубил новую. И хозяйством мог похвалиться: коровенка, куры, козы... Теперь все в запустении.
Сестра Лихоманки.
У Анны Ивановны в деревне авторитет, она все равно что атаманит здесь, но по-доброму, строгостью не берет, а потому и уважают ее все - от мала до велика, часто к ней идут за советом. А то и просто так - на «калякалки».
- Душа-человек, - так охарактеризовала ее соседка Прокофьевна. - Как Васю схоронила своего, хоть и звали ее свойственники, в город не поехала. Втолковала дочери: дескать, кто же тогда будет за могилкой ухаживать? И теперь все норовит для людей что-нибудь хорошее сделать.
Анна Ивановна уже знала, что в деревне гость. Усадила меня к столу, забулькал кипяток в самоваре. Угостила вареньем, да таким диковинным, что я про такое и не слышал: ассорти из семи разных ягод.
Я спросил ее про Лихоманку.
- Ничего удивительного, - сказала она. - У нас тут такие напасти часто приключаются. Что есть, то есть. Вот, к примеру, года три назад приповадила я одну женщину, часто она в гости ко мне приходила, сейчас нет - уехала. Я к ее приходам обычно шаньги пекла. И все она жаловалась. Раньше с мужем жили всправности, а теперь болеет он, худо ему. Пошел как-то в баню попариться, а там под полком, Обдериха - так у нас банницу называют, банника заместительшу. Старуха лохматая, страшная, голая. Чуть его до смерти не запарила. И теперь почти каждую ночь является. И не во сне, а наяву. И все, скапустился мужик, а раньше ни одна болезнь не прилипала. Стал, как пустоцвет-горюн, так, обсевок какой-то. Высох весь.
Стали прогонять ее, а она укусить норовит - зубы у нее oгo-го, как у собаки. Но не дались мы, и тогда забилась она под полок, а оттуда ее не достать. Пытались ее дымом выкурить - бесполезно... И умер мужик, как и Колян - довела его эта голая банная баба, что называется, до ручки.
- А баня, где жила эта самая Обдериха, все еще существует? - поинтересовался я.
- Стоит, что с ней сделается? Только пустует она, как Катерина уехала. Заколотили ее досками. Хотели сжечь, да я не дала. А вдруг огонь на дома перекинется?
И у меня созрело решение самому осмотреть место, где было замечено что-то необычное. Анна Ивановна не возражала.
- Только я туда не пойду, с меня довольно, - сказала она. - Я ведь ее еще раз видела.
И поведала мне такую историю:
- Было это на Пасху. Стабунились наши мужики, стали шашлыки жарить. Орут дурными голосами, а уже поздно. Вышли мы с сестрой их пристыдить. Смотрим: а из оврага появляется она - Обдериха. Старая, косматая, голая - только волосы у нее до пят. И как испугались наши мужики - только пятки у них засверкали. А Обдериха нырь в колодец и пропала. Мы потом всем скопом колодец засыпали, новый пришлось рыть... А то, что в баньке она жить продолжает, сомневаться не приходится. Покажется ли тебе - другой вопрос. Но ты погляди, за погляд денег не берут. Я Кузьку, соседа, с тобой отряжу, он ружье захватит. А будешь идти в обрат - заходи, расскажешь.
Лешаки воруют рыбу.
Кузька работает в кузнице, оттого у него и кличка такая. Когда я постучал в его калитку, он крикнул мне, что открыто. Сам он чистил рыбу - только что поймал. Пес какой-то непонятной масти сначала залаял, а потом равнодушно отвернулся и стал грызть внушительных размеров кость - это занятие явно было ему интереснее.
Кузька был в некотором подпитии.
- Эта Обдериха там, она никуда не делась, - заявил он безапелляционно. - Только нужно вечера дождаться, чтобы ее высмотреть, да и задарма она не покажется, ей выпивки надо. Сто граммулек - а все застолица. А не нальешь -осерчает, своего старого носа не высунет, как ни упрашивай.
Я понял, что Кузька намекает на то, чтобы я взял бутылку. Пришлось пойти у него на поводу. Выпив, Кузька размяк, стал еще более разговорчивым.
- Знаешь, - сказал он, - у нас этой нечисти куры не клюют. Взять, предположим, лешаков, леших, стало быть. Много раз их в лесу встречали. Особенно зимой, когда снега лягут. Идет - здоровый, крепкий, в бараний тулуп одет, с глазами без бровей и ресниц, а волосы зеленые и глаза такие же. Живет он в корнях и дуплах деревьев, да и на полях тоже. Рыбу из сетей ворует. Вот я, к примеру, сегодня сунулся, а подлещиков как не бывало. Кто взял? Наши мужики на это не способны. Значится, он, лешак, подличает.
Босяк, который курит.
А вот еще одна Кузькина рассказка. Шли они как-то с женой по лесу. Неожиданно погода испортилась, солнце спряталось за облака, вот-вот дождь хлынет. И заплутали они, никак не могли выбраться из заросшей просеки. Дождь тут зашлепал.
Что делать? Соорудили они что-то вроде шалаша из зеленых лап, а тут и дождик скис, и вечер близится. Заспешили домой - нашли все-таки знакомые ориентиры. Вдруг смотрят - следы босой ногтй вроде бы человека, но такие огромные, что ростом этот великан метра на два с половиной потянет. Кто это был? Леший? Или пресловутый снежный человек?
Мало того, над следами курился какой-то непонятный голубой дымок и попахивало вовсю то ли порохом, то ли крепким табаком. Неужели леший еще и курит?
Рта банька так темна...
Вечерело. Мы отправились в путь в неярком полумраке-полусвете. Вот и Катеринина банька. Кузька гвоздодером отодрал доски, и дверь открылась сама, как бы приглашая нас войти внутрь, в сырую мглу. Воздух был настолько застоявшийся, что напоминал студень - его можно было резать ломтями.
Фонарь осветил полок, кадку, где источало отвратительный запах плесени то, что когда-то было березовым веником. Было что-то неприятное и липкое в этом помещении с затканными темнотой углами. Словно что-то разлагалось. Словно не воздух здесь, а чистейшая двуокись азота. В подобных местах люди почти физически ощущают, как их покидает присутствие духа.
Но Кузька был спокоен. Он достал припасенную склянку с водкой и поставил ее под полок.
- А теперь отойдем, - сказал он. - Не будем ей мешать.
Мы отошли к двери. Я не замечал ничего необычного. Только слышалось тяжелое Кузькино дыхание, да волной шел от него перегар. Хотя не совсем так: мне стало казаться, что это дыхание как будто заслоняется чем-то, что пришло извне - чужим и странным.
Я сфокусировал свое зрение на белом пятне под полком. У меня было такое впечатление, что я и раньше его замечал, только не обращал внимания. Но это белое пятно, попав в полосу света, стало обретала какие-то достаточно четкие и реальные очертания. Это было неправдоподобно: я увидел нечто такое, что отдаленно напоминало образ Обдерихи. Или же это был зрительный образ того, что я сам хотел увидеть?
То, чего не могло быть, не исчезало из моих глаз. Я чувствовал себя так, словно во время горячего душа открыл кран с холодной водой. И понял, что это место слишком неподходящее для того, чтобы долго здесь оставаться.
Но в ту же секунду пятно исчезло, растворилось, как бы всосалось в окружающее пространство. Я тронул Кузьку за рукав. Спросил:
- Что это было?
Кузька стоял, как вросший в землю памятник, поставленный еще во времена Древнего Рима. Потом, ни слова ни говоря, захлопнул дверь в баньку и стал снова прилаживать доски на прежнее место. И только закончив работу, наконец-то сказал:
- Ты знаешь, она меня как будто загипнотизировала. Хотел пальнуть по ней, ружье заряжено, только на курок нажимай, а не могу. Вот ведь какая стерва!
Посиделки Сѓ РђРЅРЅС‹ Р?вановны.
Вместе с Кузькой на обратном пути мы заглянули к Анне Ивановне. У нее собралась целая компания. Пили чай с ее фирменным вареньем. С интересом выслушали наш рассказ. И стали вспоминать всякие необычные случаи.
- Лет десять назад это было, - сказал пенсионер с многолетним стажем, которого все называли Павел Семенович. - Вор-лешак ко мне повадился рыбу таскать. Ничего с ним не могу сделать, как ни караулю - все равно меня обманет. А Кирян - он тогда еще в добром здравии был, царство ему небесное - возьми, да посоветуй. Говорит: "Если сохранились у тебя отцовские лапти, повесь на лесине над тропой, да вложи в них дохлую мышь". Я и повесил. А сам затаился, жду. Слышу шаги. И вдруг - такой хохот, что в ушах заложило. Как будто кто-то схватился за живот и по земле катается. И все, больше никакого воровства.
- Что же, теперь, когда лаптей никто не плетет, на лешаков и управы нет? - спросил Кузька.
- А ты старые кроссовки повесь, - посоветовал Павел Семенович под смех присутствующих.
- Может, тогда лешак вообще от смеха лопнет...
