В тридцать восьмом году её матери, а моей родной тёте, как стахановке и многодетной матери дали комнату в этом недавно построенном доме. Помню, как я шестилетним мальчишкой очень завидовал двоюродному брату, своему ровеснику, который важничал передо мной, когда я впервые пришел к ним. В то время жить в большой светлой комнате жактовского дома считалось невероятным шиком. А ещё я помню в их комнате чучело здоровенного орла, сидящего на красивой подставке.
Стояла зима сорок первого. Сестра Мила в свои 17 лет уже работала копировщицей на заводе №5. Была у неё подружка Аня, прехорошенькая, по воспоминаниям сестры, шустрая смешливая девушка, которая тоже работала копировщицей.
В марте сорок первого в воскресенье, как вспоминала сестра, они с подругой ходили в «Родину» смотреть фильм «Граница на замке». Потом долго гуляли по мартовскому лёгкому морозцу, обсуждали знакомых мальчишек, делились девичьими секретами. Поздно вернувшись домой, сестра быстро поужинала и легла спать.
Среди ночи что-то заставило её проснуться. Открыла глаза и у тумбочки, на которой стояла подставка с орлом, увидела человека. Тот, низко опустив голову, сидел на стуле. Сестра от страха накрылась одеялом с головой. Но любопытство преодолело страх, и она выглянула из-под одеяла.
Мужчина всё сидел, а орёл грозно топорщил крылья и вертел головой, поблескивая жёлтыми глазами. Сестра хотела закричать, но вместо крика только что-то нечленораздельно зашептала. Мужчина вдруг поднялся, повернулся и сделал шаг к кровати, на которой лежала насмерть перепуганная девушка.
В бледном свете луны его лицо, украшенное пышными усами, было мертвенно бледно и печально. Усатый, а это врезалось в память моей сестры, был одет в полувоенный френч, узкие брюки, заправленные в лакированные сапоги. Что-то вето облике показалось ей знакомым. Но ни тогда, ни теперь она не нашла этому ответа.
- Аня! - чётко сказал усатый и исчез.
И только теперь моя сестра обрела голос и переполошила всю коммуналку. Мать, обнимая дочь, пыталась узнать у той, что же это за такой страшный сон привиделся ей. Но дочь только дрожала. Уже потом моя тётя, не верящая ни во что, случайно узнав, что в их доме живёт бабка-ведунья, решила сходить к той.
Бабка, внимательно выслушав посетительницу, произнесла путаную фразу: «Лихо. Но вокруг много ушей. И потому нельзя». Затем, помолчав, добавила: «Ваша семья скоро уедет и никогда не вернётся в этот дом».
Моя тётя, конечно, не поверила ни одному слову старой ведьмы. Но в июне грянула война, а в конце июля их семья, спасаясь от наступающих немцев, покинула Орёл. В июне же, как и многие из девчат, моя сестра и ее подружка Аня стали сандружинницами.
30 июня после очередной бомбёжки обе девушки, дежурившие в медпункте, побежали по заводу помочь раненым. И тут дрогнула земля. Чудовищный взрыв швырнул мою сестру на землю. Она потеряла сознание. Придя в себя, вдруг увидела того усатого печального человека. Тот стоял возле распростёртой на земле Ани и качал головой. Моя сестра ощупала себя и, убедившись, что не ранена, вскочила и подбежала к подруге.
Усатого уже не было. Она стала тормошить подружку: «Аня! Аня!» - но та была неподвижна. Тонюсенькая струйка крови сочилась из её виска. Подбежал какой-то парень, схватил мою сестру за руку. «Оставь её. Разве не видишь, что она убита?» Потом потащил сестру за собой, крича на ходу: «Бомба попала в бомбоубежище. Много убитых и раненых. Помочь надо!»
Моя сестра хотя и была в шоке, но её на всю жизнь потрясло увиденное. Возле развороченного страшным взрывом убежища на деревьях висели чьи-то волосы, внутренности, ботинки и детская ножка в розовой туфельке. Тогда в бомбоубежище погибло очень много людей.
В 1943 году в эвакуации сестра работала счетоводом в колхозе, и обычно ей поручалось доставлять сводку-отчёт о проделанной работе в РАЙФО в посёлок Хомутово. Строгие были времена, и правительство крепко держало в руках все хозяйства... Стояла зима. От деревни Безобразовки до Хомутова было добрых 15 километров. И сестре выделили лошадь.
Конюх запряг кобылу в сани, подтянул чересседельник, и сестра поехала. Дорога по судбищенскому большаку была накатана, и Мила быстро добралась до всесильного тогда РАЙФО. Сдала отчёт, и тут завьюжило. Ей советовали остаться, заночевать, но сестра была девушкой упрямой. И, никого не послушав, отправилась в обратный путь.
В лесу, через который вела дорога, было относительно тихо. Но когда она выехала в поле, то сразу же попала в метельный ад. Захотела вернуться, да потеряла дорогу. Лошадь стала. Моя сестра накрылась тулупом и решила пережидать вьюгу: «Будьчто будет...» Почему-то уснула. Сколько спала, не помнила. Разбудил её весёлый звон колокольчика. Сестра выглянула из-под тулупа и осознала, что лошадь идёт, сани едут. Она села и в снежной круговерти увидела того человека в полувоенном френче, который, держа лошадь под уздцы, уверенно шагал куда-то. На сей раз сестра не испугалась, а даже с надеждой смотрела на невесть откуда взявшегося спасителя. Она крикнула: «Кто вы? Почему раздеты?» Но тот даже головы не повернул. Шёл себе, будто рассекал своими лакированными сапогами снег.
Лошадь же порой проваливалась в сугробы по брюхо, но, чувствуя властную руку идущего рядом, покорно тащила сани. Сестра опять впала в полузабытьё. Но до её слуха постоянно доносился переливчатый звон колокольчика. Пришла она в себя оттого, что её щёки и руки оттирал суконкой старик-конюх, который ещё чуть ли не с гражданской войны работал в Безобразовке.
- Милая, да как же ты добралась? Эхма, растуды-туды их в качель, посылают девчонок в эдакую страсть.
Не распряжённая ещё лошадь аппетитно хрумкала сеном, которое положил перед ней конюх. Моя сестра подошла к лошади и, плача, принялась целовать её в морду: «Спасибо, спасительница...» Потом, вспомнив про усатого в полувоенном френче, спросила у конюха, куда тот делся.
- Да не было никого, - удивился конюх. - Машка - лошадь умная, сама дорогу в родную конюшню нашла.
Моя сестра поглядела на дугу в надежде увидеть спасительный колокольчик. Но, к её изумлению, на старой, видавшей виды дуге никакого колокольчика не было.
