На дворе была зима и вечер. Мороз был жуткий, но безветренный, ребятня с санками потянулась к ближайшей горке, с шумом, смехом и невинными детскими матюками. Трубы изб дымили в небо, снег хрустел под ногами, а на горе кипела работа — хлопцы таранили девок санями, девки громко, для порядку, верещали. Веселье кипело славное. Пахло радостью.
А в это время за столом своей крепкой деревянной избы в центре деревни сидел, приболевший скукой, местный батюшка по имени Иван Дракин. Грусть Дракина была, в общем-то, беспредметной, но голова Дракина, подпертая большими кулаками, выглядела в крайней степени трагически.
— Эй, мать, ужинать сегодня будем?!
Матушка, которую, к месту будет сказано, звали Олимпиадой Францевной, суетилась у плиты: «Пожди, Ваня, я сейчас, сейчас».
В дверь постучали. Дракин тихо выругался, догадливо полагая, что посетитель пришел с каким-нибудь богоугодным делом, а посему накрылись медным тазом все планы, пусть даже еще и непридуманные.
Гость был в большом, старом, но справном тулупе, говорил он так торопливо, как будто боялся, что его перебьют, и он потеряет последнюю нить своей нетвердой мысли.
— Батюшка, радость у меня. Большая радость. Дочку выдаю. Сваты. Сваты приходили, сговорились на третью субботу и свадьбу справить. Повенчаете, батюшка, на третью субботу? Прошу, повенчайте. Вот только… Незадача только… она это… нет, ну не то, чтобы, чтобы совсем…
И было в вечернем госте кряду и наивность какая-то, и доброта, и прямодушие. Повидавший на своем веку всякого люду Дракин даже улыбнулся в бороду…
— Да ты не гомони, давай-ка за стол садись. За ужином все как есть и расскажешь. Ты откуда будешь-то? И зовут тебя как?
— Степаном зовут. А живу я на хуторе, за лесом. У нас, знаете, батюшки своего нету. Ну, то есть был недалече, в Натальевке, да спился и помер уже как третий год. А со сватами сговорились на третью субботу. Повенчаете?
— Да нечего тебе так переживать, Степан, ты скажи, в чем незадача-то? — продолжал улыбаться Дракин, и гаркнул под потолок - Липа, неси, радость моя, водки гостю!
— Премного благодарствую, батюшка… Да тут, знаете, такое дело… Даже не знаю, как и сказать. Некрещеная у меня дочка-то. В детстве-то мы не покрестили, покойная жена говорила, что по малолетству негоже. Пускай, дескать, вырастет дочка, а потом сама покрестится, коли будет ей в том нужда. Я не противился, потому как любил жену до беспамятства и дочку любил. Пущай, думаю, так и будет, а что до сглазу или порчи мальцов некрещеных, так неоткуда ей взяться, порчи и нечисти на хуторе нашем, вокруг ведь лес да зайцы с лисицами, по сглазу совсем необученные…
Олимпиада Францевна принесла большой запотевший графинчик, Дракин, со знанием дела, наполнил стаканы…
* * *
— Да, Степан, история… Но ты, выпей, давай, за здоровье. За сватание. Сватание — это, знаешь-ли, событие, точно тебе говорю. И хоть у меня два сына, но я знаю, что такое сватание, сам был в сватах-то, да и не раз.. Так ты один живешь-то на хуторе?
— Упаси господи, батюшка. У меня же, говорю, дочка!
— Ну так ведь, — Дракин замялся, — она ведь за мужем пойдет….
— Бог миловал, батюшка, хоть и грех так говорить. Некуда ему особенно идтить. Сирота жених-то. Один на земле, один как перст. Какие-то дружки сватами были, а так на свете — никого. Порешил он рядом с моей свою избу ставить. И будет мне радость на детей смотреть и внуков, дай Бог, медком баловать.
— Ты пей, Степан, на здоровье!
— И вам, батюшка, здоровья и милости Божьей!
— Ты закусывай, закусывай. Чай не пьянствуем. Дело важное …
— Благодарствую. Так что же мне делать-то, батюшка?
— А ничего не делать, покрестить твою дочку, как, говоришь, ее зовут?
— Варя.
— Красивое имя. Давнее, со смыслом.
— Покойная жена назвала. А я любил жену, и даже о мысли супротивной не помышлял.
— Ну и ладно, пусть и так. Так вот, Степан, нужно покрестить твою Варю, а уж потом венчать. Так ты хотел?
— Ну да, батюшка, так и хотел… Только вроде как не хочет она креститься-то…
— Как это, почему не хочет, в Бога не верует?
— Да не то чтоб совсем, батюшка…
— Как это? По воскресениям — верует, а по вторникам — нет, так что ли?
— Не знаю, батюшка. Я ж ей много раз говорил — пойди к отцу Сергию в Натальевку, пусть бы он тебя покрестит. А она все одно твердила: «Не пойду. Он пьет.»
— И ест.
— Что Вы говорите, батюшка?
— Да это я так, к слову, Степан. Так, стало быть, ни в какую?
— Не скажу, батюшка, неведомо мне. Намедни снова спрашивал, так она мне: «Мне все одно, есть Бог или нету, корову за меня он все одно доить не станет». С одного боку, она, конечно, грешит, а с другого-то вроде и правда…
— Слушай, Степан, — Дракин расхохотался, — а сможешь ты привезти ко мне дочку твою? Поговорил бы я с ней, может что и придумали бы вместе. Вот послезавтра, сможешь?
— Непременно привезу, — Степан встал из-за стола и низко поклонился, — спасибо Вам!
* * *
Варя была красавицей. Худая и очень высокая, на пол головы выше самого Дракина. В длинных соломенных волосах прятались заплетенные цветы, а в серых глазах — стеснение. Чашку с чаем она держала двумя ладонями, чтоб можно было и руки согреть и глаза спрятать. И разговор получался, как рябь на озере, волны вроде как есть, а течения — никакого. И неведомо сколько бы так еще за столом сиживали, ежели б не вернулась матушка. Сразу что-то в сенях зашуршало, зашумело, упало. Пацаны загалдели, встречая мамку. Олимпиада Францевна, румяная, раскрасневшаяся, зашла в комнату, поздоровалась, да так и застыла. И, с испугом, пряча глаза: «Иван, выйди на минуту, помоги мне». Иван удивился, Варя смотрелась в чай, а Степан опустил голову. Он понял, что их поймали.
* * *
— Липа, ты чего испугалась-то?
— А как не испугаться, Иван. Ты что, сам не видишь?
— А что видеть? Степан у нас был уже. Ты его не боялась. А дочка его — агностик-любитель, ее чего бы бояться? Как увидела, — враз побледнела. Липа, ты здорова?
— Ваня, она — НЕ ЧЕЛОВЕК! Разуй глаза, это же мавка!
— Липа, какая мавка? Из древних преданий? Двадцать первый век на дворе!
— Да хоть двадцать второй, Иван! Ты разве не знаешь? Как мать родит ребенка и некрещеного сживет со света как-нибудь, задушит или утопит, так душа ребенка и будет мавкой — злым и жестоким духом. От мавок не падает тень, под ними трава не колышется и еще у них на спине кожи нету и все внутренности видно. Иван, надо спрятать мальчишек, я боюсь. Зачем Степан привел ее? Почему он ее дочкой называет. Она не может быть его дочкой, она мавка! Она злая, сама боится только полыни и чеснока. Что ей надо, Иван?
— Липа, я не знаю. Час от часу не легче. Пойдем к ним, вот и спросим, а то как-то не по людски за спиною шептаться.
* * *
Степан так и сидел с опущенной головой, слезы капали на стол. Варя прижалась к нему, как котенок, и сидела тихо-тихо.
— Рассказывайте, добрые люди, — Дракин поставил на стол тот самый графин с водкой, — не плачь Степан, выпей вот. Липа, садись рядом, не надо никого прятать. А ты, Варя, поставь тот чай да поешь. Водою сыта не будешь.
— Я того не видел, — Степан всхипнул, — жена сказывала. Как молодыми еще были. Шла она по лесу, а тут малец лежит, прямо под сосной и плачет, волосы белые, вокруг цветы. Понятно, что мавка, что нужно подальше держаться. Да не смогла она, душа у ней большая была. Бросила платок да и говорит «Крещу тебя, солнце, во имя Отца, Сына и Святого Духа». После того мавка вроде как должна в ангела превратиться, а тут ничего не случилось, а лежит дите под сосной и дальше плачет. Ну, моя к себе прижала — и домой. Больше детей нам Бог не дал. А вскорости жена захворала и за месяц померла, земля ей пухом. А мы с того времени уже прожили с Варей два десятка лет-то. Душа в душу. А намедни пришли сваты. Сговорились в третью субботу свадьбу справить. Вот и все.
Дракин долго молчал.
— Варя, от тебя тень падает?
— Падает, батюшка Иван.
— А полынь и чеснок ты сильно не любишь?
— Не люблю.
— Надо ж, какая редкая аллергия. Ну да что поделаешь, бывает. Ну а кожа у тебя, Варя, на спине есть?
— Нету, батюшка Иван.
— Хреново.
— Я знаю.
* * *
— Не стану я тебя так венчать, Варя. И ты, Степан, не смотри на меня глазами. Не по-божески так. А что насчет крещения — так крещенная ты, Варя. Тебя мамка твоя душой своей окрестила, больше и не надо. Твой жених к тебе часто ездит?
— Каждый день приезжает, батюшка.
— Вот и славно. Слушай, как я думаю. Сама, без отца, сядь и все это ему расскажи. Как есть, так и расскажи. И платье сними, чтобы все по правде, без утайки. Ты хочешь с ним всю жизнь прожить разом, так негоже с недомолвок начинать. А как все расскажешь — гони его прочь. Не слушай ничего, просто скажи, чтоб ушел. Пусть ночь с этим переспит. Ежели больше не придет — не тоскуй. Не твой он, чужой. А ежели придет на другой день — значит это и есть жених твой, а ты его невеста. Значит, так вы для себя решили. Вот тогда и приезжайте венчаться. Со сватами, все как положено. Я строгий, кое-как венчать не стану. Вот так, я думаю, лучше всего сделать. А ты с отцом решайте, согласны вы с этим или нет. А теперь — уезжайте. С Богом.
* * *
— Иван, ты как думаешь, что из этого будет?
— Все будет хорошо, Липа…
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я в Бога верую. И верую, что все будет хорошо.
— Даже если они не приедут венчаться?
— Даже если не приедут.
— Так не будет сказки, Иван. А хочется, чтоб сказка. Я, знаешь, я бы ей свою фату подарила, ты бы не обиделся, Иван?
— Ты знаешь, а я тоже об этой фате подумал. Самая лучшая ты у меня! Слушай, Липа, а чем это так странно пахнет?
— Счастьем пахнет, Иван. Ну и яичница, вроде бы, сгорела
