«Порою, друг мой, трудно передать слова, писанные чужой кровью!
А своей невозможно…»
Эбигейл де Ля Фэй
♦ I ♦
В то время, когда под гнетом отпущенных ему пороков век IXX испустил дух, уступая алтарь еще не вписанных в книгу истории алых дат XX столетию, мне посчастливилось нанести визит в неприметный, а позднее ставшим лежбищем заблудившихся путешественников, русский городишко. Еще не крепкий, не тронутый соблазнами цивилизации, но уже достаточно окунувшийся в анналы исторических страниц, он спрятался в семидесяти вёрстах к северо-востоку от Москвы. Нужно отметить, что с населением в двадцать тысяч душ, это поселение заметно широко раскинуло лапы своих окраин, что уже само по себе говорило о наследии его величия и широты.
Своим приглашением и возможностью глотнуть воочию все прелести и природу этих мест я обязан своему приятелю Сергию, накануне гостившему у моей кузины в Плимуте. Наше знакомство с этим почтенным молодым человеком, обладающим развязной искренностью и простотой души, состоялось несколько лет назад, в Баклендском аббатстве, которое он посещал на правах паломника. Уже тогда я ловил себя на мысли, что буквально упиваюсь рассказами о его, к слову сказать, не всегда отвечающим моральному этикету, похождениях за артефактами по заброшенным погостам и разворованным склепам. Конечно, мой живой интерес возносился к небесам неизведанного и непостижимого, весь мой дух истекал желанием полистать страницы черной истории, и, как апогей царапающих мои фантазии желаний, в один из дней я держал в руках письмо от Сергия.
Двадцать третьего числа шестого месяца я уже оценивал неумолимость всех достоинств гостеприимства моего приятеля, и вечером того же дня за ужином Ваш покорный слуга был представлен некоему, с позволения сказать, странному обществу. Разговор наш, как и подобает в подобных случаях, строился исключительно на шаблонных пустяках, будь то погода или же начинающий брать свое начало синематограф, политики мы практически не касались. Я тогда не без удовольствия впервые отметил для себя горячительный аромат самодельного домашнего вина, подобия вкуса которого, признаться, не встречал впоследствии даже в самых редких погребах французских виноделов. Между тем, наша трапеза ограничивалась кувшинами с алкоголем, а я стал ловить себя на мысли, что незримо покидаю своих собеседников и взглядом, исполненного недюжим любопытством, упивался первородным убранством моего пристанища. Здесь все дышало девственностью дубовых срубов, срезы которых никогда не покрывались гнетом лаковых красок. В западном углу образа святых переливаясь, играли светом коптящей лампады, чьего запаха, к слову, я, почему то не ощущал. Постельные покрывала, скорее всего, ручной работы, уже заметно сдавали свои накрахмаленные достоинства паразитирующей моли. И, тем не менее, я вдыхал каждую тонкость убранства простым человеческим теплом.
Вернувшись к беседе, я нашел уже поддавшихся искушению винных чар Андрея и Дмитрия, спорящих о реалиях подземных сооружений, в частности, ходов. Что же касается моего мнения, не скрою, посредством литературных страниц приключенческих романов я питал огромный интерес к подобного рода строениям, но, лично посетить эти тоннели в качестве гостя, в моем подсознании было утопией.
И только теперь, отдавая дань моей терпимости и учтивости, Сергий раскрыл предо мной карты столь скорого приглашения. Я призвал все свое внимание и, едва стараясь игнорировать хмельную туманность, слушал биение своего сердца и повествование приятеля.
Он поведал, как третьего месяца принужденностью бытовых дел оказался у северо-западной стены местного мужского монастыря, у подножия Плотничьей башни. Эффектным изваянием поставленная на крутом склоне, своим столь невзрачным названием она обязана в свое время находившемуся неподалеку плотничьему двору. Высотой около восьмидесяти футов, и статно украшенная бойницами свыше семидесяти единиц, башня грозной фигурой возвышается над обрывом у слияния рек Кончуры и Вондюги. Именно здесь, пользуясь своей недосягаемостью и удобством сокрытия, взору моего друга и предстал объект наших застольных споров и отчуждений, подземный ход.
♦ II ♦
Утром следующего дня мы, вооруженные столь подпитанным Сергием интересом, вшестером стояли у входа в пещеру. Мне уже тогда казалось, что я слышу дыхание нечто мрачного, скрывающегося за пеленой мрака и холода. Нет, дорогой мой читатель, я не робел перед манящей пастью неизвестности, отнюдь, мой разум буквально смаковал гать, когда-то несбыточной мечты. И она, эта мечта, лежала практически у ног.
Вход представлял собой абсолютно нехитрый лаз в человеческий рост, манящий, словно дикий зверь своим хвостом куда-то в глубины земли и увлекающий ниже и ниже горизонта, туда, внутрь.
Единственное, что нас отталкивало и вызывало некий скептицизм, это кладбищенский мусор, лежащий и смердящий подле наших ног. Здесь довольно было навалено как старых деревянных крестов с близлежащего погоста, так и дерна сорняка, среди которого нашла свое пристанище какая-то дикая мертвая тварь, издаивающая дотошный запах. Все говорило и, словно предостерегало нас от необдуманного поступка открыть шторы этой обители вечности. Впрочем, на сегодняшний день мы не планировали спускаться по лестнице неизвестности, и задались лишь целью познакомиться с этим местом, а так же вдохнуть немного туманного утра перед ожидаемым дома, уверен, превосходным завтраком. К тому же, из всего необходимого в столь непредвиденном внизсхождении, на вооружении мы были обеспечены лишь коробком примитивных спичек, и было бы верх беспечности делать шаг в необузданность.
Между тем, Сергий продолжал свое заключение, в коем, ослепленный таковым положением дел, я был с ним полностью согласен. С его слов выходили толкования, достойные рассудительности и мышления, признаюсь, чему я парировал много позже, или даже нет, скажу, что с немыслимым опозданием. Из его домыслов мы для себя почерпнули следующее, если данный подземный ход является таковым, то неминуемо, рано или поздно он выведет нас к доселе не имеющем огласки местам. Но, это первое. Второе, возможно, это вход в самый обычный склеп. Если извлечь разумность и следовать ей, мы на пороге в подземные сооружения Плотничьей башни. Не будем так же забывать, если допустить, что это и есть путь к усыпальнице, необходимо восстановить некий план этих построек. А план таков. В середине, не скрою, чудно ставленого монастыря, помещен Успенский собор, самое первое из построек этого архитектурного ансамбля, у северо-западного угла которого возведено низкое сооружение с четырехскатной кровлей, табличка на котором возвещает:
«лета 7113 (1605) мая в 1 день преставися благоверный царь и великий князь Борис Феодорович всея Руси, в иницех Боголеп»
Доступ, если таковым являются эти врата склепа, пахнет соблазном проделать путь по подземным, думаю, не весьма приветливым, канонам некоторых попутных строений. Я хочу сказать, что в этом случае нам предстоит увидеть подземелье Больничных палат, не иначе повстречающихся на нашем пути. Это ряд не столько древних, сколько уже ветхих построек, включающие в себя соединения строений, где, меж двумя палатами, с трех сторон окруженная папертями, словно королева на пьедестале, шатром в высь раскинулась церковь Зосимы и Савватия Соловецких, восьмиугольник которой украшен зелеными поливными изразцами с изображением орлов и воинов.
Далее, мы, видимо, преодолеем подвалы небольшой церкви Иконы Смоленской Богоматери. В свое время эта бесстолпная, круглая в плане, с высокими белокаменными крыльцами божественница была возведена на месте каменной поварни, что-то около четырех столетий назад. Ну и, в преддовершении наших скитаний к усыпальнице, мы минуем колыбели пятиярусной композиции классического ордера. Это колокольня, путь от которой прямиком приведет нас к цели.
Ничего сверхпредрассудительного я не видел, возможно, нас и ждали некоторые неожиданности, но, думаю, они не доставят неприятностей боле кляксы чернил на белоснежном папирусе.
Мы решили все-таки раздвинуть мусор и проникнуть вглубь на несколько шагов, через края нашего любопытства уже стекала пена неудержимости. Как я и думал, заблаговременно начиная щуриться, смрад зловония плесени и, казалось, сгустка веков рухнул на наши лица. Словно в преисподнюю мы делали свои первые шаги…
♦ III ♦
История, вершение которой потом долгие годы окутывала РјРѕРё СЃРЅС‹ холодным потом и кошмарами, начинала брать свое начало. Подобно изъяснению неизъяснимого, наши ожидания на лишение всех волнений дали течь. Как только мы освободили проход от хлама, мне на глаза попалась надпись, выдавленная, несомненно, острым предметом на каменной стене:
«Cave!»
Ума не приложу, каким образом ЗДЕСЬ могла оказаться английская письменность? Даже окунаясь во все углы истории монастыря, я мог допустить польское присутствие языка, но никак не английское:
«Пещера!»
И чем больше я думал над этим обстоятельством, тем дальше и дальше меня уносили нелепые фантазии и домыслы. Так же меня одолевали смущения банальности этого слова. В самом деле, к чему, например, писать на доме – дом, на судне – судно, когда с легкостью можно ограничиться нумерацией и названием? Больше другого меня угнетала апатия моих коллег, они не придавали этому ни малейшего внимания, скорее, я чувствовал некие насмешки в адрес своих смущений. Стесненный этими мыслями, я так же отметил для себя, поскольку надпись говорила сама за себя, это значило, что все вынашиваемые нами идеи относительно склепа терпели фиаско. Это самый обыкновенный подземный ход, впрочем, касаемо его обыкновенности я торопился.
Мы преодолели спуск, и лучи света, таявшие на наших спинах и восполняющие нашу зримость, уже с трудом пробивались сквозь сырую тьму. Наконец, когда нашим направлением служил единственный поворот в сторону, я обратил внимание еще на одну надпись. Как и предыдущая, она так же была выдавлена на камне, и так же спешки в писании я не заметил:
«inev aro»
Это послание внесло еще больше смуты в куда и без того переполненное безответное сознание. На лицах своих спутников я читал вопрос за вопросом, и, боюсь что в этот раз мне нечего было сказать им. То есть ВООБЩЕ! И это не предрассудки, поскольку такого слова НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Мой польский оставляет желать лучшего, но даже при таких пробелах, опираясь на грамматику, я с уверенностью заявил, что в данном случае, возможно, нарушено правописание. Мои друзья молчанием встретили такие доводы. Я продолжил, пытаясь вселить в них благоразумие и здравомыслие, попытался склонить к решению оставить задуманное, перенести на последующее время. Возможно, я даже позволил себе повысить тон на них, убеждая в несогласованности и неподготовленности. Все тщетно, азарт брал верх.
♦ IV ♦
Мы миновали этот поворот, доставивший нам определенный довесок раздумий и, кстати, разногласий. Стараясь продвигаться след в след, специально, или же под давлением определенных обстоятельств, не знаю, но мы шли тихо, не пророня ни слова, и нужно сказать, такая тишина угнетала и царапала мои нервы, впрочем, скорее всего, как и каждого из нас. Под весом давящего на меня каменного мешка, я продвигался, даже не уверен в правильности написанного, к будущему? Скорее к прошлому, к истоку этого творения рук человеческих. И на всем этом протяжении меня не покидало чувство незримого наблюдения за нами. Наверно, я покажусь своему читателю робкого десятка, но мне казалось мы словно на ладонях у нечистой силы. За нами кто-то смотрит, эти слова на пути, просто голова идет кругом от всех смешавшихся воедино черно белых мыслей.
Макарий шел первым, время от времени зажигая спички, он поднимал огонь над головой, иногда останавливался, к чему-то прислушивался, зажигал следующую и, озираясь, продолжал движение. Коридор, с его каменным сырым настилом, с лихвой отдавал нам честь продвигаться одновременно разом, но, не скажу, что следовало и двигало нашими действиями, как-то само собой, негласно, мы шли цепочкой. Тишина словно дикой кошкой притаилась на изготовке к смертельному прыжку, а тьма невыносимым чадом стелила глаза. Мною овладевали непередаваемые чувства некоего упущения. Да, я вспомнил! Еще там, на входе, меня удивило отсутствие крыс, и теперь, уже основательно миновав часть пути, ни одна так и не попалась. А так же Больничные палаты с их подвалами и погребами, по всем расчетам, даже самым ошибочным, мы должны были уже миновать их, или, во всяком случае, достигнуть. Я не в силах больше был сдерживаться дуэлью со своими домыслами один на один, но рта открыть мне не довелось. В руках Макария погасла лучина, и все мы разом замерли, казалось, даже сердца остановились в этот миг. Мы не могли понять, что происходит, в ушах неумолимым скрипом дрожал странный звук, не громкий, но леденящий и противный. Такое чувство, что он нарастал и уже перестал быть прерывистым. Нужно было срочно предпринимать что-либо, действовать, но что и как? Словно наваждение, неужели мы сходим с ума? Еще нет, но мы разгадали причину беспокойства. Я сказал беспокойства? Увы, я ошибся – неистовства, негодования и паники! Стены! Еще недавно служившие нам словно проводник прямолинейностью, и, пусть холодом, но опорой, они начали сближаться! Мы буквально становились заложниками этого построенного отродья.
Позволю себе прерваться, поскольку хочу донести до читателя некоторые особенности чувства сохранения, кои корнями вплетаются в первобытный страх, и на протяжении всей человеческой бытности на чаше весов пульсировали от небытия к сознанию и обратно. Хочу заметить, всякий путник, поднимающийся наверх в гору, и, к своему несчастью внезапно заметивший летящий на него камень, минуя сознание и поддавшись мгновению укуса беспечности, сначала побежит вниз от камня, и уж спустя время, взывая разум, отойдет в сторону, дав, таким образом, камню прокатиться мимо. К счастью, или, к сожалению, это мы впитываем с молоком матери.
Равносильную глупость допустили и мы. Насколько это было возможно при таких условиях, в полной темноте, истекая паникой и совершенно теряя, как не прискорбно, свое человеческое обличие криками отчаяния, как один мы бросились вперед. Именно вперед, а не обратно к выходу, что впоследствии разразилось эхом траурного реквиема. Я уверен, это жалкое зрелище, уподобиться животным повадкам, наступая друг другу на ноги спасать свою шкуру. Стены становились все ближе и ближе, и я осознавал, наша свобода ограничивалась с каждой минутой, необходимость бежать исключительно цепью была уже вызвана стесненными обстоятельствами.
Мы бежали не от смерти, но к ней!
♦ V ♦
«Cogitatio mori»
Смерть! А знает ли мой дорогой читатель обличие ее змеиной пасти, закрома ее ненасытного бесплодия и устрашенства? Пасть ее развратного логова, дышащую вечностью пустот и никчемности? Образ изменения наличного состояния бытия, преобразования как форм, так и процессов, а так же освобождения от чего-либо? Ее соотношения с луной, умирающей и возрождающейся? С ночью и сном? А ведь не иначе, в греческой мифологии Танатос, дитя Никты, ночи, - брат Гипноса, сна! В разных повериях сущности выходят на один перекресток – смерть как результат грехопадения предков, наказание. На устах запечатленная аллегория смерти изображается образом старухи с косой, что своим порядком задает фантасмагорию выхода из одностороннего понимания той самой смерти как конца жизни: скошенная трава вновь произрастает еще пышнее, срезанный колос зародится множеством новых. Об этом можно долго говорить и задавать тон рождению новых тем. И как бы омерзительно не дышала эта старуха, в конечном итоге она само воплощение идеальности. В самом деле, друг мой, разве любовь идеальна? С ее изменами и пороками? Идеальна ли ночь, которая в конце концов теряет свои владения, падая перед наступающим утром. Звезды, планеты, дружба, с ее утонченным миролюбием и падением? НЕТ! А смерть – она сама идеал! Лишенная безвкусицы и лишних трат на грехоупадничество! Ни коим образом не возвожу сию догму в сознание читателя, нет, лишь привожу свои домыслы, обернутые в фольгу своего мироздания. Но я отвлекся…
♦ VI ♦
Помню наш порыв, наше желание к черту выжить, поскольку стены своим сближением начали царапать одежды плеч, что становилось не столько неудобным, сколько невыносимым бытием создавшейся ситуации. В силу сложившийся таковой, нам пришлось уже бежать боком, и мысль о кончине завершения нашего вояжа совершенством сбывшегося окончательно оставляла мои мысленные владения. Мы дохли. И мой читатель не узрел бы и этих строк, когда, в конечном итоге все мы, обессиленные, измотанные потом и кровью, упали на некое пространство. То было искушение жизни. Иначе назвать нельзя. Мы, падая один на другого, ясно слышали, как стены с неистовым гробовым стуком, нет, звоном, это как читателю угодно, захлопнулись за нами. Мы оказались в каменном мешке.
В следующее мгновение наши силы самообладания высыпались, словно рожь из дырявых карманов, когда Макарий воспалил очередную лучину, где-то там, глубоко внутри себя, каждый сдавливал истоки истерики. Нас было пятеро! Видимо стены, подобно ненасытному чудовищу, поглотили Сергия. Что странно, он бежал вместе со всеми, и, насколько мне не изменяет память, я был замыкающим, и не припомню, чтобы мне довелось перешагивать его тело. А крик? Мы даже не слышали его криков. Положение становилось более чем удручающим – невыносимым. Мои спутники, пытаясь скрыть панику, облизывающую их истомою действительность, грезили о помощи, которая неминуемо должна последовать, и, нужно отметить, ни один из них не уверовал в небытие таковой, поскольку все питали домыслы на скорейшее вызволение из каменного плена. Я не стал вносить и без того в накаленную атмосферу мысль утопии их желаний, как раз сейчас это было лишним. Макарий зажег следующую спичку, осветившую вековую плесень уже враждебных нам стен. Надпись. За последнее время эти слова, словно хотят, чтобы их читали. Мое сознание вновь и вновь играло в неразгаданность ситуации. Мысль о том, что за нами следят не переставала покидать меня, более того, она снежным комом произрастала в моей голове:
«Vice versa»
Я не в силах был сосредоточиться. Опять запутанность, опять игра. Но теперь…СТОП! Теперь я ясно мог понять смысл написанного. Несомненно, пред нами самая обыкновенная латынь:
«Наоборот»
По мере горения лучины, даже при слабом ее освещении мы все увидели дальнейший путь нашего продвижения. Он представлял собой уже два хода, один из которых уходил налево, другой, соответственно, вправо. И пока мои друзья спорили о выборе, меня просто повергла в шок пришедшая мысль. О, Господи! Теперь я все понял! Я могу дать объяснения всему написанному, черт бы меня подери, и ненаписанному тоже, с чем я немедленно поторопился поделиться со своими друзьями. Боже мой, насколько же все просто! Все просто и убедительно!
Постараюсь изложить порядок моих мыслей. Он не хитрый. Если вспомнит мой читатель, то там, на входе, меня смутило слово, написанное на английском языке:
«Cave!»
Несомненно, в переводе это значит «Пещера!». В переводе с английского! НО! Как мы выяснили, некто диктует нам свои правила на ЛАТИНСКОМ! И, Господи боже! В трактовке с ЭТОГО языка это слово означает не иначе как:
«Будь осторожен!»
Я думаю, дорогой читатель представляет, насколько истерика полностью вступила в свои права над телами и душами моих спутников. Признаюсь, практически тоже самое испытывал и я. Но, даже при таких обстоятельствах, я не имел право скрывать от них мои следующие наблюдения. Я открыл карты:
«inev aro»
Эти слова, в написании как они есть, не боле чем набор букв, причем в хаосном порядке. На первый взгляд, это действительно так! Но, давайте окунемся в последующее послание. Как мною было замечено, оно составляло самую, что ни на есть латынь! Простую надпись на латинском языке:
«Vice versa»
Что, как я и отметил, означает:
«Наоборот»
И вот только теперь, мой дорогой читатель, я хочу призвать Вашу память и вернуться ко второй надписи, той, что, как я сказал, ничего не означает:
«inev aro»
Боле не могу держать Вас, мой дорогой друг в неведении. Эта надпись должна соответствовать правилам правописания латыни, и, все очень просто, читается наоборот:
«Veni , Orа»
Эти слова напрочь сбили наше дыхание и обрушили тишину:
«Пришел, молись!»
Таким образом, все расставляется по своим местам, сыра нет, но в мышеловку мы шагнули, нет, прыгнули, оставляя свою осторожность где-то там, позади, и полностью кинулись в объятия алчности и беспечности своих предрассудков.
Как не хотелось верить в происходящее. Наша смелость отступала.
♦ VII ♦
Невыносимо хотелось пить. После выпитого накануне вина, тело поддавалось легкой дрожи от испытуемой жажды. В довершении еще не законченных бед заканчивались спички, и это обстоятельство исключительно из экономии заставляло нас при полной темноте обсуждать дальнейшие пути выживания. Прежде всего, пропитанные домыслами мною переведенных обращений, мы искали подвох во всех изречениях, что никак не находило едино мышления в совместном продолжении пути. Смерть Сергия нами воспринималась уже не как игра, смерть вообще воспринимается игрой лишь умалишенным. Я даже начал склоняться к мысли, это тот самый случай, когда сумасшествие воспринимается как блаженство. Я пробовал дышать на стены и слизывать пар, дабы насытить плоть некими остатками жидкости. Нет, ровным счетом это ничего не дает. Примерно представляя нашу ситуацию, я знал, мои спутники в такой же ситуации, и рано или поздно мы начнем терять, нет, не терпение, боюсь, самообладание, в довесок к жажде, хотя, о чем я, и терпение так же. И уж чего я больше боялся, это нашей несогласованности. Да! Так, к сожалению, бывает. Как это говорится – начало конца!
Темнота и обрушимость создавшегося продолжали отравлять наши умы. Необходимо было решать дальнейшие действия. Мы съедали друг друга подобно паукам в банке, крики перерастали в хрип и горло едва справлялось с выдохами. Разумеется, нарастала ссора. В конечном итоге было принято не лучшее решение. Роняя свою беспечность и истекая всем уже не человеческим, я сейчас о душе, мы, выставляя напоказ стыд и тщеславие, это делить весам человечности, разделились под влиянием порочности. Трое из нас, Прокопий, человек, вызывающий во мне чувство взвешенности ситуаций, Макарий, несколько не совладающий по своей натуре с приемлемостью ситуации, а так же Андрей, коему с самого начала я питал чувства трезвомыслящего и обходительного человека, не ведомыми мне домыслами вынесли решение следовать в правую сторону. То есть пойти в правое ответвление. Мы же с Дмитрием, напротив, выход искали в левом проходе.
В который раз, призвав наше благоразумие о невозможности разделения, необратимости допущения подобного в скоротечность негатива, я не был услышан. Втроем они направились в правый проход. Мы с Дмитрием наблюдали лишь ускользающие тени, играющие на остатке спичек Макария., которые, к слову, все до единой, он забрал с собой. Как я сказал? Начало конца? Так и есть.
Необходимость выжить любым способом царапала и нас. Вдвоем, мы, на ощупь, начали двигаться левым проходом. Нужно сказать, это было не легко, больше, просто невыносимость. Давление мрака, осклизлость стен, которые время успело одеть паутиной и слизью церения.
По мере продвижения я слышал, как Дмитрий что-то шептал про больничные палаты, церковь и колокольню. Я понимал, он все еще надеялся на подвалы этих сооружений под монастырем. Признаться, я тоже. И когда ладонями касаясь стены, словно муха в паутине стараясь идти по нитке, я почувствовал неровности, остатками раковой опухоли по моему сознанию пробежали нацарапанные буквы. Я прочитал их руками:
«Tres faciunt collegium»
Господи! Я просил не терпения, но сил:
«Трое составляют коллегию»
Теперь, я окропил свое признание самому себе! Мы все в жуткой западне, мы на ладошках нечистой силы, на шахматной доске прелюдии не всевышнего, но действующего, и мы не белые, потому как первый ход не с нашей стороны! Зная Дмитрия со стороны не падкого в раздумья человека, и даже не склоняющегося к запаху ладана, а скорее мало верующего, я без раздумий поделился с ним переводом прочитанного. И знаете, мое удивление превзошло все ожидания. Правда. Он, как и я, сел на корточки, вздохнул, и, и вот тут, мой дорогой читатель, я даже не склонюсь к обсуждению происходящего. Не хочу вызвать таким образом недоверие, нет, Вы, как и я, должны понимать наше смятение и предсказуемость! Трое! Они ВТРОЕМ ушли навстречу свету!
Должно быть, мы просидели недолго, порядка трети часа, как до нас начали доноситься крики. Боже правый, это были истошные, душе помрачающие крики взывания о помощи, скорее, молебина там не узреть, то ужас, что дразнило эхо по леденящим воображение коридорам. Я чувствовал всем своим нутром, как эти холодные стены сжимают свой пресловутый аппетит к непрошеным гостям и пируют чревом таковых. Господи, я начинал сходить с ума! Я слышал, как троих православных людей сдавливают стены. Смерть, не достойная самого последнего отшельника.
♦ VII ♦
Волей не волей, нас осталось двое с Дмитрием. В любом случае, при наличие всех козырей в колоде, нам необходимо было продвигаться вперед. На ощупь, в полном мраке и темноте. Боже, как же хотелось пить! Казалось, пол жизни отдал бы за пинту колодезной воды. Какое то умопомрачение. Но, не признавать этого нельзя, мы практически лишались рассудка от жажды, что не столько дополняла наше бессилие, сколько перетекала за края.
Мой дорогой читатель, мы продвигались дальше. Дальше, это не всегда ближе, мой друг. Не видя абсолютно ничего, я, идя первым, начал чувствовать под ногами воду. Именно воду. И чем далее мы устремлялись, тем больше окунались в этот манящий рай. Мне и тогда не верилось в реальность такового, поскольку, попробовав на вкус, я не мог вспомнить качества такой воды. Что-то крутится на уме, но что? Нет, напиться нельзя, как-то много тягучести. Что это? Не вспомню. Нужно было идти вперед, в любом случае, возвращаться некуда. И чем дальше с Дмитрием мы продвигались, тем невыносимее условия нам открывали свои врата. Касаясь кончиками пальцев, на ногах, и, упираясь головой в самый потолок, нам пришлось перебраться вплавь. Практически все, пространства воздуха уже не было, необходимо было нырять, что, естественно, само по себе будоражило мое сознание пока еще живого человека. Вздохнув спертого, оцерелого воздуха, я с моим другом, нырнули в небытие и не сознание не ведомства. При полной темноте, конечно, взяв на вооружение лишь потолок равносильно ватер линии, я двигался насколько мог быстро, при этом хочу отметить, что как пловец я неважный.
Едва, насколько мне показалось, я смог проплыть, удалился, вода начала снижаться, что позволило мне возле самого потолка отдышаться и несколько перевести дух. Чем дальше я продвигался, жидкости становилось меньше, и, в конечном итоге я наблюдал себя до изнеможения мокрым, усталым, но, на суше. Я ногами стоял на земле (земле ли?) и истекал моими одеждами оземь. И нет, это не все! Мой друг, Дмитрий, он не всплыл. Он не пришел. И пусть читатель проведет свою точку зрения рядом со своими амбициями, могу сказать, я не стал возвращаться за своим спутником, поскольку вымотанность берет верх перед, Господи прости, даже нечистой!
Не судите, я оробел. Я стоял мокрый и истекал, истекал не столь мокротой, сколько предвкушением и смакованием теперь моей смерти, что и как она мне приготовила? Я не нахальничал, я дрожал и, положив руку на стену, пошел вперед. Нахальство…откуда? Я шел и оставлял не столько мокрые следы, сколько ронял, нет, не ронял, я истекал беспомощностью!
Пройдя один на один со своей робостью я старался взять себя в руки. К черту все! Пять смертей, безвыходность, безысходность, да черт бы все побери, пусть дьяволы меряют сущность бытия! Дьяволы! Вы слышите! Я здесь!!! На, торжествуй! На, вот я! Ну бери! Ну без расхода!
СТОП! А вот этого нельзя! Я буду бороться! Бороться? С кем? С чем? Видимо я и правда схожу с ума. С ума? Я мокрый, в полной темноте, даже не вижу рук, что подношу к своему лицу, падаю на бок, я закрываю глаза, мне страшно, но….
♦ VIII♦
Нет! Который век? Который год? Где я? Думаю, при такой кромешной тьме, самый лучший исход….Боже, дай мне сойти с ума! Благодарен, буду поклонами…
Один! Сколько я спал? А спал ли? А если это и есть чистилище? Нет, не может быть, под божьим убранством! Вспомнил, ангелы! Конечно, Евангелие от Матфея! Ну? Как же? Ну? Неужто под землей Бог нас не слышит? Господи, что я говорю! О чем я? Нужно призвать всю свою плоть и душу! Встать с колен! Я на коленях? Боже мой, да, я опустился до привратника!
Нет! С ума сходить? Бог мой! Бог мой? Бог мой! Хватит!
Читателя запутал я, своим повествованием по белому! Простите мне, мой друг, продолжу свое похождение!
Моя немытость предвещания кипела необузданностью, в самом деле, по другому не скажешь. Я, право, не находил себе места. Один, мокрый, с мыслями о прошедшем, уверен, не каждому под силу оборот происходящего воспринять девственной невинностью. Но я поднялся. Я поднялся, и, едва ладонь уперлась о стену, я почувствовал холод букв. Ах, как мне не хватало вот этой бестии моего довершения сознания, она БУКВАльно крошила его. То не печаль – печать грехов моих! А грехов моих ли? Но начертанное я читал пальцами:
«Non progredi est regredi»
Я оторопел, прочитав сие. Впервые за начертанным я узрел немыслимое. Как возможно, пусть играючи не в мои правила, но:
«Не идти вперед»
Разумею следующее, оставшись в одиночестве, мне приходилось я на я разгадывать подобное заклятие. А иначе не назовешь. Откидывая всю до сель нашу прихоть в бито, я не узрел ни буквы в предсказании опасения. И тем не менее, я поддавался игре неназванного раздатчика сих карт. «Не идти вперед», означало лишь одно, идти назад! К слову, это латинское высказывание, насколько я помню, принадлежит устам запечатленного историей знатного фигуранта, но вот кому, хоть убейте, не помню. Значит назад. Но куда? Назад дороги просто нет! И даже теперь, оставленный без спорщиков и единомышленников, я возрадовался домыслами, кои мне не мог не перебить, не выставить на спор никто! В какой то момент, мое самолюбие аплодировало моей находчивости! Да! Да, мой дорогой друг, именно в тот момент я понял, мы, все мы, просто-напросто кружили вокруг! Наверно я сходил с ума, поскольку улыбка начала преследовать мои уста, я начал смеяться, мой смех разносился по всем ущельям этой тошнотворной галереи плесени и тлена! Просто нужно было идти вперед! Это игра слов и положений! Просто до …..
И вот на этом до….мои изречения потухли. Потухли подобно рождественским свечам в час метели. Хочу сказать, в мгновения потери человеком зримости, пусть не надолго, его обаяние трижды возлагается на слух! Думаю, мы с моим читателем выше обсудили подобное замешательство и безысходность ситуации в рамках самосохранения на примере с камнем. В данном случае, несколько отдалено, но, практически подобная ситуация.
Я услышал дыхание, почти рядом, недалеко. Кто-то приближался ко мне. Ко мне кто-то шел. Едва стоя на ногах, вру, я практически сползал по стене, и что я мог? Повернуть голову к приближающемуся? Да, я так и сделал…..
♦ IX♦
Шаги замерли подле меня, так близко, что я ясно слышал дыхание подошедшего. Нервы натянутой струной замерли в ожидании перетянутости. Казалось, время остановилось в этот миг, возможно, летели года, а возможно наоборот, не прошло и минуты. Может я уже болен своим воображением? Такие события ясно напомнили мне один из тех снов, которые, вероятно, в свое время смог наблюдать и мой читатель, когда кто-то пытается схватить, поймать тебя, и я чувствую крайнюю необходимость бежать, но, как это бывает в подобном сне, невозможно вступить и шаг, даже пошевелиться. Все попытки тщетны.
Моим темным гостем оказался ни кто иной, как Сергий! Именно он. Я хочу напомнить мои слова о том, что тогда, в первый раз, когда мы ощутили первую потерю именно в его лице, всеми правдами и неправдами я оправдывался, что был замыкающим в той цепочке обезумевших, ищущих спасения решением судьбы, наших душ.
Его повествование выживания, в принципе, расставляло точки не столько в уверовании такового, сколько в написании, а, скорее, предзнаменовании в написании посланий. Чтобы окончательно не запутать своего дорого читателя, я постараюсь скрепить воедино некоторые факты. Мне придется в очередной раз вернуться к написанным на стенах посланиям. А именно, ко второму из них, как мы помним, это было:
«Veni , Orа»
Не иначе означающее:
«Пришел, молись!»
Вот! Именно, молись! Думаю, я сейчас не перелью за края таинства молебна, если отмечу, что молятся Богобоязненные люди, люди верующие, Бого Боязненные! Вы меня понимаете? Молятся НА КОЛЕНЯХ! Именно обстоятельство споткнуться, буквально встать на колени помогло Сергию в решающее мгновение нащупать внизу сближающих стен некий потайной лаз, который в свою очередь спрятан от взора стоячего на ногах человека!
Значит, нездоровый умысел построения подземного чистилища, узниками которого мы сейчас являемся, с самого начала предлагал своим «гостям» не только двери, но и ключи от них. И уж конечно, предупреждающий на входе о подстерегающей опасности. И отнесись мы со всем должным вниманием и подобающей бдительностью к латинским писаниям, кто знает, возможно, в данный момент мы все уже вернулись к домашней трапезе, пьянея не столько от домашней настойки, сколько от совершенной утренней прогулки.
♦X♦
Спустя время, я поймал себя на мысли, что сижу с закрытыми глазами. Неужели нервы настолько легко отпустили мой рассудок, что позволили без всяких опасений сомкнуть веки?
Дальнейшие события заставили меня буквально окаменеть: я не чувствовал рядом с собой присутствие Сергия. Даже в такой кромешной тьме я ощущал, что вновь остался одинок. То было словно наваждение, неужели я действительно заснул, и мне приснилось появление моего друга? Обстоятельства словно с язвительным надрывом очередной раз осаждали мое сознание. Так и есть, я совершенно один. Чувствуя себя затравленным волком, я не представлял самых очевидных и столь необходимых мне вещей: ни сколько мы прошли, ни в каком направлении я движусь, ни, даже самого простого, какое время суток сейчас там, наверху, не говоря уже о точности времени. Одно я понимал наверняка, этот ход никак не связан с, так тешащими мои надежды, подвалами монастыря. Это одно из объяснений отсутствия крыс, поскольку, ничье как их появление первым делом вселяет надежду о близком расположении, пусть даже полуобитаемого, строения.
Продвигаться дальше по плесенному мраку не хотелось, равносильно, как и оставаться на месте, весы предстоящих действий замерли ровно посередине. Жажда настолько агрессивно вступала в свои полноправные права, что, казалось, спертый воздух, разбавленный запахом сырой земли вот-вот начнет царапать пересохшее горло. Тишина сдавливала мой слух необъяснимым свистом. В полуподавленном, нет, практически в подавленном состоянии, где-то еще черпая остаток сил, мне удалось полностью встать на ноги, и, царапая ногтями осклизлые стены, я протер лицо ладонями, продолжил свой путь. Мгновенно какая-то мысль мелькнула в моей голове. Что-то я сам себе хотел сказать, что-то буквально вертелось на языке. Что-то нужное. Конечно! Я понял! Вытирая лицо, жесты, которые, равно как и повадки, рука об руку годами вживались в мой быт, кто бы мог подумать, что именно они, так нами не замечаемые в жизни, натолкнут на один из ответов. Ну, разумеется! Касаясь ладонями своего лица, я нащупал щетину! Отталкиваясь от многолетних наблюдений, я, не колеблясь, пришел к выводу, что таковая является следствием моей двухдневной небритости! Следовательно, около двух суток я нахожусь в столь неприветливом месте. Нужно сказать, подобные выводы доб
