Поезд остановился. Люди недовольно шептались между собой. Проводницы просили всех успокоиться и обещали разобраться. Кто-то читал газету, кто-то смотрел в окно. Некоторые лениво выходили на улицу. Осенний день не обещал хорошей погоды: морось, слякоть, грязь, со стороны выхода мокрый гравий шуршал под ногами, жёлтая трава смешалась с грязью и выглядела ещё более по-осеннему.
Я тоже решила не сидеть на месте и вышла из вагона. Впереди были ремонтники, чинившие рельсы. Ради любопытства прошла ближе – рельсы были несколько раскурочены. Надолго застряли. Ничего не поделаешь. Прошлась до конца поезда, позади всех вагонов были прицеплены ещё 2, но старые. В самом последнем ехала женщина с детьми, явно не говорившая на родном для меня языке. Она выглянула из-за шторки и тут же скрылась обратно, ухватив за собой детей. В предпоследнем вагоне, грузового типа, настежь была открыта дверь. На полу стояли ящики с фруктами, но с какими, я не разглядела. Кроме меня тоже были любопытные, кто-то даже посмелее. Один мужчина залез в грузовой вагон.
- Персики! Абрикосы! – радостно крикнул он.
И нисколько не стесняясь, что это не его, он съел по несколько штук из каждого ящика, причмокивая. Никто больше не отважился к нему присоединиться, почти все зеваки озирались по сторонам: кабы не появились хозяева фруктов или проводницы. А мне было всё равно, я просто наблюдала за минутным счастьем мужичка, о котором он потом будет с храбростью рассказывать друзьям или детям, приукрашивая фактами, например, что его застали, а он отвертелся, или же съел все фрукты. Хотя уже от доброй горсти желудок приятно наполнялся, наверное, хотелось посидеть после за столиком с газетой, спичкой чистя зубы.
Так да не так. Фрукты-то, кажись, «накачанные»! Или не спелые. С пестицидами. Мужичок схватился за живот, нездорово охая. Но даже тут никто не полез в вагон. А виновник начал спадать. Он начал задыхаться. Зеваки во все глаза пялились на него: влип. И другим теперь достанется, если помрёт, а не помрёт – так отравится. Всё равно достанется всем. А мужичок уже стоял на коленях: его вырвало. Лицо сначала покраснело, как спелый томат, затем посинело, глаза закатились, из горла шёл только хрип. Подавился что ли? Но тогда бы кашлял. Я поспешила за помощью, ругая себя, что не сделала этого сразу, а смотрела, как и все, раскрыв рот. Проводниц не было, только пассажиры бродили безучастно. Вдруг позади раздались истошные вопли. Я оглянулась: люди бежали в стороны, кто куда, падая и роняя друг друга, а кого-то и топча. Кто-то добежал до меня, я только спрашивала о том, что случилось, но люди вскакивали в вагоны или же бежали в поле.
Разбуженное во мне любопытство не позволило стоять на месте. Я прошла в сторону грузового вагона и, подойдя ближе, ахнула: несколько человек валялись мёртвые, у кого руки разодраны, у кого голова проломлена, кто-то с разорванной шеей. Что за чертовщина? Я обошла последний вагон, оказалась на другой стороне. И увидела того мужичка. Только вёл он себя странно: грыз чью-то ногу. Услышав мои шаги, он обернулся – глаза как у мертвеца, мутные, лицо синеватое, губы бледные, а руки в трупных пятнах как будто.
- Ээээ… Всё нормально?..
Мужичок встал, оставив бедолагу и его ногу в покое, и пошёл ко мне, явно не руку пожать. Я сделала шаг назад, всё ещё не веря своим глазам. А потом и вовсе дала дёру, обратно к вагонам, к выходам. Люди выскакивали из вагонов, визжа, и бежали в сторону рабочих, по правую сторону от них стояли недостроенные здания.
- Алекс! Алекс! – кричала я, звала своего друга.
Но в такой толпе его найти было нереально. В это время над головами зажужжали вертолёты, что-то сообщая по громкой связи. Наверное, призывали к порядку. Ещё поняла, что это были военные. Но снижаться они не торопились. А люди между тем вбегали в один из домов. Я бежала тоже. Чёрт знает от чего, но лучше уж с толпой, чем вне неё.
Здание было, наверное, этажей в шесть. Хотя во время бега показались все 20. Серые бетонные стены, такой же пол, где-то груды мусора, где-то было видно, что осыпалось. Да и постройка не свежая, точнее, не достройка. Было сразу видно, что стройка заброшена. И вот мы, все бегущие, на последнем этаже. Широкий и длинный коридор, разгороженный столбами. Вместо окон огромные проемы, явно должен был быть стеклопакет, чтобы всё здание казалось стеклянным.
Впереди дверь, закрытая. Вот ведь поддалась массовой истерии! И тут началась стрельба – стреляли по нам. Живые, мёртвые и ранены, все, мигом ложились и падали на пол. Я прикрывала инстинктивно голову рукой, увидела, что в доме напротив – как он близко! – из таких же проёмов-окон стреляли военные. Мы, жертвы, кричали, стонали, вопили, взывали смиловаться и материли на чём свет стоит военных. Я не знала, жива я или мертва, просто лежала, скрючившись. А вокруг меня стонали. Чья-то кровь заляпала мои руки и ноги, что-то стекало сбоку. Меня трясло. Огонь прекратился. Я приподняла руку и увидела огромное месиво из тел. Кто жив – непонятно. На этаж поднялись военные, целясь во всё это огромное и кровавое. Раненых добивали. Невредимых поднимали без церемонии и какой-то синей штукой светили им прямо в глаза. Подняли меня, грубо, за руку, один солдат раскрыл мои глаза, а другой в них посветил. Как больно! Я замычала и меня отпустили. Пошли дальше. Мужчина рядом со мной, его подняли, посветили. Он обмяк, не пискнув. Тут же ему выстрелили в голову. Я вздрогнула, и слёзы сами полились из глаз. Хотелось проснуться, выйти из этого страшного кошмара. Напротив из здания, в рупор голос велел:
- Всем живым встать и выйти на улицу! Без резких движений! Если кто-то себя плохо чувствует (издевается?!), немедленно обратиться к нам! Повторяю, без резких движений, не толкаясь, всем выйти на улицу!
Живых было прилично. Мы встали и, помогая друг другу, пошли вниз по лестнице. Пока я шла, увидела Алекса, он вставал, я тут же ему помогла подняться. На улице в воздухе висели вертолёты. От каждого шла вниз верёвка и у каждой стоял военный с автоматом наготове. Снова передали, чтобы мы по одному подходили. Каждому подошедшему без предупреждения кололи что-то в шею. Я спросила у военного, что случилось, почему нас стреляли как скот. А он молча вколол что-то мне и обвязал верёвкой (даже верёвки были страшные, от каждой были ответвления, за которые люди прицепляли), но кроме этого словно какие-то крючки вставляли прямо в кожу на спине. Вертолёты поднимались, верёвки натягивались, и тут же люди начинали стонать и кричать: крючки натягивались и впивались в кожу. Помню, что сосед рядом со мной даже не шелохнулся, тут же прозвучал выстрел, и он обмяк. Из головы пошла кровь. Кажется, я потеряла сознание.
Когда я открыла глаза, я находилась в палате, кажется, в специальной. Она была застеклена, а люди около меня были в костюмах, головы покрывали капюшоны с респираторами. От моих рук шли трубки от капельниц. В теле стало так легко, глаза захотелось закатить. Кто-то прямо в ухо мне крикнул:
- Шок! У нас шок! Адреналин!...
Я провалилась в сон.
Открыла глаза. Я в обычной палате. В комнате сидел какой-то военный, видимо, ждал, когда я очнусь. Он подошёл и сел на стул, рядом.
- Я должен задать вам несколько вопросов. Расскажите всё, что вы помните.
Я напряглась, вспоминая… Помню поезд. Ещё слякоть. И рабочих. Что ещё? Поезд, поезд… Вагоны. Фрукты! Я начала обрывками рассказывать то, что вспоминала. Рассказала про мужичка, что он вроде живой, а как мёртвый. И ногу чью-то съел. Вспомнила женщину. Она показалась из-за шторки, а на коленях у неё сидел мёртвый ребёнок. Женщина не плакала.
- А Алекс где? – спохватилась я.
Но военный нахмурился, встал и вышел. Я снова провалилась в сон…
