Лифт с громким скрипом поднимался наверх, цепи гремели в причудливом ритме и бились друг о друга. В окошко можно было увидеть собственное отражение, но за ним, чуть дальше, как это часто бывает из-за яркого света, глушащего темную реальность мира, можно было увидеть целый огромный и прекрасный мир, яркий и блестящий - если вглядеться, конечно. Мимо неслись причудливые птицы, к которым Кондратий давно уже успел привыкнуть, в течение многих лет ежедневно наблюдая за ними. Они взмахивали крыльями и уносились в небо, более светлое, чем весь этот мир, находящийся здесь, внизу.
Мимо оконца пролетел один из соседей на своем огромном воздушном шаре, - он тоже возвращался домой после работы. Как всегда, Кондратий поднял руку в знак приветствия, как это делал каждый день, сосед также поднял руку в знак приветствия, хоть сегодня они уже и здоровались. Все-таки интеллигентный это был человек! Как ни странно, но в обычной жизни они никогда не общались, Кондратий даже не знал имени этого соседа и где именно он живет, - только направление, что где-то там, в глубине лифта.
«Странные они все», - каждый раз думал Кондратий. Он часто так думал, потому что просто не мог понять, когда и как себя надо вести в этом совершенно безумном мире. Он с детства усвоил один простой урок: надо делать, как все, и никогда никуда не лезть первым, потому что каждый раз на тебя будут очень странно смотреть. Они все умеют очень странно смотреть, бросать этот взгляд, - его сложно так просто описать, - он как будто съедает тебя изнутри. И неважно, что ты хороший человек, думаешь о других и ведешь себя правильно, но когда на тебя так смотрят, тут же появляется что-то вроде стыда. Жена еще любит иногда вставить какое-то едкое замечание о неуместности шуток, и как-то всегда так нехорошо становится, неуютно. К счастью, зная о его слабостях и плохом понимании общества, она часто подсказывала ему, что именно в данный конкретный момент сейчас надо делать. Но вот если он нарушал уже эти порядки, вот тогда мог уже и получить злое замечание, которое Кондратий всегда так старательно пытался избежать.
Иногда ей казалось, что он это все делает нарочно, но его обезоруживающая улыбка всегда заставляла таять ее сердце, и она смягчалась. В такие моменты она так нежно-нежно называла его дураком, нежно обнимала, целовала, и Кондратию казалось, что нет более приятного слова, чем это слово «дурак». Почему-то из других уст оно звучало зло, но разве тут можно что-то понять умом в этом больном безумном мире?
Многие, как ни странно, очень многие говорили Кондратию, что жена им просто-напросто командует, что лишает самостоятельного выбора и даже лишает его гордого звания «мужик». Ему всегда было интересно, забирает ли она его себе, но когда он заикнулся о чем-то подобном, все мужчины разразились громким смехом. Опять сказал что-то не так? В мужских компаниях жены не было, говорили, что туда могут входить только мужчина, но если она забрала его звания, почему ее не пускают? А если он лишен этого звания, что же он делает среди других «мужчин»? Он даже хотел подойти к какому-нибудь и спросить, мужчина он или нет, но боялся спрашивать знакомых, а незнакомые могли и не знать.
Как-то Кондратий подошел к какому-то странному молодому существу, поросшему шерстью, - с молодыми такое бывало нередко, к тому же, у них нередко вырастали огромные уши, которые они иногда даже снимали, Кондратий всегда с ужасом думал о том, как его милые Бегемотик и Плюшик станут такими же, - говорят, этого не избежать. Таких существ называли «тинейджерами». Они были похожи на людей, из них вырастали и потом обратно становились людьми. Один из них тогда странно посмотрел на Кондратия, когда тот все-таки решился спросить, мужчина ли он, но взгляд этот как-то отличался. Он был совсем не злым, а изучающим и будто немного встревоженным. Такие взгляды были самыми опасными, как говорила мама Кондратию, и он поспешил удалиться, так и не получив ответ. Наверно, этот вопрос тоже был крайне глупым. Но когда он спросил об этом жену, та лишь нежно обняла его и снова назвала дураком, а затем потянула за собой в кровать. Это были потрясающие моменты, хоть Кондратий и понял, что вопрос был странным, лучше его больше не задавать.
Жена была единственным человеком, которому он мог доверять, пусть он каждый раз и рисковал попасть с ней впросак; все же она была добрее других. Но даже ее он никогда не спрашивал о странной логике этого мира. Кондратий еще в детстве понял, что только он один понимает всю глупость, комичность и нелогичность того, что его окружает. Его понимала только мать, но с ней он почти не виделся, так как она была принцессой заточенной в башне с белыми стенами, охраняли ее белые люди, обещающие, что помогут ей. Бабушка как-то рассказывала, что принцессу из заточения должен спасти принц, и Кондратий много раз хотел быть этим принцем, но оказалось, что мать нельзя спасти, что ее спасают снадобьями. Так она и не дождалась своего принца. Бабушка сказала, что она теперь на небесах. А, может, ее принц туда и забрал? На этот вопрос бабушка лишь как-то горько рассмеялась, нежно обняла его и сказала о том, какой он у нее хороший. Это слово в отношении себя Кондратий много раз слышал от бабушки, но бабушки давно уже не было, наверно, ее забрал тот же принц на эти самые небеса. Осталось лишь это нежное слово «дурак», которым его называла жена.
И все-таки эти его друзья были неправы насчет жены. Она не понукала, а, наоборот, всегда точно направляла его, не давая сесть в лужу, а если все-таки такое происходило при посторонних, как правило, вытаскивала его. Странные взгляды обычно бывали уже потом, наедине. Кондратий много раз хотел сказать, что все они совершенно зря обижают его жену, что это он путается в этих причудливых правилах поведения в обществе, и без нее просто как без рук. Хотя нет, без рук, но с женой, он бы чувствовал себя уверенно. Только вот в этих, так называемых, «мужских» компаниях такое говорить было непринято, - так никто никогда не делал. Хотя нет, кто-то как-то раз при нем сказал что-то подобное, и тут же его одарили этими странными взглядами. Конечно, было приятно знать, что ты не один постоянно садишься в лужу. И все же, мужчине было жаль другого. Кондратий хорошо знал эти взгляды. Лучше бы люди сжигали огнем, а не ими. Хотя так люди тоже делали. Кондратий как-то раз видел, как по телевизору показывали американскую семью: у них был праздник какой-то, кажется, он назывался «День Благодарения», или вроде того. Так у них, оказывается, принято есть на него настоящих индейцев, в честь мира. Кто-то сказал потом Кондратию, что этих индейцев выращивают специально для этих праздников и едят в честь когда-то заключенного мира с, получается, этими же, индейцами, - а, может, какими-то другими, - мужчина так и не понял точно. Но раз никто ничему не удивлялся, - значит, так и должно быть. Кондратий давно уже уяснил это простое правило.
Давным-давно мать сказала ему, когда они еще были вместе, что именно так и надо делать, что никого не надо спрашивать. Лишь потом, в той темнице, измученная, она шепнула ему: «Не говори им, что ты видишь, следуй за всеми. Они все сумасшедшие! Но если они узнают, что ты мыслишь здраво, они не дадут тебе жить. Их мир ужасен… я видела его, и тебя они тоже заставят смотреть на него. Сохрани рассудок! Просто следуй их правилам!»
Эти слова так и остались для Кондратия загадкой, он лишь уяснил, что все вокруг безумны, что мир сумасшедший, но говорить им об этом не надо. Просто их больше, а потому и надо следовать их правилам. В темноте пискнула птичка, - это Кондратий нажал ей на брюшко, потому что это был условный знак, без него вечером нельзя было попасть в свое жилище. Внутри замка чирикнула мышка, дверь со скрипом отворилась, а на пороге на стояла его жена, такая радостная и довольная. Бегемотик и Плюшик радостно запрыгали вокруг мужчины с радостными криками: «Папа! Папа!». Он любил своих милых домашних зверушек, пусть они тоже его не понимали. Ну и пусть, зато для них для всех он стал тем самым принцем, которым почему-то не мог стать для матери, и он унес их на небеса, где им всем было так хорошо. Только почему-то матери нигде рядом не было, жена сказала, что искать ее не надо, хотя она так мило смеялась над ним, как будто над шуткой. Наверно, он снова сказал какую-то глупость. Но как-то грустно все-таки она смотрела, ей все время на этих небесах что-то не нравилось. Она часто что-то говорила о задрипанных стенах подъезда, о том, что лифт как-то опасно скрипит, наверно, сломан, о том, что надо поменять лампочку в коридоре, но Кондратий не вникал в ее ворчание. Из обеденного зала доносился приятнейший аромат. Когда за столом собралась вся семья, жена объявила, что они сегодня будут есть индейку. Сначала Кондратий толком не понял, а потом жена поставила на стол блюдо с жареным индейцем. Мужчина сначала слегка испугался, но жене ничего не казалось странным. Вот забавно, кто-то из этих индейцев обычный сосед, а кто-то обеденный ужин.
- Мы едим индейца! – испуганно прокричала маленькая дочка, округляя глаза.
- Брось эти шуточки! У отца нахваталась! Вся в него! Давай, бери нож и вилку, и будем есть! – одернула жена Плюшика. Кондратий взял нож и вилку. Если все едят индейца, то и он должен это делать. Но, похоже, Плюшик была нормальной, не сумасшедшей! Главное, успеть сказать ей эти слова матери Кондратия, желательно слово в слово. Может, хоть она их поймет полностью, правильно. Сложно быть единственным нормальным человеком в этом сумасшедшем, безумном мире.
