Мистические истории » Выдуманные истории » Артур Конан-Дойль. Номер 249. Part 1

Артур Конан-Дойль. Номер 249. Part 1

Категория: Выдуманные истории, Дата: 6-02-2012, 00:00, Просмотры: 0

v Вряд ли когда-нибудь удастся точно и окончательно установить, что

именно произошло между Эдвардом Беллингемом и Уильямом Монкхаузом Ли и что

так ужаснуло Аберкромба Смита. Правда, мы располагаем подробным и ясным

рассказом самого Смита, и кое-что подтверждается свидетельствами слуги

Томаса Стайлса и преподобного Пламптри Питерсона, члена совета Старейшего

колледжа, а также других лиц, которым случайно довелось увидеть тот или

иной эпизод из цепи этих невероятных происшествий Главным образом, однако,

надо полагаться на рассказ Смита, и большинство, несомненно, решит, что

скорее уж в рассудке одного человека, пусть внешне и вполне здорового,

могут происходить странные процессы и явления, чем допустит мысль, будто

нечто совершение выходящее за границы естественного могло иметь место в

столь прославленном средоточии учености и просвещения, как Оксфордский

университет. Но если вспомнить о том, как тесны и прихотливы эти границы

естественного, о том, что, несмотря на все светильники на^ки, определить

их можно лишь приблизительно и что во тьме, вплотную подступающей к этим

границам, скрываются страшные неограниченные возможности, то остается

признать, что лишь очень бесстрашный, уверенный в себе человек возьмет на

себя смелость отрицать вероятность тех неведомых, окольных троп, по

которым способен бродить человеческий дух.

В Оксфорде, в одном крыле колледжа, который мы условимся называть

Старейшим, есть очень древняя угловая башня. Под бременем лет массивная

арка над входной дверью заметно осела, а серые, покрытые пятнами

лишайников каменные глыбы, густо оплетены и связаны между собой ветвями

плюща - будто мать-природа решила укрепить камни на случай ветра и

непогоды. За дверью начинается каменная винтовая лестница. На нее выходят

две площадки, а третья завершает; ее ступени истерты и выщерблены ногами

бесчисленных поколений искателей знаний. Жизнь, как вода, текла по ней

вниз и, подобно воде, оставляла на своем пути эти впадины. От облаченных в

длинные мантии, педантичных школяров времен Плантагенетов до молодых повес

позднейших эпох - какой полнокровной, какой сильной была эта молодая струя

английской жизни! И что же осталось от всех этих надежд, стремлений,

пламенных желаний? Лишь кое-где на могильных плитах старого кладбища

стершаяся надпись да еще, быть может, горстка праха в полусгнившем гробу.

Но цела безмолвная лестница и мрачная старая стена, на которой еще можно

различить переплетающиеся линии многочисленных геральдических эмблем -

будто легли на стену гротескные тени давно минувших дней.

В мае 1884 года в башне жили три молодых человека. Каждый занимал две

комнаты - спальню и гостиную, - выходившие на площадки старой лестницы В

одной из комнат полуподвального этажа хранился уголь, а в другой жил слуга

Томас Стайлс, в обязанности которого входило прислуживать трем верхним

жильцам. Слева и справа располагались аудитории и кабинеты профессоров,

так что обитатели старой башни могли рассчитывать на известное уединение,

и потому помещения в башне очень ценились наиболее усердными из

старшекурсников. Такими и были все трое: Аберкромб Смит жил на самом

верху, Эдвард Беллингем - под ним, а Уильям Монкхауз Ли - внизу.

Как-то в десять часов, в светлый весенний вечер, Аберкромб Смит сидел

в кресле, положив на решетку камина ноги и покуривая трубку. По другую

сторону камина в таком же кресле и столь же удобно расположился старый

школьный товарищ Смита Джефро Хасти. Вечер молодые люди провели на реке и

потому были в спортивных костюмах, но и, помимо этого, стоило взглянуть на

их живые, энергичные лица, как становилось ясно, - оба много бывают на

воздухе, их влечет и занимает все, что по плечу людям отважным и сильным.

Хасти и в самом деле был загребным в команде своего колледжа, а Смит был

гребцом еще более сильным, но тень приближающихся экзаменов уже легла на

него, и сейчас он усердно занимался, уделяя спорту лишь несколько часов в

неделю, необходимых для здоровья. Груды книг по медицине, разбросанные по

столу кости, муляжи и анатомические таблицы объясняли, что именно и в

каком объеме изучал Смит, а висевшие над каминной полкой учебные рапиры и

боксерские перчатки намекали на способ, посредством которого Смит с

помощью Хасти мог наиболее эффективно, тут же, на месте, заниматься

спортом. Они были большими друзьями, настолько большими, что теперь

сидели, погрузившись в то блаженное молчание, которое знаменует вершину

истинной дружбы.

- Налей себе виски, - сказал, наконец, попыхивая трубкой, Аберкромб

Смит. - Шотландское в графине, а в бутыли - ирландское.

- Нет, благодарю. Я участвую в гонках. А когда тренируюсь, не пью. А

ты?

- День и ночь занимаюсь. Пожалуй, обойдемся без виски.

Хасти кивнул, и оба умиротворенно умолкли.

- Кстати, Смит, - заговорил вскоре Хасти, - ты уже познакомился со

своими соседями?

- При встрече киваем друг другу. И только.

- Хм. По-моему, лучше этим и ограничиться. Мне кое-что известно про

них обоих. Не много, но и этого довольно. На твоем месте я бы не стал с

ними близко сходиться. Правда, о Монкхаузе Ли ничего дурного сказать

нельзя.

- Ты имеешь в виду худого?

- Именно. Он вполне джентльмен и человек порядочный. Но,

познакомившись с ним, ты неизбежно познакомишься и с Беллингемом.

- Ты имеешь в виду толстяка?

- Да, его. А с таким субъектом я бы не стал знакомиться.

Аберкромб Смит удивленно поднял брови и посмотрел на друга.

- А что такое? - спросил он. - Пьет? Картежник? Наглец? Ты обычно не

слишком придирчив.

- Сразу видно, что ты с ним незнаком, не то бы не спрашивал. Есть в

нем что-то гнусное, змеиное. Я его не выношу. По-моему, он предается

тайным порокам - зловещий человек. Хотя совсем не глуп. Говорят, в своей

области он не имеет равных - такого знатока еще не бывало в колледже.

- Медицина или классическая филология?

- Восточные языки. Тут он сущий дьявол. Чиллингворт как-то встретил

его на Ниле, у вторых порогов, Беллингем болтал с арабами так, словно

родился среди них и вырос. С коптами он говорил по-коптски, с евреями -

по-древнееврейски, с бедуинами - по-арабски, и они были готовы целовать

край его плаща. Там еще не перевелись старики отшельники - сидят себе на

скалах и терпеть не могут чужеземцев. Но, едва завидев Беллингема - он и

двух слов сказать не успел, - они сразу же начинали ползать на брюхе.

Чиллингворт говорит, что он в жизни не наблюдал ничего подобного. А

Беллингем принимал все как должное, важно расхаживал среди этих бедняг и

поучал их. Не дурно для студента нашего колледжа, а?

- А почему ты сказал, что нельзя познакомиться с Ли без того, чтобы

не познакомиться с Беллингемом?

- Беллингем помолвлен с его сестрой Эвелиной. Прелестная девушка,

Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Тошно видеть рядом с ней это чудовище.

Они всегда напоминают мне жабу и голубку.

Аберкромб Смит ухмыльнулся и выколотил трубку об решетку камина.

- Вот ты, старина, и выдал себя с головой. Какой ты жуткий ревнивец!

Право же, только поэтому ты на него и злишься.

- Верно. Я знал ее еще ребенком, и мне горько видеть, как она рискует

своим счастьем. А она рискует. Выглядит он мерзостно. И характер у него

мерзкий, злобный. Помнишь его историю с Лонгом Нортоном?

- Нет. Ты все забываешь, что я тут человек новый

- Да-да, верно, это ведь случилось прошлой зимой. Ну так вот, знаешь

тропу вдоль речки? Шли как-то по ней несколько студентов, Беллингем

впереди всех, а навстречу им - старуха, рыночная торговка. Лил дождь, а

тебе известно, во что превращаются там поля после ливня. Тропа шла между

речкой и громадной лужей, почти с реку шириной. И эта свинья, продолжая

идти посреди тропинки, столкнул старушку в грязь. Представляешь, во что

превратилась она сама и весь ее товар? Такая это была мерзость, и Лонг

Нортон, человек на редкость кроткий, откровенно высказал ему свое мнение

Слово за слово, а кончилось тем, что Нортон ударил Беллингема тростью.

Скандал вышел грандиозный, и теперь прямо смех берет, когда видишь, какие

кровожадные взгляды бросает Беллингем на Нортона при встрече. Черт побери,

Смит, уже почти одиннадцать!

- Не спеши. Выкури еще трубку

- Не могу. Я ведь тренируюсь. Мне бы давно надо спать, а я сижу тут у

тебя и болтаю. Если можно, я позаимствую твой череп. Мой взял на месяц

Уильямс. Я црихвачу и твои ушные кости, если они тебе на самом деле не

нужны. Премного благодарен. Сумка мне не понадобится, прекрасно донесу все

в руках. Спокойной ночи, сын мой, да не забывай, что я тебе сказал про

соседа.

Когда Хасти, прихватив свою анатомическою добычу, сбежал по винтовой

лестнице, Аберкромб Смит швырнул трубку в корзину для бумаг и, придвинув

стул поближе к лампе, погрузился в толстый зеленый том, украшенный

огромными цветными схемами таинственного царства наших внутренностей,

которым каждый из нас тщетно пытается править. Хоть и новичок в Оксфорде,

наш студент не был новичком в медицине - он уже четыре года занимался в

Глазго и Берлине, и предстоящий экзамен обещал ему диплом врача.

Решительный рот, большой лоб, немного грубоватые черты лица говорили

о том, что если владелец их и не наделен блестящими способностями, то его

упорство, терпение и выносливость, возможно, позволят ему затмить таланты

куда более яркие. Того, кто сумел поставить себя среди шотландцев и

немцев, затереть не так-то просто. Смит хорошо зарекомендовал себя в

Глазго и Берлине и решил упорным трудом создать себе такую же репутацию в

Оксфорде.

Он читал почти час, и стрелки часов, громко тикавших на столике в

углу, уже почти сошлись на двенадцати, когда до слуха Смита внезапно

донесся резкий, пронзительный звук, словно кто-то в величайшем волнении,

задохнувшись, со свистом втянул в себя воздух. Смит отложил книгу и

прислушался. По сторонам и над ним никого не было, а значит, помешавший

ему звук мог раздаться только у нижнего соседа - у того самого, о котором

так нелестно отзывался Хасти. Для Смита этот сосед был всего лишь

обрюзгшим, молчаливым человеком с бледным лицом; правда, очень усердным:

когда сам он уже гасил лампу, от лампы соседа продолжал падать из окма

старой башни золотистый луч света. Эта общность поздних занятий походила

на какую-то безмолвную связь. И глубокой ночью, когда уже близился

рассвет, Смиту было отрадно сознавать, что где-то рядом кто-то столь же

мало дорожит сном, как и он. И даже сейчас, обратившись мыслями к соседу,

Смит испытывал к нему добрые чувства. Хасти - человек хороший, но

грубоватый, толстокожий, не наделенный чуткостью и воображением. Всякое

отклонение от того, что казалось ему образцом мужественности, его

раздражало. Для Хасти не существовали люди, к которым не подходили мерки,

принятые в закрытых учебных заведениях. Как и многие здоровые люди, он был

склонен видеть в телосложении человека признаки его характера и считать

проявлением дурных наклонностей то, что на самом деле было просто

недостаточно хорошим кровообращением. Смит, наделенный более острым умом,

знал эту особенность своего друга и помнил о ней, когда обратился мыслями

к человеку, проживавшему внизу.