В свои тридцать восемь лет я до сих пор не верю в жизнь после смерти. На жизнь не бывает сиквелов. В выходцев с того света не верю тоже – неоткуда им выходить-то. И даже после недавних событий в нашем районе я так ни во что и не поверил. Наоборот – обстоятельства, при которых нашли Марата, только утвердили меня в неверии.
Не верится мне и в наказание за зло. Действительно – кого в этой истории считать наказанным? Мишка Бугров не из тех, для кого наказание имеет хотя бы минимум смысла: он уже на свет появился с железной неспособностью понять, что есть хорошо, а что плохо. Так что он попросту умер, и вряд ли его сердце остановилось при виде сутулой фигуры, застывшей у входа на чердак во мгле погасших под потолком фонарей. Кто сказал, что у отпетого хулигана не могло быть врожденного порока сердца? И вовсе не за что наказывать его мать, на которую с одной стороны давил инстинкт, требующий защитить своё чадо, а с другой – суровый муж, который вообще не рассматривал Мишкины выходки хоть сколько-то серьезно. Даже ту, за которой последовало уголовное дело. Вот он, Серега Бугров, пожалуй, и впрямь наказан. У него больше нет ни сыны, ни жены, и вечерами он пьет по-черному; правда, я слыхал, что ребята, эксгумировавшие одинокую могилу на Ваганьково, пьют не хуже Сереги.
Зато я готов поверить, что одной из составляющих нашей жизни – может, и самой главной – является ЖЕЛАНИЕ. Даже одноклеточными рулят желания, которых они не осознают, но действуют в соответствии с ними. А уж человек вполне способен не только понимать, чего он хочет (за исключением особо зажравшихся индивидов), но и страдать от недостижимости тех или иных желаний. И если не исполненное желание было СЛИШКОМ сильным, оно может пережить своего носителя. Не берусь представлять, при каких условиях это происходит, знаю только, что происходит это редко. К счастью, редко. Несбывшееся разрывает цепь причинно-следственной связи и встраивается в нее звеном, с которого начинается дикая мешанина и причин, и следствий, друг от друга уже не зависящих.
Вот странно… Марат лежал в гробу таким, каким его помнили соседи (друзей-приятелей у него не было). Галстук ему повязали так же аккуратно, как он сам это делал – в его конторе действовал идиотский дресс-код; худое лицо; жидкие, мышиного цвета волосы потрёпывал весенний ветер, а густые брови сердито сошлись на переносице. В морге ему восстановили левую часть черепа так, что причина смерти в глаза не бросалась. Равнодушный батюшка отпевал его возле церкви, а мы стояли полукругом, слушая молитвы, и никто из нас не думал, что в причинно-следственной цепи уже появился разрыв… Те, кто потом выкапывал гроб Марата, никому не рассказывали, что было внутри... но один из рабочих умер, так и не выбравшись из ямы. Об этом даже проскочила заметка в малотиражной газете. Но тогда, на кладбище, никакие разрывы не шли нам на ум. Мы просто провожали в последний путь соседа.
Марат всегда напоминал мне тощего, облезлого уличного кота, то и дело шипящего и ерошащего загривок, но абсолютно безобидного. Шипит он от того, что осточертели пинки ногами, а порой и отбросов на помойке не достается. Однажды, столкнувшись с ним в магазине, я спросил: «Марат, тебя как – ветром не уносит? Отъесться тебе бы, что ли…». Он нахмурился, отвел взгляд и быстро ушел со своими покупками. Мне кажется, если когда-нибудь ему и удалось нормально покушать, то разве пока мама кормила его грудью. Но это вряд ли. Родители его были те еще «подарки»; на сына они не обращали внимания, занимаясь исключительно разборками между собой – каждое утро начиналось с диких воплей, от которых половина жильцов по стояку скоропостижно оглохла, и тишина наступала часам к двум-трем ночи. Мать редко опускалась до того, чтобы приготовить Марату горячую еду; при этом заснуть он мог лишь после того, как завершался домашний скандал. Удивительно, как при таком изматывающем режиме он умудрялся учиться без троек.
Вряд ли он был нелюдимым по натуре, просто ничего хорошего от людей не видел. Его пинали и обделяли всем, чем только можно. На фирме, куда Марат устроился со своим незаконченным высшим, он впахивал, как вол, и даже приносил в дом приличную зарплату. «В дом», ага. У него ведь и жена была – лимитчица с русско-украинской границы, до знакомства с Маратом обвешивавшая покупателей в овощном ларьке. После росписи она свалила из ларька и проводила свободное от мужа время, изменяя ему со всеми встречными и поперечными. Будь у меня такая вот «вторая половина», я бы уже отмотал срок за бытовое убийство. Но Марат ни разу не поднял на нее руку… как и на кого-либо другого. Он мог только махнуть рукой – резко, безнадежно, уронив ее как-то ладонью за спину, словно говоря: «Да что же вы все ТАКИЕ?!».
Этот его жест до сих пор стоит у меня перед глазами.
Первым звеном причинно-следственной цепи, которой вскоре предстояло лопнуть посередине, стала генеральная уборка, устроенная в своей квартире Кирюшей Никулиным. У нас на Опольцево Кирюша исполняет обязанности «службы техподдержки» - за скромные деньги чинит компьютеры или налаживает интернет, беря иной раз в качестве платы за услуги несколько бутылок пива или литр водки. Тридцатого апреля – на улице стаял последний островок снега в тени девятиэтажки – Кирюша вынес из дома распотрошенный изнутри системный блок и оставил его около подъезда, поленившись пройти два десятка шагов до мусорных контейнеров. Системник так и простоял там до вечера.
К десяти часам, когда на улице начало темнеть, пенсионерок на скамейке сменила тусовка пьяной гопоты во главе с отмороженным заводилой Мишкой Бугровым, сыном, к слову сказать, моего одноклассника. За месяц до этого Мишку отчислили из ПТУ, где он пытался освоить специальность сварщика, а неделю назад ему прислали повестку из военкомата. При всей крутизне начищать старослужащим сапоги и «драить очки» в казарме Мишке категорически не упало, но перспективы закосить у него не было, поэтому он из просто неадекватного превратился в бешеного. Жаловаться на него в милицию местные избегали – побаивались Бугрова-старшего. Однажды, встретившись на остановке автобуса, мы с Серегой взяли по пиву в ларьке, и я между делом предупредил его, что сыночка лучше притормозить, пока всё не кончилось хреново. На что Серега ответил: «Слы, братуха, а я молодой-то такой же был, пусть пацан гуляет на полную, тебе-то че…». И тут не поспоришь: что Серега в молодости, что Мишка – разницы никакой.
…Кто, кроме Мишки, был в той тусовке, я не знаю, не знают этого и в милиции. Должно быть, подтянулся Жека Морозов из спортшколы… они с Мишкой вечно шлялись на матчи «Спартака», не пропуская ни одной игры. Кажется, в компании возникли разногласия по вопросу, где достать денег на водку. В четверть одиннадцатого мимо дома с ленцой протянулась милицейская патрульная машина. Задержаться для выяснения ситуации патрульные нужным не сочли.
В десять тридцать к подъезду подошел Марат.
Скорее всего, остановили его именно за этим – развести на деньги. Я даже допускаю, что, получив «дань», молодняк тут же ломанулся за выпивкой, и всё бы закончилось благополучно. Но Марат нёс зарплату, и – примерный семьянин - намеревался во что бы то ни стало сберечь ее для жены нетронутой. Или же деньги лежали у него в кармане целой пачкой, которую он остерегся вынимать на глазах у подростков. Но одно ясно наверняка: в «базары» с гопниками он не вступал. Я не считаю, что Марат был трусом… но он на опыте убедился, что люди его не слышат. Единственное, как он мог проявить свои эмоции – нахмурить брови… прежде, чем ударить Марата, Мишка заорал: «Ты че, сука, харю корчишь?!».
Участковый объяснил, что травмы, несовместимые с жизнью, Марат получил не сразу, хотя его били ногами вчетвером, и били так, как это умеют делать только футбольные фанаты. Переломанные ребра всё равно бы срослись. Но самый оголтелый из четверки – Мишка – решил, что этого недостаточно, и добивал Марата пустым системным блоком. Пустым, но тяжелым, массивным. Уже умирая, Марат прикрыл голову правым локтем, и большая часть сокрушительных ударов пришлась по левой стороне. Кто-то закричал «Атас!» - в дальнем конце улицы вновь появился синий проблесковый маяк автопатруля, и свора кинулась удирать. Подоспевшие менты успели задержать только самого Мишку.
Подельников он не заложил, хотя отмалчивался на допросах для понта, а не из принципиальности. Впрочем, его отпустили на третий день, когда Лида и Серега Бугровы заявили, что в момент убийства тридцативосьмилетнего инженера их сын находился дома.
На четвертый день мы хоронили Марата. Организацией похорон занималась его семидесятилетняя тетка, жившая где-то в Бибирево. Меньше всего толку было от Катьки, Маратовой благоверной: она тупо запила. Несколько сердобольных старушек взялись помочь накрыть стол, за которым почти никто не сидел, и человек десять-двенадцать скинулись деньгами на автобус до кладбища и на крест с фотографией. Вот и всё.
Мы так думали, что всё.
Только через неделю Марат вернулся на Опольцево, вошел в подъезд и, позвякивая в ночной тишине ключами, попытался отпереть дверь своей квартиры.
Уж если кто-то и мог вернуться с кладбища, так это именно Марат. Говорю так потому, что еще в школе видел его в е р н у в ш и м с я. Видел это и Серега Бугров, отчего он и метался по району той грозовой ночью в поисках жены и сына: он был уверен – слухи не врут, и Марат действительно бродит где-то поблизости. И еще он не сомневался: Марат вернулся отомстить Мишке за свою разбитую системником голову.
…С первого класса Марат сделался для всех отщепенцем, и гоняли его безостановочно, но по-серьезному он пострадал в восьмом, когда ввели военную подготовку. Наш военрук с удовольствием квасил водку в закутке у трудовика; от ведения занятий он получал гораздо меньше удовольствия. Вот почему нам частенько выдавалась парочка свободных часов, которые мы проводили либо в сквере за школьным двором, либо в физкультурной раздевалке. Каким образом в один из вторников нас занесло в рекреацию третьего этажа, я не припомню. Мы скучились в углу, и Серега Бугров травил матерные байки – не очень смешные, но все хохотали в голос, чтобы порадовать главного школьного «качка». Стадный инстинкт – мерзкая штуковина… Марата с нами, конечно, не было – он пришел позже, и присоединяться к компании не собирался. Но спокойно пройти мимо ему не дали. Серега оборвал очередную байку и приказным тоном обратился к Марату: «Слышь, облезлый, давай сюда, разговор есть!».
Я не оправдываюсь, но участие большинства в том, что творилось дальше, было пассивным. Мы-то понимали, что ТАК ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ, но Бугров расстарался за всех, и никто – ни один из нас – не набрался смелости его остановить. Когда на выручку подоспела завуч, Марат лежал без сознания, лицом в луже крови, натёкшей из разбитого носа.
Завуч была женщиной настолько грозной, что ее боялся даже Бугров – при ее появлении он шухернулся к стенке и сделал вид, что он тут ни при чем. Вызвали «скорую», и Марата увезли в больницу. Потом завуч собрала нас всех в учительской и сказала, что детская комната милиции – минимум, на что мы можем рассчитывать в случае повторения таких инцидентов. «А с тобой, Бугров, - зло добавила она, - я буду разбираться отдельно». «Надеждаиванна, да я его пальцем не тронул! – пустился в отмазки Серека. – Он просто… ну, это… упал». «Ты у меня, тварь, сам упадешь», - выкрикнула завуч. Таких слов, как «тварь», мы не слышали даже от нее. Серега стоял бледный и весь трясся – дрожащая по-заячьи гора мышц под люберецкой стрижкой.
…Возможные последствия мы обсуждали уже после визита в учительскую, рассевшись в раздевалке – лишь бы не светиться перед завучем. Отцу Бугрова она позвонила прямо на работу, и ожидалось, что он приедет с минуты на минуту. «Серый, а что тебе будет?», - спросил кто-то, но Бугров прикинулся, что не расслышал вопроса. Так мы и сидели на банкетках, не высовываясь на поверхность – раздевалка находилась в подвале – когда возле двери показался Марат. Остановился и посмотрел на нас с мертвенной укоризной в глазах. Мы замерли от страха, а он вдруг махнул рукой, повернулся и ушел.
Знаете, проблема даже не в том, что пятнадцать минут назад Марата погрузили на носилках в машину «скорой» и увезли с предварительным диагнозом «сотрясение мозга третьей степени». Ему полагалось быть сейчас в больнице, в рентгеновском кабинете. Нет, поджилки у нас заледенели по другой причине… в конце концов, Марата могли привезти назад… не должны были, но, в принципе, МОГЛИ.
Он подошел к двери раздевалки с той стороны, откуда придти было нельзя. ТАМ, в конце коридора, располагался вход в бомбоубежище, затянутый толстой проволочной решеткой и всегда запертый на ключ (я потом специально сходил и подергал за ручку – заперто, как и обычно). Всё время, проведенное нами в раздевалке, коридор отлично просматривался, и не только я, но и все остальные готовы были поклясться – Марат не появлялся в коридоре.
Что не помешало ему придти со стороны закрытого бомбоубежища. Из тупика.
Мы были уже достаточно взрослыми, чтобы постичь простую истину – если мы хотя бы заикнемся об этом кому-нибудь, нас поднимут на смех. И мы, разумеется, молчали. Отец Сереги, получив втык от завуча, обошелся с сыном сурово – в прошлом чемпион города по боксу, он признавал в качестве метода воспитания только мордобой. Пустое обдирание костяшек на пальцах – переломом челюсти Серегу было не пронять уже тогда. Но через много лет я испытал небольшой шок, когда выяснилось, за что же именно ему досталось. Вовсе не зато, что отправил в нокаут одноклассника, в два раза меньше себя ростом и слабее раз в десять.
А за то, что при этом попалился.
…Вскоре после похорон установилась хорошая погода – необычно холодный апрель сменился теплым маем. Об убитом Марате мало кто вспоминал (я не беру в расчет его жену Катьку, чьи загулы по мужикам преобразовались в тотальную пьянку без сексуального контента), а Мишку Бугрова родители на всякий случай держали дома под замком. На Опольцево полно и других отморозков, но без Мишки стало как-то намного спокойнее. Даже горланящие среди ночи под гитару хиты «Зверей» тинейджеры воспринимались чуть ли не идиллически…
В одну из этих ночей Катька выбежала в истерике на улицу и разбудила своим визгом весь квартал.
По большому счету, из ее воплей никто так и не понял, что у нее стряслось. Но если где и велись на эту тему дискуссии, мнения сходились на том, что, траванувшись алкоголем, Катька увидела во сне покойного мужа. О том, что это, возможно, было не совсем сном, заговорили уже после майских праздников. К этому моменту Марата уже видели издалека в глухой части сквера за школой, и еще где-то около гаражей. Ни один из «очевидцев» не разглядел его в лицо, но по фигуре и осанке им показалось, что это именно он. Что касается меня, я думал, что в нашем районе появился маньяк – если да, то вполне объяснимо, почему он старается держаться в тени. Но по долгу службы – в префектуре я отвечаю за связи с общественностью – обычно я в курсе всех новостей, касающихся Опольцево. В том числе и криминальных. А в сводках МВД маньяки не упоминались.
Катька по-прежнему ночевала одна, хотя и делала попытки вернуться к беспорядочным половым связям. Но все ее «бой-френды» успели огрести по полной программе от собственных жен (Катька целеустремленно таскала в постель женатых, и при этом совершенно не умела хранить их маленькие паршивенькие тайны). К тому же, начав пить, она быстро испортилась чисто внешне, и физиономией походила на алкашку со стажем. Как-то она привязалась ко мне у палатки, где я покупал себе блок сигарет, и стала откровенно напрашиваться.
- Ну, или давай ты ко мне… - предложила она вариант. – А то что ты всё без женщины и без женщины… Не мужик, что ли?... Да ладно, давай!
Я не стал объяснять, что недавно развелся, и женским обществом пока еще сыт по горло. В конце концов, это не Катькино собачье дело. Я только сказал, что на ее месте завязывал бы керосинить.
- Не могу я, - пробормотала она, откупоривая банку джин-тоника. – Марат ко мне приходит, в дверь звонит.
- «Белка» к тебе приходит, - грубо ответил я. – И в дверь тебе никто звонить не может, у вас звонок сломан.
О сломанном звонке я знал от Кирюши Никулина, который предлагал свою помощь в починке, еще когда Марат был жив. Но Марат собирался отремонтировать звонок сам, только не успел. На работу он выезжал в семь утра, а назад добирался примерно как в день своей смерти – к половине одиннадцатого, а то и за двенадцать.
- Стучит, - поправилась Катька. – Стучит в дверь. Но молча, не говорит ничего. Если я услышу его голос, я тут же рехнусь. И еще он… это… открыть хотел. Только я замок сменила.
Вот тут-то у меня в голове и клацнул датчик определения «рациональных зерен» в пьяной ахинее. Тем более, Катька не была сейчас такой уж пьяной – перегар явно застарелый, еще после вчерашнего, а джин-тоник она взяла «поправиться».
- Подожди-ка, - сказал я. – Ты похоронила мужа и врезала новый замок, правильно? – Она кивнула. – А зачем?
- Нуууу… просто, понимаешь, - она замялась. – Его тетка… ну, старуха… она на меня насела сразу – дай костюм, дай костюм, пусть его в морге оденут… Блин, да мне костюмы его на хрен не нужны, их все вместе за пятихарик на блошином рынке не загонишь. Я и пихнула в пакет первый попавшийся…
- И?...
- А потом вспомнила, что Марат накануне в нем на работу ездил. А в тот день, когда его… когда убили, он мне позвонил, просил, чтобы дома его дождалась. Потому что ключи от квартиры в пиджаке у него остались. А я карманы у костюма не вывернула… короче, его похоронили с ключами.
Я изумленно вытаращился на Катьку.
- Ты хочешь сказать, что, когда допетрила, что Марат лежит в гробу, и ключи от квартиры при нем, то поменяла замок, чтобы он не смог войти?!
- Ага…
- Ну ты и дура, - сказал я. - Наверняка это ворьё. В морге ключи из пиджака сперли. Там любят поживиться на раззявах. Так что хватит страшилки выдумывать, как маленькая, чтоб тебе… На кладбище у Марата была?
- Не была я на кладбище, - разнюнилась Катька. – Чего на кладбище ездить, если он… тут. Так ты меня в гости не приглашаешь?
- Нет уж, обойдусь.
