Скажи мне, кто твой друг - и я скажу, кто ты, скажи мне, чье имя ты шепчешь по ночам, взывая отчаянно к Богу - и я скажу, зачем ты, скажи мне, каков твой Бог - и расскажу о твоем конце.
А дальше молчи, остальные слова пусты, как сухая, выпотрошенная оболочка, мне они ни к чему. И я ничего говорить не буду - я не люблю ворошить старые, выжженные-высушенные солнцем, пахнущие пеплом и смертью. Молчание - оно тоже пустое, но влажное, как твой кашель, оно гнилое и покрыто плесенью, и пахнет оно не так. Это запах сырого подвала, знаешь, в котором еще мухи, и вода капает с потолка. Это лучше, это хотя бы не пустота, та, жуткая, это еще отвращение, и холод, и капли на голую кожу, и мухи, жужжащие над ранами, о да, и жужжание тоже. Но это только тут, внизу, а там - отчувствовался, отстрадался, отболело, и сам становишься таким, как эти слова, и тебя выпотрошат, и останки скинут туда, в подвалы, потому что они уже не могут говорить. Остальное - под солнце, чтоб поскорее выжглось-высохло, и шелестело от ветра или под ногами тех, кто сваливает эти оболочки поближе к солнцу. И пахнуть будет пеплом и, совсем немного, смертью. Ведь вся смерть внизу, тут вся требуха, валяется, как куски твоих выкашлянных легких.
Скажи мне, кто твой друг - и я скажу, кто ты, скажи мне, чье имя ты шепчешь по ночам, взывая отчаянно к Богу - и я скажу, зачем ты, скажи мне, каков твой Бог - и расскажу о твоем конце.
И дальше говори, не молчи, слова - они пустые, и сухие, выпотрошенные-выжженные-высушенные, они становятся ломкими, и осыпаются-осыпаются-осыпаются под ноги палой листвой, туда, в подвалы, покрывая ровным слоем гниль, плесень и требуху, и тогда там можно жить, а потом опять скидывают вниз склизское месиво - и откуда нам знать, это куски твоих легких или останки одного из нас, с издевательской учтивостью возвращенные домой? А ведь каждый так может, случайно, не с тем поворошить сухую пустоту, и закопаться в нее с головой, а потом придут, эти, и выпотрошат, и кинут на верх кучи, поближе к солнцу, чтобы быстрее высох...
Так что иди, иди, там еще много шуршащих-шелестящих, дышащих пустотой, иди, может, там ты перестанешь кашлять, перестанешь отхаркивать куски, все вынут, сразу, чтобы одна пустота...
Как, ты уже там? И как тебе эта пустота, каково ей дышать, вмещать ее в себя, этот вакуум, эту абсолютную бесконечность в то, что от тебя осталось? И как скоро ты осыпешься к нам под ноги, на свои же изодранные кашлем легкие?
Я буду ждать... И я дождусь, а потом, может, и сам пойду туда, чтоб вынули, наконец, целиком, а не по частям, чтоб не так больно, чтоб одной волной, а то я тоже начал кашлять, как ты...
