Над полувысохшей рекой на низко склонившемся над мутной водой дереве расположилась парочка: девчонка с мальчишкой лет десяти – одиннадцати. Они молчали и бросали в воду камешки, глядя на круговую зыбь, разбегающуюся по водяной глади.
-Я знала, что этот боров бьет тебя, но что так сильно…- задумчиво произнесла девочка, обернувшись к своему компаньону.
-Именно. И я больше не могу с ними жить. Я убегу – ответил он ей – Ты мне поможешь?
-Конечно. Что я должна сделать?
-Никому не говорить о том, куда я подался. Вообще всего лучше будет, если ты скажешь, что меня забрал какой – то незнакомец.
-Незнакомец?
-Ну да, незнакомец – высокий, черноволосый, черноусый, в плаще и шляпе, с сигарой и визитницей, назвавшийся…ну придумай что-нибудь.
-А если мне не поверят?
-Бетти, ты врешь, как дышишь! Тебе должны поверить, понимаешь? Меня не должны искать, не должны думать, что меня возможно найти! Я прошу тебя…
-Я сделаю для тебя все, что ты скажешь.
-И не раскрывай тайны никому, даже брату. Я знаю, он хорошо ко мне относится, но наверняка подумает, что я принял неверное решение и из лучших побуждений захочет помешать мне.
-Инисмей, но ведь это и на самом деле безумная идея! Как ты проживешь – один, в Воцберге? – в серых глазах девочки заблестели слезы.
-Ты знаешь, что я не такой, как ты. Я знаю восемь языков Старого Света, я умею то, что не умеет никто здесь. Я не пропаду нигде, а даже если и пропаду – что ж, это не страшно.… Если я останусь – он рано или поздно убьет меня, неужели ты этого хочешь?
-Не говори так!
-В таком случае ты должна сделать все так, как я тебе сказал.
-Я сделаю.
-Отлично. Когда – нибудь, когда я буду богатым, я приеду сюда в позолоченном экипаже и женюсь на тебе. И мы будем жить долго и счастливо.
Инисмей обманывал Бетти. Он знал, что никогда не станет богатым и никогда не будет жить ни долго, ни счастливо. Но девочка не знала этого, и потому, вытирая слезы, проговорила
-Я буду ждать.
№№№
Десять лет назад чета Браунов, зажиточная и вполне счастливая, однако бездетная, пополнилась подкидышем. Неизвестная оставила на крыльце их дома младенца, и Адель Браун, добросердечная женщина, решила принять его, хотя и решила, что он черен, как цыганенок и не похож на местных.
Жизнь беспощадна к добрым, и она не была исключением. Через пять лет она умерла, и Октавиан, вдовец, немедленно привел в дом новую жену. В минуты хорошего настроения они не обращали внимания на приемыша, но если какие – то дела не ладились, оба били его. Он сам не скрывал, что не является человеком, и им в голову не приходило относиться к нему по - человечески.
Уже несколько лет он не отзывался на имя, данное ему Аделью, называясь Инисмеем Розенвайсом. Откуда он взял это имя – непонятно, как непонятно, откуда взялись глубокие знания в истории Словеции и во многом другом, несвойственные его возрасту и происхождению. Иногда истинность этих знаний была очевидна, но тем не менее для окружающих они казались всего лишь сумасбродством, глупым и смехотворным.
Пожалуй, серьезно к нему относилась только Бетти, ввиду того, что еще не стала полноценной частью мира нормальных взрослых людей и еще могла чему-то верить. Кроме нее, нелюдь не дружил ни с кем, да и с ней общался только из-за того, что она слушала его рассказы без насмешек и с интересом.
Девочка была сиротой: она жила со старшим братом, неудачником, несколько лет назад поехавшим на заработки в Воцберг и вернувшимся оттуда ни с чем. Ровесники издевались над тем, как бедно она одета и над тем, что ее брат, захотев что-то приобрести, потерял последнее, и единственным, кому это было безразлично, был Инисмей, более того – он понимал, насколько ее положение выше, понимал ее данное природой превосходство.
Ее будущее – в ее руках, а его в любом случае ожидает одно, двадцать лет бессмысленной жизни и небытие за порогом смерти, и не стоило природе наделять знаниями и силой существо, лишенное главного – простого человеческого бессмертия.
Но нелюдь решил, что эти годы пройдут иначе, не так, как прошли те, что он провел у Браунов. Отчасти это решение было вызвано его природой, но отчасти тем, что не надо быть человеком для того, чтобы чувствовать боль и осознавать унижение.
Он знал, где у Браунов хранятся деньги, и потому, договорившись с Бетти, отправился домой, зная, что Октавиан отправился на хлопковую плантацию проверить урожай и должен вернуться только поздним вечером, а Клара уехала к сестре и у нее заночует.
«Прощайте все. Идите все к чертям! Достали. Пей воду, как гусь, Октавиан, жри как свинья, а в подвале без воды и еды запирай свою жену, а не меня!» - думал Инисмей, гвоздиком ковыряя в замочке шкатулки. Шкатулка открываться не хотела, и через несколько минут он, устав от бесполезных усилий, хватил ее об стенку.
Замочек был надежным и не сломался от удара. Но дно шкатулки вывалилось, и серебряные монеты раскатились по всему кабинету. Но тут хлопнула дверь и послышалось шарканье сапогов вернувшегося не вовремя отчима. Очевидно, он что – то забыл дома.
«Кажется, я попал…»- подумал Инисмей. Он чувствовал себя пойманным на месте преступления с дымящимся пистолетом в руках.
Спрятаться было негде, бежать было некуда, и бесполезно было бы пытаться выставить себя невиновным.
Октавиан вошел в кабинет и увидел эту вопиющую картину.
-Ах ты, мерзавец! Ограбить своего благодетеля захотел? – взревел он и набросился на неблагодарного.
Силы были неравны, но Инисмей, укусив его, сумел освободиться и немедленно ломанулся на кухню, где схватил со стола нож и залез за шкаф.
-Лучше не пытайся меня отсюда достать, а то… - заявил было он, но Октавиан, полностью полагаясь на свои кулаки, принялся отодвигать шкаф.
-Прекрати и уйди отсюда! Ты достал меня! Вы меня все достали! Убери от меня свои поганые руки, а не то тебе будет хуже! Я не шучу!!!
Инисмей и на самом деле не шутил, и когда Октавиан, оттащив шкаф, снова было навалился на него, довольно большой кухонный нож оказался у него под ребрами.
Нелюдь безразлично посмотрел на то, как он несколько раз взбрыкнул ногами, пытаясь подняться с паркета и окончательно перестал шевелиться.
-Сам виноват – сказал Инисмей, зная, что адресат слов его не дышит и не слышит – Не надо было со мной так обращаться, чтобы я хотел убежать. И вообще, я тебя предупредил, что не шучу. Я честно предупредил, а ты, блин, не поверил, старый идиот!
С такими словами он вернулся в кабинет и принялся собирать с пола деньги. Только что совершенное убийство не вызвало у него никаких эмоций - тем более оно было скорее случайным, чем запланированным. Несомненно, его никто не заподозрит, тем более после слов Бетти, которая должна сказать, что в последний раз видела его за несколько часов до происшествия, с утра, а если никто не заподозрит – значит, нечего об этом и особо думать.
Инисмей посмотрел на кучу монет. Зачем ему столько? Еще чего, сам он окажется в опасности – с такой – то суммой при себе. Но если оставить лишнее здесь – смерть Октавиана не будет похожа на убийство с целью ограбления.
-Кажется, я что – то придумал! – сказал он себе, собрал все в шкатулку, обвязал ее платком Клары так, чтобы она напоминала простой дорожный узелок и через окно вылез из кабинета.
На счастье, никто не видел ни того, как он заходил к себе, ни как покидал комнату. Новая идея появилась в мозгу нелюдя, и он намеревался ее осуществить, для чего и отложил побег, решив провести в ненавистной деревне еще немного времени.
Покосившийся домишко на краю села – дом Бетти и Марка. Облезлая дворняга высунула из – под крыльца лохматую морду и лениво забрехала на чужого.
-А ну заткнись!
Пес заскулил и спрятался. Собаки, рабы людей, боялись и ненавидели его, лошади, верные человеческие слуги - тоже, а кошки, самые таинственные и эгоистичные животные, всегда ластились и без страха шли на руки.
Инисмей постучал в окошко, и его подруга немедленно побежала открывать дверь.
-Ты еще здесь? – шепотом спросила она, втайне надеясь, что он переменил свое решение и остается.
-Да, здесь. Просто…произошла одна маленькая неприятность. Я убил Октавиана.
Девочка ахнула.
-Как?
-Он застал меня за кражей. У меня и мыслей таких не было, но должен же я был как-то защищаться! Ты не выдашь меня?
Бетти немного подумала.
-Нет.
-Ты сейчас одна дома?
-Не одна, а что?
-Ничего, просто. Я могу до завтра остаться у вас? Мои планы немного переменились. Я ухожу завтра утром.
-Значит, все-таки уходишь…
-И тут все должны знать, что я не при делах…- сказал Инисмей тихо и продолжил громче – так, чтобы было слышно в доме- И он с этим гостем принялся спорить, а меня прогнал. Как ты думаешь, из –за чего они могли так друг на друга орать?
-Кто с кем? – послышалось из дома.
-Октавиан с каким – то мужчиной!
-А ну-ка, расскажи поподробнее. Идите сюда. Что, у Октавиана нашлись бедные родственнички?
Это заинтересовался Марк, брат Бетти. Молодой и здоровый двадцатипятилетний мужчина, он работал на конюшне отчима Инисмея. Не так давно он пытался найти работу в Воцберге, но удача не улыбнулась ему, и он вернулся абсолютно сломленным морально.
Они с Бетти были очень похожи внешне: светло – каштановые волосы, серые глаза, одинаково курносые носы и выступающие передние зубы.
-Я не знаю, родственник это или кто, но разговаривали они друг с другом явно не по-родственному. Он требовал денег, а Октавиан пугал его полицией, на что тот ответил – у тебя не хватит смелости, лучше и дешевле будет отдать мне мое по праву.
-И что же?
-Я боюсь идти домой… Можно мне побыть у вас?
-Можно.
Вечером, когда в доме Браунов не зажглись окна, Марк пошел посмотреть, что случилось с хозяином, и обнаружил его на разгромленной кухне мертвым.
Все было ясно. Неизвестный, споривший с ним днем, убил его.
Стемнело окончательно. Полиция не торопилась. Инисмей мастерски изображал страх.
-Нет, я туда не пойду! Я не хочу на это смотреть! А что, если он придет за мной? Я ведь видел его…
-Не волнуйся, не придет – ответил Марк, зажигая керосиновую лампу.
Маленькая комната в тусклом свете напоминала пыльный склеп.
-Бетти, ты веришь в призраков? А что, если душа Октавиана никогда не успокоится и будет бродить по дому?
Нет, я не вернусь туда!
-Завтра будет видно, куда ты отправишься, а сегодня можешь остаться у нас.
«Именно это мне и надо» - подумал нелюдь, и, подождав поздней ночи, засунул под подушку Бетти разломанную шкатулку, снабженную вот такой запиской:
«С утра отнеси это в лес и спрячь в дупле дерева, на котором мы вчера сидели. Обставь все так, как будто это был тайник, который ты случайно нашла. Пусть все думают, что убийца спрятал свою добычу в месте, казавшемся ему укромным и собирался вернуться туда, но не вернулся. Мне самому столько не нужно, а тебе пригодится. Когда – нибудь я вернусь и привезу с собой в 10.000 раз больше»
Потом он тихо открыл дверь и скрылся во тьме.
Все осталось в прошлом. Впереди была только дорога, короткая дорога к смерти, которую выбрал не он, а небеса – и длинная пыльная дорога в Воцберг, выбранная уже именно им и никем больше.
Инисмей не знал о том, что деньгами Октавиана может подвести Марка под статью, не знал о том, что обманутая Бетти будет ждать его всю свою долгую и одинокую жизнь (она переживет его на полвека, выйдет за другого, овдовеет…) но даже если бы он об этом и догадывался, то поступил бы только так и никак иначе, ведь какое ему, бесчувственному и пустому дело до чужих проблем и чужих эмоций?
Никакого, как никакого дела людям до обреченности нелюдя.
Дорога к смерти была заранее ему известна. С двадцати лет – усиливающееся нежелание существовать, постоянное ожидание скорого небытия и около тридцати разрешение этого ожидания. В пьесе жизни его роль расписана до малейших подробностей – и пусть, все равно в этой жесткой партитуре одинаковой для любого нелюдя судьбы Богом или Сатаной оставлены микроскопические пробелы, неважные для общей картины мира моменты, но позволяющие самовыражение.
Одним из этих моментов Инисмей сейчас воспользовался.
Новая жизнь – или существование, ибо нельзя назвать жизнью бытие неодушевленного создания – ждала его за горизонтом, где скрылось солнце и где незримо простирался никогда не спящий неведомый и далекий город.
И все былое стиралось из его памяти как лишнее, ненужное, не имеющее отношения к его настоящей сущности. Из того, что пытались из него сделать, он становился тем, чем был на самом деле, Инисмеем Розенвайсом, словецийцем, никогда не видевшим Словеции, нелюдем, мечтающим о душе, как все другие нелюди, лишенным прошлого и будущего, как и все ему подобные, становился тем, чем был создан и чем обречен был умереть.
№№№
Герман Флавиус был уже стар и потому давно бросил свое ремесло. Однако старость не отменяет потребности в деньгах, и потому он решил обеспечить себе безбедное существование, натаскав способного ученика и отдав его в услужение кому – то, кому потребуется надежный ассасин.
Способный ученик у него был. Правда, нелюдь, но это не недостаток, напротив – его даже проще научить убийству, так как он не скован понятиями греха, гуманности, морали и других чисто человеческих условностей.
Пять лет назад девушка, отправившаяся за город в лес, нашла его. Очевидно, он заблудился и неизвестно как долго пытался найти дорогу в Воцберг. Как бы то ни было, нелюдь умирал от голода и воспаления легких, и если бы не она, то не выжил бы. Герман случайно увидел его, но сразу заметил нечеловеческую, да и для ему подобных редкую склонность к магии и всеми правдами и неправдами заполучил Инисмея себе на обучение.
За пять прошедших лет нелюдь сильно изменился. Это был уже не мальчик, а видный молодой мужчина. С виду ему невозможно было дать меньше восемнадцати, хотя на самом деле было лет пятнадцать, внешность была бы чисто словецийская, если бы не иссиня – черные волосы, причем был он скорее красив, чем наоборот, и прирожденная красота умножалась на привлекательность юности и нелюдское очарование (что иногда приводило в бешенство старика, на которого уже очень давно не смотрела ни одна женщина.)
Он уже начинал подумывать, как избавиться от него и кому он может понадобиться, потому что побаивался своего ученика, раздражающе молодого и к тому же лишенного любых понятий о грехе и в связи с этим потенциально опасного.
Глупо было бы думать, что Инисмей этого не чувствовал.
Ему надоел Герман. Конечно, в отличие от Октавиана, он не бил его, но на словах позволял себе слишком много.
Но главным было не это, а то, что Инисмею не хотелось ни от кого зависеть, а дальнейшее развитие событий предполагало именно зависимость – от воли этого старикашки, который ищет ему хозяина, беря в расчет только причитающуюся ему сумму, от того, что захочет от него этот теоретический хозяин…это был не очень устраивающий его вариант.
«Если ты думаешь, что все будет по – твоему – ты очень сильно ошибаешься. Все будет так, как решил я, а я решил, что буду свободным» - подумал он, безразличным взглядом изучая растительность, украшающую обои на стенах комнаты. Это были большие, безобразно – преувеличенно изображенные розы, больше похожие на красные кочаны капусты, сидящие на толстых колючих стеблях.
Герман куда – то ушел. Инисмей залез в шкафчик, где в баночках с адамовой головой стояли яды, обширная коллекция многочисленных ядов.
Порошком из дальней, маленькой и невзрачной баночки он слегка припудрил страницы свежей газеты, ежедневных «Воцбергских известий» и положил ее на видное место. Потом вытащил из стенки печки кирпич, за которым лежали деньги, прихватил из другого шкафа нравившееся оружие. Он нисколько не боялся – нет сомнений, что прежде чем посмотреть что – то еще, Герман решит почитать последние новости.
«Нет, я вовсе тебе не собственность!» - сам себе сказал Инисмей, когда услышал скрежет открывающейся двери.
Вечером того же дня он, абсолютно свободный, на попутном паромобиле ехал в Нова – Эфес, где (как он сказал водителю и что вполне могло быть правдой) живет его мать.
№№№
-Как ты думаешь, существует ли для таких, как мы, понятие греха?
-Не знаю.
-А я могу с полной уверенностью сказать, что не существует… как и добродетель. Я могу отдать за тебя свою жизнь, а могу убить тебя, и это ничего не изменит ни для меня, ни для кого бы то ни было. Я не совсем понимаю, для чего мы были созданы, если в нашем существовании нет смысла. Кем, для чего, и почему нет никаких путей к спасению???
-Зачем ты думаешь об этом?
-Потому что тебе еще нет шестнадцати, а мне уже тридцать, и я скоро умру, и если не в моих силах ни предотвратить, ни даже задержать смерть – а это не в моих силах – то я хочу хотя бы понять, что является причиной этой несправедливости.
-Не надо говорить о смерти, ведь моя судьба ничем не отличается от твоей и через несколько лет повторит ее. Не заражай меня своими раздумьями.
-Я никого ничем не заражаю, просто…просто мне интересно, что ты будешь делать после моей смерти. Ты заключишь братство с кем – то еще или останешься одиночкой?
-Я не думаю об этом, потому что это ты всегда строишь планы на будущее, а я их исполняю, и я поступлю так, как скажешь ты.
-А ведь наша связь – это по человеческим меркам тоже грех. Не то что без брака, но даже без любви…
-Мы не люди, чтобы любить и чтобы судить себя с их точки зрения.
-Может быть, в точке зрения и все дело? Может, это люди придумали, что мы отличаемся от них?
-Ты на самом деле так думаешь?
-Нет.
-Я тоже. Но у меня есть и другая мысль. Если присмотреться, мы лучше, чем они, совершеннее людей. Нам не надо ничему учиться, потому что мы с рождения вооружены множеством знаний…
-И живем вдвое меньше.
-Мы умны и имеем экстрасенсорные способности, какими наделены лишь немногие из них…
-Но лишены способности чувствовать.
-Мы красивы, сильны физически …
-И при этом не имеем души.
-Ну и что? Знаешь, в последнее время я склоняюсь к версии, что душа – это выдумка и люди отличаются от нас только совокупностью вышеперечисленных признаков, а эмоциональность – пустое, то, о чем можно говорить не как о превосходстве, но как о недостатке. Чувства заставляют быть слабыми и глупыми, такими, какими быть нельзя, они же этого не понимают.
-Но если это так, то почему же ты не хочешь жить и хочешь испытать этот недостаток, и почему тогда я тоже хочу этого?
-Не задавай мне вопросов, на которые я не могу ответить.
-Не надо было начинать спрашивать.
-Да, но речь ведь шла не об этом.
-Я предлагаю закрыть эту тему, потому что нет смысла углубляться в дебри самообмана, и что ты сейчас ни скажешь мне, и с чем я сейчас ни соглашусь, никогда не будет правдой. Все, что нам надо знать – это только то, что нас нет и не было, и никогда не будет, что наше существование – лишь видимость и что никто и никогда ничего не сможет изменить – ни я, ни ты, ни кто – то еще, и то, что видимость моего существования продлится на несколько лет дольше, чем видимость твоего, не говорит о том, что мое положение отличается, и уж тем более - в лучшую сторону. Может быть, я умру, не просуществовав тридцати твоих лет, ты же знаешь, что я сильнее тянусь к смерти, чем ты в моем возрасте. Может быть, я завтра прыгну с моста, а ты останешься – какая разница? Что с того, что между нами существует…какая – то пародия на человеческие отношения, братство как брак, не обязывающий к взаимной верности и одна на двоих постель как любовь, не обязывающая к взаимной привязанности?
-Ты ошибаешься, это имеет значение. Рядом с тобой я чувствую себя живым существом, которым на самом деле не являюсь, и мне хотелось бы назвать тебя своей душой, не больше и не меньше. Если бы сейчас кто – то посмотрел на нас со стороны…
-Что?
-Он бы решил, что мы такие же люди, как и он, с чувствами, желаниями, прошлым и будущим.
-Он был бы не прав, потому что у нас нет ни желаний, ни прошлого, ни будущего.
-А чувства?
-А чувства есть, пусть и не такие, как у людей. Тоска, какой они не могут испытывать. Отчаяние, которого они никогда не познают. Это то, что для них так же недоступно, как для нас – их любовь и благодарность.
-Неужели это кажется тебе равноценным?
-Почему бы и нет? Мне не приходилось чувствовать ни любви, ни благодарности и я не могу сравнить их со своими тоской и отчаянием, но у меня нет оснований утверждать, что между этими понятиями существует некое кардинальное различие. Какая разница, от чего сердце начинает биться чаще – от счастья или от горя, впрочем, человеческое горе нам недоступно. Может быть, мне хотелось ... Может быть, мне хотелось бы, чтобы мы любили друг друга, как человек может любить человека.
-Значит, и желания у нас тоже есть…
-Значит, есть.
Их губы на мгновение соприкоснулись.
Пародия на брак, на любовь, пародия на человеческую жизнь.
-Я не просто так это говорю. Я чувствую, что мой век на исходе…скорее всего, я проживу несколько недель, не дольше, и меня уже не беспокоит мысль стать землей. Этот конец был известен…и не страшен, но я все – таки боюсь. Ожидание смерти страшнее самой смерти, и я не хочу ждать. Я прошу тебя, сделай так, чтобы мне не пришлось…
-Ты просишь меня убить тебя?
-Да. И пусть это будет неожиданно.
-Неожиданно? Значит, не сегодня. И вряд ли завтра. Неожиданно. Знаешь, я хочу сделать твои последние – минуты, часы, дни – лучшими в твоей жизни, а уж тогда – в лучший момент лучших времен – не жалко будет умереть (не жалко будет убить тебя…)
За окном было невыносимо жарко, ночные звезды россыпью светлячков мерцали в антрацитово – черных небесах, в листве стрекотали невидимки – цикады, время от времени мелькала на фоне звезд бесшумная, быстро стригущая горячий воздух перепончатыми крыльями летучая мышь. Белые мотыльки бились в окно, за которым не был выключен свет, любуясь теми, кого они считали людьми и завидуя им.
Черноту небес рассек мгновенный и мимолетный свет падающей звезды.
-Я знаю, что нелюдю бесполезно загадывать желания…и все же я хочу, чтобы утро никогда не наступало…
«Для тебя оно не наступит, не волнуйся»- подумал Инисмей.
Перевалило за полночь.
-Сладких снов. Не завтра и не послезавтра.
«Сегодня. Когда ты заснешь»
Примерно через полчаса он на ощупь принялся искать на прикроватном столике пистолет, задел ночник, и тот упал на пол, но ковер не дал ему разбиться и заглушил звук падения. «Не просыпайся, не стоит. Сейчас самое время, и вряд ли будет еще более подходящий момент. Мы не можем чувствовать счастья, но нам доступны удовольствие и покой. И еще мы можем видеть сны. И я уверен, что сейчас тебе снится лучший из возможных снов. Что ж… заберу себе все твои будущие кошмары, которых ты уже не увидишь…»
Не разжимая объятия, Инисмей дважды выстрелил.
-Как тебе и хотелось, в высшей степени неожиданно. Как тебе и хотелось – утро никогда не разбудит тебя. И пусть сердце сгниет у меня в груди, если это не была наша лучшая ночь, дорогуша.
№№№
Ранним утром он покинул Нова - Эфес, сев на поезд до Сент - Питерсберга. Зачем он отправляется туда, он пока не знал, да это и не было важно. Редкий нелюдь долго остается на одном месте, инстинктивно ища успокоения прирожденной тоски в далеких и незнакомых местах.
Колеса неровно грохотали, время от времени слышался вой гудка. Инисмей сидел в тамбуре (все вагоны были заняты, а свободные места в купе – слишком дороги) и о чем- то думал. Выглянув в окно, он увидел другой поезд, движущийся по параллельному пути. На мгновение он показался ему живым многоногим железным созданием, стук колес которого был прерывистым сердцебиением, а протяжный вой – воплем тоски и отчаяния, мольбой мертвого, но принужденного мчаться куда -то металла о покое, рыданием железа, мечтающего о ржавчине, созданием более живым, чем он, и так же страдающим от неспособности изменить свою судьбу.
Наверняка убийцу уже ищут…
В этот день было ровно три месяца с момента, когда они заключили братство. Инисмей не заключал его больше никогда и ни с кем, и неясно, было ли это несвойственным нелюдям проявлением верности или просто нежеланием видеть кого – то рядом с собой.
