ВЗАПЕРТИ
Часть 1
Белые стены никогда не казались ей преградой, она знала, что это не конец, она знала - жизнь за ней, и в глубине, оставшимся разумом и частицей сохранившейся вменяемости, она хотела туда вернуться…
Это был плен. Никак иначе это не назовешь. Психбольница Гревинхолл была построена в 1897 году и имела репутацию заведения, в котором собрались, все великие умы, в области науки для помощи и лечения людей, или как они их называли - душевнобольных, но как бы то ни было - это не место помощи, это была тюрьма. Откуда никогда и никого не выпускали, так как в ней никогда и никто не поправлялся… Для чего тогда она была?! Я вам отвечу. Она существовала, только для того, чтобы властям можно было во время выборов ходить по периметру здания и рассказывать, как стабилен их штат, что даже есть место для нуждающихся в помощи, для душевнобольных. Обходили дома престарелых, и жали руки старушкам, демонстрируя репортерам любовь ко всему, мать его, миру.
С виду эта клиника не отличалась ничем: обычное четырехэтажное здание, с решетками на окнах, белого цвета, огражденное высоким забором и кусками колючей проволоки… Маленький сад, с жухлыми деревьями и облезлыми скамейками… Больные, не наделенные агрессией, могли тут гулять и отдыхать от шума, что создавали жители третьего этажа, которые были неуравновешенные и намного вспыльчивей вышеупомянутых.
На четвертом этаже находились уже не просто душевнобольные, а заключенные. Заключенные потому, что когда-то благодаря своему буйству они совершили преступление, убийство, вооруженное нападение, изнасилование. Ну, в общем, вы поняли - любое совершенное насилие осуществленное в затмении сознания, наказывалось здесь. На четвертом этаже…
Сегодня, открыв глаза, я как всегда почувствовала внутри уже привычно присущую тошноту, которая имела место во мне, как только мне начали колоть эти поганые антибиотики и разноцветные пилюли, от которых появлялись мысли, что это не лекарство, а яд… Бомба замедленного действия, которая накопившись однажды взорвется и остановит мое сердце. Взгляд, как и всегда, пытался зацепиться среди белой обивки, за что-то четкое, и сфокусироваться. Эти стены растворяли мозг. Они казались такими белыми, что было ощущение, будто я ослепла, и вокруг только белесое молоко, в котором я плавала с открытыми глазами. Это сжигало и плавило, хотелось ощущать цвета, яркости, улыбок… После столь долгого времени проведенного здесь начинаешь их забывать, становишься дальтоником на цвета, вкусы и запахи, вокруг все серое, мрачное, здесь только три цвета. Белый - всплывающий в палатах, да и вообще во всех стенах больницы, вдоль которых плывут халаты медсестер и врачей, того же цвета, Черный - он вызывал тошноту как и белый, он присутствовал везде: в углах, за дверью, в комнате… Каждую ночь, пялясь в темноту, я слушаю исходящие из нее, и бродящие по коридорам больницы крики и стоны, часы прослушанных мучений, вслушиваюсь, как со всех сторон за стенами бормочут мои неспокойные соседи, плачут сверху на третьем, периодически кто-то себя истязает, вечные шорохи и звуки, ползанье, скобления, и стенания... Серый - он в людях, что тут не лечатся, а отбывают остаток срока, который закончится смертью здесь и гниением на заднем дворе, где образовалось кладбище, из таких, как я. Хм, потеряв нить к реальности только и остается, как сереть от тоски.
Возьмем, например, Дэрэл, она лежит по соседству, в другой комнате, она появилась тут раньше меня, и поверьте, ума все равно не прибавилось. Вместо ясности и трезвости в ней с каждым днем растет только смиренность и вялость, как у овощей, что нам подают каждый божий день на завтрак… Дэрэл была горничной, но после смерти ее дочери, она изрядно истощилась, уволилась с работы и замкнулась в себе и в своей квартирке на Роудстрит, не выходя оттуда неделями. Она часами сидела в ванной, и как утверждали соседи, разговаривала со своей дочкой. Кстати, дочь в этой ванной-то и вскрыла себе вены… Забеспокоившись, все решили направить ее сюда, для поправки и лечения, не зная того, что они ей подписали только смертный приговор. Сейчас Дэрэл уже не разговаривает, если я раньше могла выпытать у нее хоть пару слов, то сейчас она проходит мимо и даже меня не узнает. Лишь по ночам я слышу, как она плачет за стеной, захлебываясь в собственных слезах и складках подушки… Ну и наконец, запахи. Что касается запахов, тут их практически нет, если конечно не говорить о запахе физрастворов и бесчисленных лекарств, что нам подливают, подсыпают и колют в потемневшие лоскуты кожи, которая стала уже синей, от уколов... И еще один запах. Запах крови, он дает о себе знать каждый день, когда игла входит в вену, выпуская капли крови, или когда кто-то на втором или третьем этаже, находит способ покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены об угол шкафа или откусив кусок мяса у себя на теле и ожидая, когда из него вытечет вся кровь… Запах крови, он тут всегда, такой сладкий, липкий, щекотящий ноздри, и не дающий забыть, где мы все находимся…
Извините, забыла рассказать почему я здесь… Здравствуйте! Меня зовут Мэри Колдмен и сегодня я расскажу вам свою историю, которая, скорее всего, тут и закончится, но я хочу, чтобы кто-то о ней узнал. Узнал, что тут происходит и остановил это… Я попала сюда три года назад, хотя еще три года и шесть месяцев этого никто не мог предположить… Успешный адвокат, верная жена, заботливая мать, такой я была, но сейчас от этого не осталось и следа, я всего лишь душевнобольная, ненормальная, шизофреничка, психопатка, больная и умалишённая… Вот так вот резко изменился мой автопортрет за полгода до того, как я сюда попала. Моя дочь, Мэнди, ей было 4 года, любящая садик, песочницы, совершенно доброе и чудесное создание – ангел. Мой муж, Джек, Джек Колдмен. Вы, наверное, будете смеяться, но он был прокурором, так что если мы и ругались, то только на кухне, споря и обсуждая иски и дела, ждущие рассмотрения. Но вдруг все пошло не так, Джек, выдвинул обвинение, одному наркоторговцу, делом которого никто не хотел заниматься из-за отсутствия улик и ниточек, но Джек… Он эту ниточку нашел… Пропадал по вечерам, выискивал и вынюхивал все, что можно узнать об этом наркоторговце. Последняя ночь, когда я его видела живым, была дождлива, сыра и слякотна. Джек пришел часа в 2 ночи, я уже была в кровати, но уснуть, конечно же, не могла, ожидая его возвращения, он лег рядом. Волосы были мокрые, и все тело холодное и в мурашках, явно промерзший и уставший, Джек попросил меня узнать для него пару вещей завтра. И пообещал сам отвезти Мэнди в садик. Утром, когда я бегала по нашему архиву, и, отыскивая ранее закрытые дела по этому уголовнику, у меня зазвонил телефон.
- Мери Колдмен?!
- Кто спрашивает?!
- Офицер полиции Стюарт Макстрен. Мэри у меня печальное известие, ваш муж и дочь…Они разбились, столкнувшись с грузовиком, потерявшим управление…
Я никогда такого не чувствовала, у меня сразу было столько эмоций, что казалась орбиты глаз взорвутся от давления...
Вот так я потеряла свою семью, репутацию, рассудок - и это все из-за этого ублюдка, наркоторговца, который начал бояться, что Джек подкопал слишком близко, вот и решил его убрать…
После похорон, видя мои расшатанные нервы. Меня отправили в отпуск, без даты возврата, и совсем меня забыли. Я же не могла спать, сначала строила планы мести, черпала еле полезную информацию из оставшихся шатких связей с бюро, но потом и они от меня отвернулись… Когда удавалось закрыть глаза, появлялась картина столкновения с грузовиком, и два гроба, которые ждали моего решения, упокоить их навсегда под землей, вместе с тем, что осталось от моей семьи и прежней жизни. И вот, как-то во сне, мне послышался детский голос и мужской смех:
- Они здесь!!!
Я подпрыгнула посреди ночи, не включая свет, помчалась в гостиную, откуда доносились голоса:
- Они вернулись.
Я влетела в комнату. Но при моем появлении отголоски лишь затихли, бесследно растворившись в воздухе. Вот так вот я и начала сходить с ума, тихим сапом рогами по полу я дошла до того состояния, когда я, как и Дэрэл, начала разговаривать со стенами, призывая не оставлять меня, побыть со мной рядом еще чуть-чуть, ушла в запущение, пока жена двоюродного брата не решила определить меня в Гревинхолл, дабы мне во благо. Так я тут и оказалась, именно так я упала из светлых воспоминаний в 9 круг ада… Изначально попав сюда, я проводила дни и ночи в постели, рыдая и сожалея о своей жизни, семье. О том, что я потеряла, жалела себя, хватаясь за голову, и завывая навзрыд. При этом пугая всех жителей второго этажа, которые поскуливая с выпученными глазами и боявшись, что я на них накинусь, проходили мимо моей палаты… Но время шло, боль не прошла, но она притупилась с помощью той дряни, которой меня поили, и пичкали сутки напролет. Я начала уставать смотреть на стену перед собой и слушать, как вокруг в соседних палатах все верещит и стонет, начала слоняться по больнице, мельком заглядывая в палаты, где можно было увидеть людей, читавших книги держа их вверх тормашками, державшихся за голову и что-то нашептывающих. Кто-то из них повторял одно и тоже движение по кругу, кто-то сидел неподвижно на кровати и смотрел куда-то в одну точку, а кто-то при сверх обильных эмоциональных порывах, бился головой о стены, пока не прибегали дежурные и не вкалывали чего-нибудь успокоительного… Одна женщина через две палаты от меня, слушала сутками пластинку Мерлин Монро, при этом крася губы красной помадой, которую она стащила у медсестры, когда та проводила очередной обход. В 27-ой палате лежал мужчина абсолютно здоровый на вид, но то и слышно жалующийся на перелом, ноги, руки, пальца, один раз даже заявил, что ему оторвало голову, после чего врач его успокоил, сказав, что они ее обязательно отыщут, и прикрепят ее на место. В 32-ой жила девочка лет 14-ти, она ходила с уже изрядно потрепанной куклой, и спрашивала у всех подряд, когда за ней придет ее мама, а во время приступов, она старалась всех убедить, что скоро бесы придут и заберут наши души, что нужно скорее бежать и прятаться. В общем, этот дурдом сводил с ума, повторяясь каждый день из раза в раз, надоедающий своим хаотичным порядком..
Я уже практически забыла ту реальность, где есть тишина, нет плача и криков, где есть воля и желание... Я начинала сливаться с тем миром, в котором я сейчас жила, становилась такой же серой, как и все, такой же бесхарактерной, как теряющий форму снеговик, стоящий под палящим солнцем…
И вот теперь, со всей отчетностью, которая у меня еще сохранилась, могу сказать, что я полноценный клиент Гревинхолла, так как я, кажется, совсем свихнулась тут. Вероятно, из-за влияния обстановки, мне начал слышаться голос молодой девушки из комнаты Дэрэл и, кажется, даже однажды отчетливо услышала, как он произнес слова «Мама отпусти»; по ночам в дальнем углу напротив моей кровати кто-то шубуршился, я сначала начала пугаться, но потом даже перестала обращать внимание...
Я спала, уже не обращая внимания на разносившиеся звуки. Вдруг появилось ощущение, что у меня по ноге ползет шелковая лента. Пошевелив пальцами ноги, я все спихнула на сон, но щекотание продолжалось, я с ленивым выражением лица села и открыла глаза, у меня по ноге полз носовой платок под кровать. Я замерла, ожидая продолжения. Платок резко дёрнулся и ушел по кровать. Я сидела и уже начала представлять, что под кроватью. Один из психов сидит с ошалелым лицом, и ждет моей реакции… Я все проанализировала. И резким рывком накренилась под кровать, прорычав:
- Буууу…
Там и правда сидел наш соседушка с 25-ой, согнувшись буквой зю. От моего резкого бу, он в припрыжку начал выползать из под кровати, от чего чуть ее не перевернул, скользя голыми ногами, как лягушка по стеклу, начал выплывать с оторопелыми глазами. Одновременно с этим, он что-то булькал себе под нос, и пытался выскочить из моей палаты как можно быстрее. Стараясь спрятать смех, я сохраняла, как можно большую спокойную гримасу, озлобленной маньячки, которая вот-вот из меня вырвется и бешено вертела глазами, чтоб получилось как можно страшнее, так как двери у меня в палату открывались во внутрь, тот с 25-ой, пытался как можно быстрее открыть ее, упираясь ногой в стену. Как только он вырвался из моей комнаты, я разразилась смехом, стараясь сделать его как можно зловещей, чтоб тот еще вдогонку слышал. Дверь была открыта на распашку, и пока я закатывалась в оглушенном ржаче, дверь с тихим скрипом, медленно закрывалась, когда она захлопнулась. Свет от окна падал на дверь только до ручки, и тут мой беспросветный ржач, остановило то, что стояло рядом с дверью: голые, немного серовато-синеватые ноги, по все видимости от холода, и сверху что-то вроде потрепанной ночной рубашки, по бокам руки тоже, побывшие в холоде изрядно долго. Так как из-за взгляда и оценки своего оппонента напротив мне стало как-то холодно, на уровне груди спадали сосульками черные волосы, понятно, что это была девушка, но она молчала и не шевелилась, я тоже как-то стремалась что-то говорить и сидела в ожидании… Большой палец правой руки у девушки шевельнулся, наверное, уже надрывалось терпение.. Я сначала подумала на девочку с 32-ой, но что-то мало это тайное существо на нее походило. Я, собрав всю силу в кулак, пошевелила губами:
- Чего ты хочешь?!
В ответ я услышала только тихое сопение от дыхания, но как я смекнула заметить, рубашка не шевелилась, так как она не шевелится, когда человек не дышит. Наконец, глаза начали привыкать к темноте, и я уже могла увидеть смытые и расплывчивые очертания лица, лицо тонкое, от темноты глаза были черные, и как будто ужасно впавшие в глазницы. Я была уверенна - пялилась она на меня куда с явным и большим интересом, чем я на нее, чуяло мое сердечко, что это не последнее ее посещение, и дабы это предотвратить я прохрипела:
- Я спрашиваю, какого хрена тебе нужно в моей комнате, уходи!!!
Эта непонятная штука ринулась на меня, при этом у нее из сомкнутого рта вырвались слова:
- Я знаю, ты реальна…
И, проплыв сквозь меня, исчезла. Я, мать его, так опешила, что уже самой захотелось позвать медсестру, чтоб она вколола мне чего-нибудь сомнительного в задницу, и я скорее потерялась во сне часов на 5, но подумав над всем происшедшим, я немного удивилась словам этой девочки. Во заумница, я тоже знаю, что я реальна, но что она этим сказать хотела..? Недолго продумав, что за муть со мной стряслась, я уснула. Проснулась от подкравшейся ко мне медсестры, которая по дурной привычке, наработанной тут, начала ко всем подкрадываться, чтобы сделать уколы… Это, конечно, не ее вина, любому надоест, когда на твои действия, на тебя начинают кричать и сопротивляться, так что если выпадал случай она старалась подкрасться и сделать свое дело как можно быстрее, и незаметней, чтоб испариться из палаты, до того, как уколотый успевал опомниться…
