Этот случай произошел в девяносто пятом году в конце ноября, когда мне было девять лет.
Тяжелое время для моей семьи. Отец потерял работу, на этой почве было множество скандалов со стороны матери, и однажды она забрала меня к бабушке. Она жила в деревне, которая с каждым годом пустела. Всего несколько домов были жилыми, остальные давно пустовали. Не стоит, конечно, говорить, что там не было магазина, школы и прочего. Я оказался единственными ребенком среди стариков.
В девять лет даже такое место как деревня интересно. Особенно когда большая ее часть заброшена. Я бродил среди покинутых домов, заглядывал в пустые окна, открывал незапертые двери, перебирал старый хлам прежних жильцов. Бабушка заметила мое бесполезное занятие, но не стала запрещать, просто сказала, чтобы я не ходил к дому на окраине. Я спросил почему. Она сказала, что там плохое место, и как я ни допытывался подробностей, она лишь улыбалась и говорила не ходить туда. Мне стало жутко любопытно и, несмотря на прямой запрет, в один из скучных осенних дней я прямиком пошел на окраину.
Когда я увидел этот дом, я подумал, что бабушка просто издевается надо мной. Дом ничем не отличался от остальных. Деревянный, ветхий, небольшого размера с пустыми полуразвалившимися постройками во дворе. Я подергал за ручку входной двери, и с третьей попытки она со скрипом отворилась. В сенях был полумрак, по углам валялись веники, ведра — ничего интересного. Я сделал несколько шагов к двери в дом, взялся за ручку и попробовал открыть. Дверь не поддавалась. «Видимо, заржавела...» — подумал я и пошел за ломом. С помощью железки я смог открыть дверь в сенях. Она распахнулась слишком резко, будто ее открыло не мое усилие, а кто-то изнутри толкнул. Не обратив внимания на этот факт, я заглянул в зияющий проем и ничего не увидел. Темнота. Окна не пропускали свет, похоже, они были замазаны черной краской или заколочены наглухо, а тусклый свет, пробивавшийся через сени, рассеивался в густом полумраке. Я с любопытством вглядывался в пустоту, не решаясь войти.
Вдруг в самой глубине я заметил движение. Что-то черное шевельнулось в самом темном углу, не издав ни звука. Я взял ветхий веник и с силой запустил в то место. Веник беззвучно исчез в темноте. Я засмеялся. Меня позабавило это, и я стал кидать в темноту весь хлам, валявшийся в сенях. Дырявые ведра, веники, разбитые банки — все исчезало в бездонном чреве темноты. Когда мои боеприпасы закончились, я решил зайти в дом. Сделав первый шаг к двери, я неожиданно почувствовал чей-то взгляд. Я оглянулся, но никого не увидел. Еще один шаг, и тревога сменилась страхом. Обозвав себя трусом, я заставил непослушные ноги сделать еще один маленький шажок, но тут я почувствовал, как мурашки пробежали по телу, когда внезапный сквозняк обдал лицо затхлым воздухом из дома. Я скорее ощутил на грани спинного мозга, чем подумал — там, в темноте, что-то затаилось и ждет, когда я войду. Ждет меня, не выдавая себя, в нетерпении замерев на месте.
Я испугался и со всех ног бросился на улицу. Пулей прибежав домой, я метнулся на кухню, где мама готовила ужин. Я ревел и не мог внятно объяснить причину своего страха. Мама стала меня успокаивать, и через полчаса я мирно заснул. Уже вечером я проснулся и хотел встать, но у меня закружилась голова. Болело горло, все тело горело. Я заболел. Мама посетовала на погоду и мою беспечность, снова уложила в постель, потом заставила выпить горький порошок из таблеток. Весь этот коктейль лекарств я запил чаем с медом. В комнату вошла бабушка и спросила, был ли я в том доме. Я ответил — нет. Она мне не поверила и заметно побледнела, стала бормотать молитву, потом сняла с себя деревянные четки с крестиком и надела мне на шею. «Не бойся, внучек, я посижу с тобой», — сказала она и села на табурет возле окна с мотком шерсти и спицами. Под мирное позвякивание спиц я задремал. Проснулся я где-то в середине ночи. За окном ничего не видно. В комнате горела керосиновая лампа. Бабушка уснула на табурете, сквозь сон бормоча молитву.
От нечего делать я стал смотреть в потолок, где в неясных отблесках огня танцевали тени от люстры. Только одна маленькая черная точка не двигалась. Просто замерла на месте и не двигалась. Я стал разглядывать ее и вскоре то ли мое воображение, то ли болезнь заставили эту точку стать больше. Она задвигалась, постепенно расширяясь в размерах. Медленно, медленно, словно отростки кляксы, расползались ее черные щупальца. Ей не мешал тусклый свет, лишь задерживал волны черноты, обжигая неясные очертания. Я не знаю сколько времени прошло, не могу сказать даже моргал ли я, но боль в глазах доказывала, что мои глаза высохли, а веки ни разу не опустились. Глаза не отрывались от внушительной округлившейся черной дыры. Я замер, заворожено уставившись непослушным взглядом в потолок, и скорее почувствовал, чем осознал собственное бессилие. Страх, попытки подняться, отвести взгляд ушли в темноту, туда, в потолок. Тонкая пленка, обрамлявшая пятно, стала прогибаться. Нечто смотрело на меня сверху, упираясь в преграду, которая натягивалась, подрагивала под его усилиями, вот-вот готовая порваться с глухим треском. Давящая тишина сводила с ума, тени замерли неясными очертаниями. Я видел, как застыл воздух вокруг меня, и казалось, само время замерло и повисло в сгущающейся темноте. Я ощущал кожей стремление этого существа проникнуть, оказаться рядом со мной, вблизи, в досягаемости. Ничто не нарушало сложившегося порядка, абсолютно все отдалилось, сознание замерло, мысли остановили бешеный бег. Только оно и я. Сердце перестало стучать, грудь не поднималась от вдохов, лишь сознание тщетно пыталось жить. Пленка постепенно краснела от усилий сверху, обнажая свой истинный цвет. Черный цвет переходил в багровый, затем в пурпур, потом в розовый. Этот странный переливающийся неприятный цвет обрамлял небольшой конус, который рос, протягивая ко мне верхушку. Все разом оборвалось, когда за окном прокричал петух. Конус, пятно, темнота мгновенно исчезли. Крик, так долго копившийся внутри у основания горла, почувствовал свободу и разнесся эхом по дому, истерично перескакивая, сотрясая тело, он, казалось, был слышен повсюду. Я забился в кровати как эпилептик, нечленораздельно крича, раскидывая руки, ноги, будто одновременно все части моего тела решили убежать.
После этого я провел почти год в больнице. Мне нравятся до сих пор белые потолки, чистые, ровные, совершенно белые без единого пятна. И до безумия меня страшит темнота, где бы она ни была.
