Аяко

- Отец, проснись.

Я ощущаю легкое прикосновение чьей-то теплой ладошки к руке и нехотя, через силу открываю глаза. Это дочка, Миёко, сердито насупив брови, дергает меня. Я краем глаза смотрю на часы. Два часа ночи.

- Миёко, еще так рано. Дай папе поспать...

- Проснись же! - что-то в ее голосе заставляет меня подняться. Дочка выглядит крайне встревоженной, если не сказать напуганной. Но ей девять лет и она находится как раз в таком возрасте, когда ни за что не признается мне в этом.

- Что такое, Миё?

- Пап... Сестренка на картине плачет.

В девять лет. Детям могут сниться кошмары. Но я внезапно почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Миёко никогда не стала бы врать. И никогда бы не пришла ко мне ночью, если бы что-то действительно ее не напугало.

- Не беспокойся, Миёко, - я включил светильник и уложил дочку в кровать. - Папа сейчас пойдет и все проверит. А ты оставайся здесь и попытайся уснуть, ладно?

- Умм, - дочь с важным видом кивнула, соглашаясь, и зарылась поплотнее в одеяло.

Усмехнувшись про себя, я прошел на кухню и взял из холодильника бутылку пива. А что, раз уж я встал, почему бы и нет? Дверь в комнату дочки была открыта. Видимо, Миёко покидала ее в панике. Включив свет, я вгляделся в причину ее ночного беспокойства. Картина висела на прежнем месте и ничего необычного в ней не было. Но, как и всегда, при одном взгляде на нее я ощутил легкую тяжесть на сердце.

Два года назад моя жена и старшая дочь погибли от пожара. Все, что от них осталось - это обугленные останки, которые было невозможно опознать. Наш прежний дом сгорел дотла и все, что у меня осталось от моих двух девочек, - это воспоминания. И Миёко. Поэтому, когда несколько месяцев назад я наткнулся на интернет-аукцион, где продавалась эта картина, я ощутил небольшой шок. На ней была изображена моя дочь - Аяко. Воздушная и прекрасная в свои только-только исполнившиеся шестнадцать лет. Такая же, какой я ее запомнил.

Картина сопровождалась многочисленными комментариями, из которых я узнал, что этот холст считается проклятым из-за того, что девушка, нарисовавшая мою Аяко, после этого закончила жизнь самоубийством. Каждый комментатор по-разному описывал те события: кто-то говорил, что она сбросилась с окна, другой утверждал, что она вскрыла себе вены, а третьи, самые кровожадные, с пеною рта доказывали, что девушка колола себя ножницами до тех пор, пока не истекла кровью.

Таких историй в интернете тысячи, но мне вдруг стало больно от того, что всякие идиоты обсуждают и опошляют изображение моей дочери. А может, мне хотелось доказать, что уж мне-то, собственному отцу, Аяко ничего не сделает. Так или иначе, я купил эту картину и теперь она висит в комнате Миё, только увидев картину, начала плакать:

- Папаа, это же сестренка Ая...

Видимо, она скучала по ней так же, а то и сильнее, чем я. Прошел месяц и те истории совершенно выветрились у меня из головы. Но сегодня Миёко, бесстрашная и отважная Миёко, которую не так-то просто напугать, прибежала ко мне посреди ночи. Так неужели слухи имели под собой почву?

- Аяко, - я серьезно посмотрел на дочь, которая равнодушно взирала на меня из полотна. - Зачем ты пугаешь сестру? Она очень сильно тебя любит.

Я выпил еще глоток и вздохнул. Докатился, уже разговариваю с картинами. Покурить бы сейчас, да, боюсь, вонять от меня будет. Миё наверняка будет против.

Я отвернулся и, выключив свет, вышел из комнаты. Принцесса из картины все так же молча смотрела мне в спину мертвыми глазами.

* * *

Кругом невероятно темно. Это необыкновенное ощущение, когда не чувствуешь своего тела и как будто витаешь в пространстве.

Вокруг ничего нет и я - ничто.

Восхитительно.

Но внезапно сон начинает стремительно меняться. Гармония и безмятежность, царившие во мне до этого, испаряются, и приходит ощущение собственного бессилия и ничтожества. Я вновь начинаю чувствовать свои руки и ноги, которые налиты тяжестью - будто свинцом. Затем у меня внезапно прорезывается зрение и первое, что я вижу - это собственные руки, по локоть испачканные в крови. Я кричу, но мой крик тонет в бездне, которая царит вокруг.

И лишь чей-то тихий ехидный смех прорывается сквозь пелену мрака, которая окутывает меня...

Я проснулся в холодном поту, судорожно пытаясь отдышаться, как после длительного бега. Какой неприятный и жуткий сон... Яростно вцепившись пальцами в край одеяла, я попытался унять дрожь. Мацушита-сан, вы взрослый человек, и вам нечего бояться в собственном доме.

Часы показывали уже двенадцать тридцать. Миё рядом не было, видимо, давно уже встала. Надо бы ей приготовить завтрак, хотя кулинар из меня, конечно, никакой.

Наскоро умывшись и побрившись, я прошел на кухню и приготовил нехитрый завтрак, состоящий из тофу с онигири. В поле моего зрения попалась початая упаковка карбидина. Закинув в рот привычную дозу таблеток, я поспешно запил ее соком. Никогда не любил эти средства. Решив позвать дочь, я подошел к ее комнате и осторожно постучался. С недавних пор она приучила меня это делать - ведь отцов тоже можно дрессировать. А ведь раньше я всегда мог запросто зайти к дочкам в комнату, поворчать про беспорядок в комнате и получить за это подушкой в лицо.

Эх, где теперь эти времена?

Дверь открылась так неожиданно, что я вздрогнул. Миёко стояла передо мной с совершенно бесстрастным выражением лица.

- Миё, - я осекся, увидев, что с ее руки капает кровь. - Ты поранилась? Что случилось?

- Сестренке очень хотелось пить.

До меня не сразу дошел смысл сказанных ею слов. Отодвинув дочь, я распахнул дверь и решительно направился к картине, но на полпути остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду.

Аяко. Ее губы были алыми от крови, и она жадно облизывала их, не в силах насытиться. Белоснежная кожа на ее лице была вся испачкана красным и этот контраст был ужасен.

Я на мгновение прикрыл глаза. Мне же все это кажется, разве нет? И действительно, когда я открыл глаза, уже ничего не было. Картина продолжала висеть на своем месте и ничего ужасного на ней не было.

- Да что же это творится... - пробормотал я.

Миёко подошла ко мне и осторожно погладила меня по руке. Никаких порезов на ее руке не было, как и крови.

- Папа, тебе очень плохо?

Я сделал глубокий вздох. Нужно успокоиться. Не нужно зря пугать девочку лишний раз. Ведь это все происходит у меня в голове?

- Все в порядке, - в тот момент я и правда верил в это. - Пойдем завтракать.

- Умм, - вместо ответа последовал привычный кивок.

Выходя из комнаты я еще раз обернулся, чтобы посмотреть на картину. Почему-то мне совершенно не хотелось встречаться сейчас с Аяко взглядом, но я пересилил себя и посмотрел ей прямо в глаза.

"Я не боюсь тебя", - мысленно сказал я. - "Я не боюсь тебя, не боюсь..."

И тут Аяко улыбнулась. Это была страшная, безумная улыбка - обычный человек просто не сможет так улыбнуться от уха до уха. Такое ощущение, будто ее лицо будто разделили на две части.

- Привет, папа.

- Папа, пойдем, - Миё силой вытянула меня из комнаты и захлопнула дверь.

Жуткая иллюзия испарилась, оставив после себя лишь неприятный осадок. Наверное, так бывает из-за переутомления или стресса. Я почти не спал в последнее время.

- Так и есть, - уже вслух сказал я, чтобы это прозвучало как можно убедительней.

Миёко удивленно и непонимающе посмотрела на меня. Я подмигнул ей и спросил:

- Так мы будем завтракать или нет?

И впервые за долгое время дочь улыбнулась мне в ответ. И, слава богу, ее улыбка отличалась от той, что я видел минуту назад.

* * *

Доктора, который, скажем так, присматривал за мной, звали Танака Миюки. Я ходил к нему время от времени, чтобы он мог наблюдать за ходом моего лечения. Два года назад, после смерти Сакико и Аяко, мне было невыносимо плохо, настолько, что я начал ходить к Танака, чтобы он избавил меня от мучительных кошмаров, связанных с теми событиями.

Однако нельзя сказать, что визиты к этому господину были приятными. Не самое приятное чувство, когда твою душу выворачивают наизнанку и копаются в ней.

И все же... два года назад мое подсознание сыграло со мной дурную шутку. Однажды, когда я пришел в себя, то обнаружил себя уже в больничной палате, прикованный к постели, как какой-то буйнопомешанный. Позже мне рассказали, что я заперся в собственном доме и, укрывшись в детской комнате, часами игрался с куклами, всячески издеваясь над ними: выдирал им волосы и колол ножницами. Когда меня нашли, я был уже доведен до грани безумия и набросился на тех, кто попытался мне помочь.

Это все, что я знаю о тех событиях с чужих слов, и совершенно непонятно теперь, что в этих рассказах правда, а что преувеличение. Тем не менее "это" было и я не могу просто вычеркнуть это из своей жизни.

Так возможно ли, что мои галлюцинации как-то связаны с тем, что я пережил?

- Я не могу ничего сказать точно, - господин Танака, как обычно, был предельно ясен. - У меня было много пациентов, но ваши синдромы... скажем, несколько отличаются от тех, что я наблюдал за всю мою врачебную практику.

Поправив очки, он внимательно посмотрел на меня:

- Я выпишу вам дополнительную дозу карбидина. Если вас и после этого будут беспокоить кошмары, то, боюсь, нам придется подумать о вашем дальнейшем лечении в госпитале Сейшин.

- Сейшин? - я нахмурился. - Сенсей, вы хотите отправить меня в больницу для душевнобольных?

- Я сказал "если", - он ответил мне все тем же внимательным и беспристрастным взглядом. - Макото, вы стали крайне тревожны в последнее время. Я так понимаю, это как-то связано с... тем самым предметом? Мой вам совет - избавьтесь от этой вещи. Я не верю в проклятия, но все же беспокоюсь за вас.

- Как я могу?! - я бессильно посмотрел на него, всеми силами пытаясь сдержать прорывающийся поток отчаяния. - Это ведь моя дочь...

Такано ничего не сказал мне в ответ. Встав с кресла и подойдя к окну, он несколько минут молча наблюдал за потоком людей, снующих где-то внизу. Затем легким кивком указал на дверь.

- Позвоните мне, если ваше состояние ухудшится.

Из кабинета Такано я вышел совершенно опустошенный. Всесильный сенсей оказался бессилен перед моим безумием. Я достал из карманов последнюю оставшуюся у меня упаковку карбидина и высыпал ее в ближайшую урну. Вокруг сновали прохожие, но в этот момент я чувствовал себя единственным человеком на планете.

А может, так оно и было.

* * *

Забавно вот что - когда я выходил из квартиры, мне казалось, что я покидаю самое уютное место в мире. Мою личную крепость.

Но теперь же дом встречал меня мертвой тишиной и затхлостью, буквально сочившейся изнутри.

Возможно, причиной тому было то, что на улице стоял теплый солнечный день, создававший яркий контраст с моей тесной квартирой с занавешенными (я внезапно понял это) окнами. А может, потому что я отсутствовал два дня и перестал принимать эти зомбирующие средства. А может, мое сумасшествие было далеко не самой страшной бедой и картина действительно ожила и решила поубивать все живое.

Все может быть.

Когда ты официально считаешься "сьехавшим с катушек" и вся родня отказывается признавать меня не то, что родственником, но и вообще обрывает со мной все связи, когда ты два года живешь в четырех стенах на попечении у государства, чувствуя свою бесполезность и бессилие...

Тогда ты начинаешь верить в самые невероятные вещи.

Например, даже в то, что игрушечная кукла, которую ты сто лет назад покупал для дочери и которая в течение многих лет была ее самым ценным талисманом, вдруг оживет и станет членом семьи. Станет твоим утешением в трудный момент, советчиком, другом... всем для человека, потерявшего все в своей жизни.

Я осторожно, на цыпочках прошел в спальню, где оставил Миёко. Она осталась лежать там, где я ее оставил два дня назад. Заботливо укрытая одеялом. Ее фарфоровые глаза были широко распахнуты и она будто бы спала с открытыми глазами.

Я вспомнил ее улыбку и то, как она меня провожала в последний раз.

- Миё, - я легонько коснулся ее плеча. - Вставай, Миёко! Папа пришел, он вернулся к тебе.

Но она продолжала равнодушно взирать на потолок. Что-то обжигающе теплое прокатилось по моей щеке и я закрыл глаза, не в силах принять эту правду.

Два года назад стоял такой же ослепительно яркий, солнечный день.

Я возвращался домой с работы в хорошем настроении, так как получил премиальные и хотел вечером сводить моих девочек куда-нибудь. Сакико давно хотела выбраться куда-нибудь, да и Ая ныла насчет того, что мы "вечно тухнем дома".

Однако открыв дверь своего дома в тот день. В тот ослепительно яркий, солнечный день. Я впервые увидел бездну.

* * *

У Аяко были красивые пальцы. Тонкие и нежные, словно самой природой предназначенные для того, чтобы заниматься такими воздушными делами, как, например, рукоделие или игра на скрипке.

Но тогда ее руки были по локоть в крови. Летнее платьице с легкомысленным цветочным узором было замарано грязными багровыми разводами. В руках она держала молоток. Да, в тот момент Аяко выглядела настоящим демоном.

Пакет с сельдереем и картофелем мягко упал на пол, соскользнув с моих вдруг ставших ватными пальцев.

Рядом с Аяко лежало тело, тела... или вернее то, что от них осталось. Обнаженные мужчина и женщина.

- Сс..Саки, - беззвучно прошептал я.

Я бы узнал свою любимую жену даже с закрытыми глазами. А тот мужчина - это.. Ито. Молодой парень, с которым Аяко встречалась в последнее время.

Аяко медленно повернулась ко мне через плечо и посмотрела на меня безучастным взором.

- Они были тут, когда я пришла. Вместе, - ее голос был тих и задумчив. - Занимались своими грязными делами. Наверное, не знали, что у меня сегодня нет дополнительных занятий в школе. Смешно, правда, - моя мать отбила у меня парня.

Я молчал, совершенно ошеломленный. В голове крутилось столько вещей, которые я никак не мог переварить, которые никак, никак не могли случиться со мной, с нами, с нашей семьей...

Тем временем Аяко начала с беспечным видом оттирать кровь на молотке подолом своего платья.

- Зачем ты это сделала? - наконец выдавил я из себя. - Зачем, Ая?

Она на секунду замерла, после чего презрительно уставилась на меня.

- Ты спрашиваешь, зачем? Да потому что она предала меня! Она предала нас! Моя мать была шлюхой и поплатилась за это. И этот ходячий хрен, - она пнула лежащее тело, которое тут же противно чавкнуло.

- Перестань, - прошептал я, отступая назад.

- Да как ты можешь быть вообще уверен в том, что я твоя дочь? - она шагнула в мою сторону, раскачиваясь и все еще держа в руках молоток. - Она никогда тебя не любила. Ты бы знал, скольких она водила к нам в дом, пока ты бывал на работе...

- Прекрати, пожалуйста, - я оперся спиной об стену и закрыл лицо ладонями.

В тот момент, как ни странно, не чувствовал ничего, кроме безысходности. Мою душу будто вычерпали из тела, и я теперь был лишь пустым сосудом, беспристрастно наблюдавшим за происходящим. Весь мой мир, существовавший до этого дня, вывернули наизнанку, обнажив ее самые темные, мрачные стороны.

Возможно, я превысил свой лимит боли.

- Не бойся, - сказала Ая, отнимая мои руки. - Все будет хорошо.

Сквозь закрытые веки я почувствовал прикосновение нежных губ к моему лицу. Ее теплые пальцы начали осторожно расстегивать мою рубашку.

- Все хорошо, - поцелуи сместились ниже и я почувствовал пробуждение моего мужского естества.

Открыв глаза, я внезапно понял, что Аяко незаметно скинула свое платье и теперь стоит передо мной на коленях совершенно обнаженная.

- Аяко, - я хотел что-то сказать ей, но она прижала палец к губам. "Молчи". После чего принялась расстегивать мой ремень.

Я не помню отчетливо, что тогда произошло - так как безвольно отдался чувствам, поплыл по течению. Меня окружала тьма и я наслаждался минутами блаженства в ее обьятьях, безмолвных и бесконечных. Мир скакал с бешеной скоростью перед моими глазами, я задыхался, утопал, умирал. И возрождался вновь, чтобы затем умереть.

Таков мой грех и мой вечный ад.

А Аяко смеялась и улыбалась мне - и мое сердце холодело от этой безумной улыбки.

Я не понял, как в моих руках оказался молоток. Оно просто само скользнуло мне в руку, а кто-то лукавый прошептал мне ухо:"Убей".

И я ударил.

И снова.

И снова.

Снова.

Я бил до тех пор, пока упругая юная плоть не превратилась в кровавое месиво, в котором стало невозможно опознать, где раньше было лицо, плечи или грудь. И я кричал. Так громко, как никогда в жизни, пока не сорвал себе все связки и не охрип.

После этого я успокоился. Мозг работал уверенно и четко - отдавая приказ смыть с себя кровь и переодеться. Тело послушно двигалось по его воле, не в силах противоречить ему. Затем я прошел в гараж и найдя бак с бензином, облил все вокруг. Аяко, Сакико, наш дом... Всю свою жизнь.

И поджег все к чертям.

Потом я долго стоял на улице и наблюдал за тем, как горит здание. Тут же набралась толпа зевак и соседей, которым было безумно интересно происходящее. Мимо пробежали пожарные и спасатели, хотя спасать там никого уже не надо было.

Я глубоко вздохнул и отвернулся. И вдруг обнаружил, что сжимаю в руках что-то. Вглядевшись пристальнее, я едва не расхохотался в голос.

Я держал в руках любимую игрушку Аи, которую сам подарил ей на шестой день рождения.

Куклу Миёко.

* * *

Лежа на кровати и сжимая в руках прохладный пластик ладони Миёко, я снова и снова прокручивал в голове самые ужасные события в своей жизни. Сколько времени я провел таким образом? Час, день, неделю? Подушка несколько раз намокала от моих слез и пота, чтобы обсохнуть вновь.

А я все не мог понять - за что? За что Бог, или Сатана, или еще кто - наказывает меня таким образом? Ведь мое семейное счастье было настоящим, сотканным из тоненьких ниточек тепла и любви, первых шагов дочери, ее капризов и маленьких радостей. И все это разбилось в один миг, рассыпалось на сотни тысяч маленьких осколков от единственного удара молотком.

Ничего уж теперь не склеить.

Лучше бы все было как прежде. Я сильнее прижал к себе Миё. Возможно, Такано понимал, что мне лучше без этих ужасных воспоминаний. Поэтому и старался держать меня в относительно сомнабунальном состоянии. Закрыть в мире иллюзий, где я чувствовал себя в безопасности. Напичкать карбидином до потери пульса, чтобы я хотя бы смог умереть счастливым, с осознанием того, что когда-то у меня была любящая семья.

А может, он и прав? Я мог бы продолжать жить с Миёко, готовить ей завтраки и читать книги на ночь. Не осознавая того, что делаю все это "понарошку", не по-настоящему, играясь и возясь со старой куклой.

Я вытер сохнущую на лице дорожку слез и встал с постели.

Нельзя вечно жить во лжи, какой бы прекрасной она ни была. У меня была семья, несчастная и разваливающаяся (хотя я сам этого не замечал), но настоящая. Возможно, именно из-за моего недосмотра произошли те события. Но я не могу повернуть время вспять и исправить свои ошибки, как бы сильно этого ни хотел.

Зато я могу покончить с этим сегодня, раз и навсегда.

Я взял Миёко в руки так бережно, как никогда раньше, и мы отправились в последнее путешествие. От моей спальни до кухни было пятнадцать шагов. Обычно я проходил этот путь за несколько секунд, но сегодня он длился бесконечно долго.

- Спасибо тебе за все, - говорил я, зарываясь лицом в пушистые волосы. - Ты мое самое ценное сокровище. Но папе нужно сделать это, понимаешь? Чтобы мы все снова могли быть вместе - мама, я, Аянэтян и ты. Чтобы мы жили в нашем старом доме и все было по-прежнему. Они ждут нас.

Говоря это, я невыносимо медленно опустил ее на плиту. Миёко привычно смотрела перед собой, но в этот миг ее взгляд показался мне бесконечно печальным. Хотя, почему "показался"? Я дотронулся губами ее холодного лба, прощаясь.

- Прощай. Я действительно любил тебя, - я в последний раз улыбнулся Миёко. И включил газ, который тут же радостно зашипел, облизывая сним пламенем беспомощный пластик.

Теперь мне оставалось сделать лишь одну вещь. Самую простую. То, что я давно должен был сделать - еще два года назад.

Для этого мне нужно было войти в самую темную комнату в доме. Ту самую, где поселилось зло. Я направился туда и только у самого выхода из кухни немного задержался, сквозь потрескивания разбушевавшегося огня услышав тихое: "Сайон ара, папа".

А может, мне это просто показалось.

Дверь в ту комнату не поддавалась, как будто не желая впускать меня внутрь. Я еще мог повернуть назад. Но было уже слишком поздно отступать и сдаваться.

- Аяко! - я наконец выбил дверь и, стоя на пороге, несколько секунд отчаянно поморгал, чтобы глаза привыкли к темноте.

Демон ждал меня. Он уже не прятался.

На картине была уже не юная девушка. С безумной улыбкой, которую я уже видел, с горящими, выпученными глазами, она меньше всего сейчас напоминала мою несчастную дочь.

- Папа.

Только этот голос, измученный и хриплый, родной до боли голос, был ее.

- Ты пришел ко мне, папа.

Шелковистые волосы, которые всегда были гордостью Аяко, вырвались уже далеко за пределы картины и вросли в стену так глубоко, словно бетонная поверхность была пластилиновой.

Я колебался лишь секунду.

- Давай, сделай же то, что должна, - крикнул я, направляясь к ней. - Забери меня с собой в ад.

Она с готовностью протянула руки мне навстречу.

Простите меня, доктор. Вы были правы. Наверное, я все-таки самый настоящий сумасшедший.