Меня разбудил маленький солнечный лучик, тускло игравший на ресницах. Надо же, в этих краях почти не бывает солнца, а сегодня ему-таки удалось пробиться сквозь свинцовые облака, испокон веков неизменно царившие над поместьем. Правда, то, что было призвано освещать землю и разгонять туман, более походило на жалкую насмешливую пародию на солнце, лишь подчёркивавшую безраздельную власть осеннего сумрака. Здесь невозможно определить, утро сейчас, день ли, а может быть, вечер. В светлую половину суток (если, конечно, её вообще можно назвать светлой) всё окружающее приобретает серовато-тёмные тона. Вечером природа незаметно темнеет, и в какой-то момент начинаешь замечать, что чёрные стволы деревьев яснее и чётче выделяются на фоне неестественно синего неба. Ночь превращает всё окружающее в кромешный мрак. А утром, проснувшись без будильника, начинаешь сомневаться: проснулся ли вовремя или проспал до обеда?
Я посмотрела на часы. Маленькая стрелка почти стояла на восьми, большая её догоняла. Время завтрака. Я умылась прохладной водой из кувшина, заботливо принесённого Джеймсом, переоделась к завтраку и вышла в столовую.
За столом уже сидели дядя с тётей, Роберт и постоянно толкающие друг друга близнецы, которых мальчик тщетно пытался успокоить, и которые успокоились сами, стоило мне войти. Вокруг стола хлопотал счастливый Джеймс с просиявшим лицом.
- Амелия ещё не выходила?
- Пока нет, но скоро, должно быть, спустится, - дядя выглядел отдохнувшим и не таким печальным, каким был вчера вечером. Тётя также явственно похорошела. Она больше не плакала, и грустное выражение лица заменилось на некий намёк на улыбку. Теперь я могла получше её разглядеть. Это была немолодая, но по-прежнему красивая женщина с волосами удивительного цвета, который можно было назвать ржавым золотом, с тёмно-зелёными глазами, острым носиком и премилой ямочкой на левой щеке. Она была прекрасна некоей уютной красотой, той самой, что вызывает мысли о горящем камине, тёплом пледе и томиком любимого писателя в руках. Видимо, приезд детей всё же бросил луч света во мрак их горя и удивительно их преобразил. А может, это просто солнце, которое чудом пробилось сегодня к земле.
Я села на услужливо отодвинутый Джеймсом стул и сняла крышку с дымящегося передо мной горшочка. Овсяная каша с изюмом – простая, но удивительно вкусная, этот вкус я помнила всё время, проведённое вдали от отчего дома, и нигде, даже в самых роскошных и дорогих ресторанах Лондона, я не встречала ничего подобного.
Наверху послышались лёгкие шаги, и скоро на лестнице показалась Амелия. Заспанные, но уже горящие озорными огоньками глаза, красиво растрёпанные каштановые волосы, лёгкое коричневое платьице, подол которого трепетал, будто крылья бабочки, когда девочка спускалась по лестнице.
- Доброе утро, - она попыталась придать лицу серьёзное выражение и сделала отнюдь не самый грациозный реверанс.
- Амелия, почему ты в таком виде?
Дочка непонимающе захлопала густыми ресницами.
- Посмотри на свои волосы – разве они не должны красиво лежать у тебя на плечах, а не торчать во все стороны, будто у бедной цветочницы? Ты опоздала к завтраку, и к тому же топочешь, будто маленький элефант. Разве леди подобает так себя вести? Пойди к себе в комнату и расчешись…
- Я уже расчесалась!
- … и расчешись, как следует. Два раза коснуться волос расчёской – не значит их расчесать. А затем спокойно, как подобает девочке из благородной семьи, спустись к завтраку и поздоровайся. Будь добра, постарайся, чтобы твой реверанс не походил на танец старой лягушки.
Амелия обиженно надула капризные губки, издала пару страдальческих вздохов и, круто развернувшись на каблучках, вышла из столовой, нарочито громко топая. Я вернулась к трапезе, мимоходом оглядев сидевших за столом. Тётино лицо казалось просиявшим, в уголках тёмных глаз играли озорные морщинки.
- Сегодня утром в деревню приехал бродячий кукольник, - дядя растерянно ковырял вилкой в тарелке, вылавливая изюмины и зачем-то складывая их горкой на краю чайного блюдца. Видимо, он хотел что-то сказать, но не решался, и посему переводил разговор на другую тему. – Вы с детьми могли бы сходить посмотреть представление.
- Театр! Мы пойдём в театр! – близнецы восторженно запищали и захлопали в ладоши.
- Мама, - на белом лице Роберта появилось подобие румянца, - мы правда пойдём посмотреть спектакль?
- Отчего же не пойти… Дядя, ты не знаешь, во сколько этот артист даёт представление?
- В четыре часа пополудни. Я специально это узнал, так как счёл кукол небольшим развлечением для детей среди царящей здесь тоски.
В этот момент в дверях показалась фигура Амелии. Она даже не вошла – вплыла в столовую, будто опьяневший лебедь, и присела в реверансе, которому позавидовала бы любая столичная балерина.
- Доброе утро – сказала она голосом, полным пафоса, таким, коим обыкновенно говорят престарелые вдовушки – бывшие светские кокетки, устраивающие у себя званые обеды и заигрывающие с юными повесами, приходящими к ним в дом. Амелия, преисполненная нарочито-неуклюжего величия, томно опустилась на стул. Однако надо отдать ей должное – волосы она расчесала со всем тщанием.
- Значит, сегодня нас ждёт представление? – на мой испепеляющий взор она ответила лёгкой ухмылкой – надеюсь, там будет, на что посмотреть.
- С чего ты взяла, что мы все пойдём посмотреть на кукол? Быть может, я возьму с собою лишь тихого послушного мальчика и двух маленьких милых девочек?
- Ты об этих очаровательных ангелочках? – Амелия перевела взгляд на Элис, пытавшуюся отвоевать у Джоанны вишнёвый джем, вследствие чего обе были перепачканы с головы до пят, - В таком случае, я ничуть не расстроюсь. Уверена, что представление будет скучнейшим.
Я молча отобрала у близнецов джем. Вот капризная девчонка! Спорить с Амелией почти всегда бесполезно – она находит удивительнейшие и остроумные доводы, ставящие собеседника в абсолютный тупик.
- Представление… Как это прекрасно. Можно мне пойти с вами? – не то спросила, не то взмолилась Мэри.
- Конечно, тётушка, мы будем рады, если Вы присоединитесь к нам!
Когда туман, напуганный редкими, но яркими солнечными лучами, понемногу рассеялся, мы сели в коляску, и Джеймс, тихонько напевая себе под нос, щёлкнул вожжами. Копыта лошади вязко зачавкали по размокшей дороге. Откуда-то из-за деревьев взлетел ворон, и, хрипло каркнув, растворился в небе. Как неестественно смотрелась эта чёрная птица среди пробудившейся на миг природы! Роберт вздрогнул и поглубже завернулся в поблекший клетчатый плед, лежавший в коляске на случай внезапного похолодания.
Когда мы подъехали к балагану кукольника, вокруг кассы с билетами уже стояли несколько человек. В основном это были хозяйки, по случаю выхода из дома нарядившиеся в чистые платья и кружевные фартуки, и их дети. Все они были какие-то тусклые и сонные, похожие на ленивых осенних мух, спокойно живущих и не задумывающихся о смысле своего размеренного существования. Увидев нас, они заметно оживились и начали тихонько перешёптываться. Конечно, в такой глуши любой новый человек, будь то заезжий кукольник или лондонская графиня, вызывал неподдельный интерес. К тому же, учитывая событие, столь недавно потрясшее не только поместье, но и его окрестности, появление тётушки распалило любопытство местных сплетниц до недостижимого предела. Некоторые из них нарочито громко и сердобольно охали, другие бесстыдно рассматривали нас. Тётя Мэри, не обращая к ним своего внимания, медленным жестом попросила Джеймса купить билеты.
Как только все расселись по своим местам (мы всё ещё продолжали ловить на себе любопытные взгляды), зрителям предстал и сам кукольник. Если кто-то ожидал увидеть добродушного старика в уютном старом клетчатом пиджаке, то его поджидало сильнейшее разочарование. Перед нами стоял высокий рослый мужчина, ещё не старый, но в длинных волосах уже просматривалась седина, заметно выделявшаяся на фоне чёрной, словно крыло ворона, и густой, словно ночной туман, шевелюры. Тяжёлый взгляд пронзительно-серых глаз резал, будто сталь меча. Попытка улыбнуться лишь заострила хищные, но всё же красивые мрачною красотой черты его лица. Мне кажется, именно так мог бы выглядеть суровый рыцарь, не ищущий ни славы, ни любви, лишь странствующий на большом вороном коне и с надменною ухмылкой отрубающий врагам головы. В довершение всего, он заговорил с заметным немецким акцентом, что окончательно уверило меня в его схожести с тамплиером.
Поприветствовав немногочисленную публику, он скрылся за ширмой. Его спутница, хрупкая и напоминающая дрожащего оленёнка голубоглазая девушка, продававшая нам билеты, испуганно оглядевшись, последовала за ним. Зрители замолкли в ожидании. А затем начался спектакль.
Это была сказка. Сказка о Красной шапочке, знакомая всем нам с детства. Но такую интерпретацию сказки было сложно назвать детской. Тонкая фарфоровая Красная Шапочка, точь-в-точь напоминавшая управлявшую ею девушку, шла сквозь жуткую рощу, поразительно похожую на то место, где была убита Мелани. Она нерешительно шла по лесу, напряжённо вглядываясь во тьму между деревьями. Зрители вздрогнули, когда перед ними появился волк. Ещё не оскалившийся, но с уже виднеющимися из-под губы белыми зубами, прищуром серых глаз (разве у волков не жёлтые глаза?) и всеми повадками он выдавал в себе черты кукловода. Чёрный зверь казался живым, он воплотил в себе всё дикое и мрачное, что таилось в его создателе. Кто-то в зале заплакал. Чей-то ребёнок, не выдержав жуткой картины, разрыдался тоненьким и жалобным голосом. Я оглядела публику… Плакала моя тётя. Ну конечно. Спектакль вновь напомнил ей о той роковой ночи. Я взяла её за руку и повела к выходу. Оглянулась на детей. Близнецы прижались друг к другу, Роберт, ещё бледнее, чем обычно, неотрывно смотрел на кукол. Амелия умоляюще заглянула мне в лицо. Я сделала детям знак идти за мной.
Выйдя и успокоив тётушку и детей, я подозвала Джеймса и велела им всем погулять и немного отдохнуть, зайти в бакалейную лавку и купить какие-нибудь занятные безделицы. А сама вернулась в полумрак шатра. Мне хотелось досмотреть спектакль.
Это было невероятное сочетание мистики и жизни, ужаса и красоты. Кто бы мог подумать, во что можно превратить детскую сказку! Когда спектакль подошёл к концу, я порадовалась тому, что вывела детей, не дав им досмотреть представление. И Красная Шапочка, и её бабушка оказались жертвами жестокого зверя, и никто не пришёл их спасти. Когда народ в молчаливом ступоре начал расходиться, актёры уже собирали балаган в дорогу. Я уходила последней, и кукольник, изобразив на лице доброжелательность, помахал мне рукой. Затем он повернулся к своей маленькой спутнице и, прежде чем скрыться во тьме шатра, улыбнулся ей, отчего она задрожала, как тонкий зелёный листочек на холодном весеннем ветру. Она оглянулась на меня. В её больших красивых глазах читался страх и (быть может, это мне просто показалось) мольба о помощи. Постояв несколько секунд, девочка юркнула вслед за ним. Она явно боялась своего мрачного спутника.
Передо мной открывалась картина болот, подсвечиваемых прощальными оранжевыми лучами солнца, садившегося, чтобы когда-нибудь через много лет вновь появиться на здешнем хмуром небе. С другой стороны небосвод уже заволокли свинцовые тучи. Ветер доносил до меня первые капли начинающегося дождя.
Впереди по дороге шли мне навстречу Джеймс с тётушкой и детьми.
- Как понравился тебе спектакль, Элиза? – сейчас тётя была заметно более спокойна, нежели тогда, когда я её оставила.
- Он был весьма… своеобразен, – я оглядела детей, - а где Амелия?
- Мисс Амелия сказала, что хочет побыть одна и попросила нас оставить её во дворе церкви.
Церковь… Почему это место заставляет меня так волноваться? Я напрягла память… О Боже! Ведь церковь стоит особняком на болотах, вдали от деревни!
- Вы оставили её там одну?! Да как вы могли?!
- Госпожа Элиза, не стоит так волноваться, церковный двор – тихое и безопасное место, к тому же, это совсем недалеко отсюда.
Не дослушав Джеймса, я побежала по дорожке навстречу закату. Лучи слепили глаза, подол платья мгновенно отяжелел от грязи… Со стороны болот навстречу мне бежала тоненькая фигурка. Амелия, увидев меня, упала мне на грудь и, прерывисто дыша, зарыдала.
- Маленькая моя! Что, что случилось?!
Всхлипывая и дрожа, девочка подняла жутко подсвеченное неверным закатным светом лицо.
- Ма… ма… там… там…
- Что?!
- Мама, там, на болотах, - Мелани.
