Не раз слышал от разных людей, что самый главный враг человека – это он сам. И чем дольше живу, тем больше в этом убеждаюсь. Продлевая эту мысль, скажу, что этот враг, с которым приходится непрерывно бороться, вовсе не один. Таких врагов несколько, и далеко не всегда ты знаешь, с какой стороны ожидать очередного удара.
С некоторых пор одними из моих собственных внутренних врагов, которые не оставляют меня в покое, стала моя собственная память. Она постоянно возвращает меня туда, куда я не хочу возвращаться. Уверен, такое иногда случается с каждым. Есть моменты, которые ты и рад бы забыть навсегда, но как бы не старался, не можешь. Причины разные: стыд, боль, страх…
Память моя, словно большой фонарь, со встроенным индикатором, реагирующий на всё, что может вызвать хоть какие-то ассоциации. В самые неожиданные моменты он вдруг включается, и мощный луч света разрезает клубящуюся в подземелье разума темноту и из неё, подобно древним хтоническим чудовищам, на свет выползают ряды воспоминаний.
И фонарь этот под названием память нельзя ни разбить, ни уничтожить, лишь со временем свет его постепенно начинает меркнуть, очертания вокруг терять четкость, будто батарейки садятся…
Есть в моём складском подземелье один потаённый закоулок, в который я и спустя годы заглядывать не рискнул бы. От этой части моих воспоминаний вся моя сущность сжимается от неизмеримого ужаса и только одним я в состоянии себя успокоить мыслью о том, что всё это в прошлом и никогда больше не повторится ни со мной, ни, надеюсь, ни с кем другим. Но иногда, словно испытывая некое мазохистское удовольствие, я возвращаюсь туда, в тёмные, полные ужаса подземелья.
Не стану оправдываться. Одной из главных причин того, что мне довелось пережить, стала моя собственная жажда новизны. Что поделать? Я жил, как мне казалось, скучной жизнью обычного человека, в которой нет места ни малейшим потрясениям, и в тайне жаждал, что со мной когда-нибудь произойдёт нечто необычное.
Всё случилось в те времена, когда мне не было ещё и 20 лет. Тогда, в результате из ряда вон выходящего происшествия, моя недолгая и ещё неосознанная, ещё мало похожая на взрослую и самостоятельную, жизнь могла внезапно оборваться. И уж точно, в таком случае, причин установить никому бы не удалось. Вероятнее всего, меня бы посчитали без вести пропавшим, как это обычно и бывает.
Начав излагать эту свою историю, я не жду от вас ничего, особенно того, что вы в неё поверите. Мне глубоко безразлично и ваше неверие, и возмущение, и даже сочувствие или сострадание. Я просто надеюсь, что хотя бы один из тех, кто услышит мой рассказ, осознал, насколько близко порой подбирается к нам неведомая опасность, шагая бок о бок со смертью. Знайте: они подстерегают нас повсюду, за каждым поворотом и на каждом перекрёстке, на улице, в домах, и квартирах. На крышах и в подвалах, на земле и под ней, в самолётах и… в метро.
***
Не буду скрывать, метрополитена я побаивался с детства. Мне казалось, что там, внизу, под толщей земли человеку не место, что среда эта враждебна для человека, а потому в те редкие моменты, когда родители брали меня с собой в гости к кому-либо из знакомых или родственников, живущих на другом конце города, спускаясь в нутро гигантского подземного змея, я с негодованием смотрел на то, какие толпы людей следуют тем же путём.
– Неужели, - спрашивал я у мамы или папы, - никто из них не может передвигаться по городу как-то по-другому, ведь там, наверху ходит столько трамваев, троллейбусов и автобусов.
Но вразумительного ответа я так ни разу и не добился, а потому однажды просто перестал приставать к ним с расспросами и стал молча сочувствовать тем, кому приходится пользоваться подземным транспортом ежедневно, пологая, что этот факт делает людей несчастнее.
Когда мы ехали по нескончаемому подземному лабиринту, в голову мне всё время лезли всякие неприятные мысли. Мне казалось, что вся эта система подземного транспорта чрезвычайно ненадёжна: к примеру, что стены и потолок однажды не выдержат натиска и обрушатся на голову ничего не подозревающим пассажирам, потом, или, что потолок треснет, и хлынувшая из находящегося сверху водоёма (неважно какого), вода волной смоет и утопит всё живое, что будет в тот момент под землёй.
С этими страхами я жил с самого детства. И год от года они всё копились. Со временем к ним прибавились ещё и другие: жуткие, неправдоподобные статьи из газет, сомнительные телевизионные передачи, в которых рассказывалось о всякой жути, что водится в чреве подземного змея: гигантские крысы и прочие мутанты, поезда-призраки… Ко всему этому добавились ещё и рассказы моих друзей-приятелей, каждый из которых был столь же непохож на фразу, но содержал словечки вроде «мой двоюродный брат видел это всё своими глазами» или «моя мама слыхала от нашей соседки, племянница ей рассказывала, а она-то уж точно врать не будет».
Все эти россказни, как и статьи с передачами, имели наверняка одни источники, и хотя выглядели они порой надуманными, не без участия разыгравшегося воображения, казались страшными.
Вопреки моему желанию, на метро мне со временем приходилось ездить всё чаще. Это, вкупе с моими детскими страхами, заставляло меня нервничать. Одно время, начитавшись всяких журналов, думал, что у меня развивается фобия, а потому решил: дабы себя не насиловать, я, пусть долго, но зато с большим комфортом, буду добираться куда мне надо только на наземном транспорте.
С тех пор так оно и было, я почти успокоился. Но… с окончанием школы и поступлением в вуз все мои построения на этот счёт пали прахом. Поступил я, в отличие от многих своих друзей, туда, куда хотел, на художника, в весьма известный институт. Всё было прекрасно, не радовало лишь одно: находилось учебное заведение очень далеко от дома. После непродолжительного летнего отдыха, я, как и все мои одногруппники, приступил к учёбе.
Каждое утро, спускаясь в глотку каменному великану, я, хоть силился не показывать вида, чувствовал себя жутко угнетённо и вздрагивал от каждого, показавшегося странным, звука, в случае чего, готовясь кинуться в сторону ближайшего выхода. Успокаивал себя лишь только той мыслью, что многим другим студентам, приезжим из других городов, приходится куда как труднее меня, и что мои переживания, в сущности, пустяк.
Когда я был там, внутри этого слоёного пирога, состоявшего из камня, металла и пластика, меня постоянно не оставляло щемящее и навязчивое чувство неминуемой беды, и от него я не мог избавиться никакими средствами, как ни старался.
***
В тот день, когда всё случилось, всё было как и обычно. Я допоздна засиделся в институте. У нас был урок рисования с натуры. Процесс довольно длительный и затягивающий, несмотря на нараставшую постоянно во время него усталость.
Наконец, когда у всех групп уже закончились занятия, и уборщица тётя Лида начала уже шумно махать шваброй в коридоре, неодобрительно поглядывая на нас сквозь открытую в аудитории дверь, мы решили, что пора бы и нам закругляться. Собрав свои материалы и уложив их в большую сумку для ношения работ, я прошелся по пустынным коридором вместе с друзьями. А потом быстрым шагом направился к метро.
Войдя в павильон станции, я заметил, что там было в этот час довольно пустынно. Но это было неудивительно, ведь кроме как в часы пик, на многих станциях образовывались своего рода паузы, когда людей там было совсем немного. Дойдя до пропускных автоматов, я кинул в один из них жетон и неспешно покатил вниз по эскалатору.
Спускаясь вниз, я, иногда даже несознательно, смотрел на поднимавшихся по соседней ленте людей, как, наверное, и все, а потому был действительно удивлён, что на ней в эти минуты никого не было. Но не успел я это как следует обдумать, как со стороны стремительно приближавшейся станции, освещённой тусклыми желтыми огнями, раздался шум приближающегося поезда.
Понимая, что лучше бы успеть на него, и не видя перед собой никаких препятствий, бегом преодолел остаток пути, выбежал на перрон и… застыл в недоумении.
Как и эскалатор, станция была абсолютно пуста, кроме меня на ней не было ни одного человека, равно как и в вагонах поезда. Да и сам поезд был какой-то странный: старый и обшарпанный. По виду, красили его в последний раз давно.
Зрелище было весьма необычным и даже из ряда вон выходящим. Через пару мгновений из динамиков раздался записанный на ленту мужской голос, произнёсший стандартную фразу: «Осторожно, двери закрываются!».
Это подстегнуло меня, и в последнюю минуту я влетел в вагон и плюхнулся на сидение, обшитое коричневым дерматином. Двери захлопнулись. Поезд тронулся с места и, гудя, начал набирать скорость.
Я потёр уставшие глаза, немного нывшие из-за бледного вагонного освещения, и осмотрелся. Вагон изнутри был отделан пожелтевшим от времени пластиком. И вот что меня поразило: все таблички и предупредительные надписи внутри были какие-то старые и выцветшие, а на стенах не висело ни одной рекламной листовки, которыми, как правило, пестрели вагоны.
Всё виденное мной было крайне любопытно, но усталость брала своё. На меня напала зевота, глаза стали слипаться и вскоре я, забыв по всё, задремал.
