Темные туннели Метро.
Их боялись все – по другому было нельзя. Точнее, боялись не самих туннелей, а извечную тьму, которая их заливала. Здесь, на глубине в полсотни метров, темнота была полноправным хозяином. Сначала люди не замечали этого, ежедневно спускаясь в метро и погружаясь в неизменную людскую толчею часа пик живущего в бешенном темпе мегаполиса. Тогда, до ядерного Апокалипсиса, все казалось простым и привычным. А зачем задумываться над простыми вещами? Вполне хватает собственных забот. В них и проходила вся жизнь под привычное басовитое гудение метропоезда, яркий белый свет, заливавший платформы, и специфический, никогда неисчезающий запах – смесь разогретого машинного масла и старого железа. И не было никакой тьмы – вернее, она клубилась по углам, за выступами бетонных тюбингов, там, куда не доставал яркий свет платформ, и будто ждала своего часа.
Тьма умела ждать.
И ее час наступил, когда огненная волна ядерного урагана вдруг ударила расширяющейся окружностью, сметая бетонные коробки и зданий и ставя жирную точку на том, что называлось жизнью во всех смыслах этого слова.
Все, кто остался жив после этого кошмара и сумели сохранить искру разума, теперь обязательно ставили предлог «до» или «после».
«До» означало жизнь со всеми ее чаяниями, надеждами и планами; «после» - медленное угасание глубоко под землей в темных туннелях Метро.
А вот тьма ожила – сейчас наступило ее время. Теперь она казалась не просто темнотой, а какой-то плотной, почти физически ощутимой субстанцией. Словно бы мир вокруг залили непроницаемой черной тушью – по другому и не скажешь. И еще темнота обрела голос. Раньше говорили, что темнота и тишина – родные сестры. Но пришло время и одна из них исчезла. Теперь темнота звучала. Здесь, в длинных, скованных мраком перегонах, никогда не было абсолютно тихо. Шелест туннельного сквозняка, писк расплодившихся без меры крыс, шорох осыпавшегося мелким крошевом бетона – все это наполняло пространство каменной паутины, именуемой метро. Но не только это. Еще был зов тоннелей. Его еще называли голосом метро. Люди боялись говорить о нем открыто – это считалось дурной приметой. И лишь замутив разум дозой некачественного алкоголя местного производства осмеливались рассказать пару-другую баек о тех, кто ушел во тьму, повинуясь зову…
Тьма жила. И брала неизменную дань в виде человеческих жизней.
Это признавали все ныне живущие в метро, но никто не осмеливался произнести вслух, словно этим самым расписался бы в собственном бессилии перед ней, неосознанно отдавая власть над всем сущем тому, что клубилось в длинных перегонах туннелей.
Вот и сейчас она была совсем рядом – там, в тридцати шагах, где луч не слишком мощного прожектора уже терял свою силу, превращаясь из мощного, рубящего темноту светового меча, в размытый столб света.
Павел Шорохов смотрел в темный зев туннеля, не отпуская вытертой, рифленой рукояти ручного пулемета. Холодная сталь оружия успокаивала и придавала сил, светящаяся точка ночного прицела – уверенности в том, что он сможет остановить любое кошмарное порождение туннелей.
Но на этот раз дежурство на блокпосту выдалось спокойное – лишь пару раз в темноте раздавались шаги, охрана хваталась за оружие, но это оказывались торговцы, следующие транзитом в Полис. Вот и сейчас, бросив еще один взгляд в темное жерло тоннеля, Павел повернулся к горевшему в паре шагов костерку. Небольшое пламя достаточно разгоняло сумрак и делало огороженный бруствером из мешков с песком участок поста относительно уютным. У костра, сидя на все тех же мешках, двое охранников увлеченно резались в карты.
Павел плюхнулся рядом, привалившись к стене.
- Ну что, Егор, еще не весь боекомплект просадил?- усмехнувшись, спросил он у взъерошенного парня в затертом военном бушлате, камуфлированные разводы которого давно вылиняли, отчего одежда приобрела какой-то неопределенный цвет.
Тот кисло улыбнулся, не отрывая глаз от карт.
- Сегодня непруха какая то, - буркнул он.
- А у меня пруха! – расплылся в улыбке другой, невысокий полноватый парень с наголо обритой головой. Он демонстративно шевельнул лежавшую тут же шапку, в которой звякнула дюжина патронов. – В игре же как? То ты, то тебя.
- Угу, - кивнул Егор.- Вот сменимся, я тебя сделаю, философ ты наш. А то тут даже масть толком не видно!
- Как же! Неча на зеркало пенять, коли рожа в саже….
- На свою посмотри, яйцеголовый….
Павел улыбнулся их перебранке – эти двое были его давними друзьями и не упускали случая подначить друг друга. Сам он был равнодушен к картам и к азартным играм вообще. Играл разве что в шахматы, но найти партнера по столь интеллектуальной игре в метро было проблемой.
Набулькав из канистры воды в закопченный помятый чайник, он повесил его на огонь. Дождавшись, когда чайник выдал белесую струю пара, Павел бросил в железную кружку пару щепоток заварки, залил кипятком и накрыл собственной шапкой чтоб настоялся.
Всякий раз, заваривая чай, он усмехался про себя – насколько все относительно в этом мире! Тогда, еще до Апокалипсиса, то, что они сейчас называют чаем, не стал бы пить ни один из самых захудалых бомжей. А теперь рады и этому. Сушеные грибы с какими то специями – предел всех мечтаний.
Он покачал головой, усаживаясь опять на мешок с песком. Кружка с чаем приятно грела руки. ВДНХ, некогда самая обыкновенная станция метро, теперь снабжала этим напитком всю подземку, и благодаря своим грибным плантациям быстро поднялась до уровня развитой, зажиточной – по местным меркам – станции. Павел никогда не был там, но, судя по рассказам торговцев, под плантации там отдано все возможное пространство – все подсобные помещения и даже часть туннелей. В этом был прямой смысл – выгодный товар, пользующийся спросом везде. Даже могущественная Ганза, не смотря множество своих разбросанных по кольцу станций с разными условиями, так и не смогла организовать производство такого чая, как делали на ВДНХ. А тамошние умельцы свое дело знали и хорошо хранили секреты. Но опять от тех же торговцев Павел слышал, что на рынках Газы еще можно купить настоящий чай – тот самый, еще из тех, доапокалиптических времен. Но цена его было просто бешенной и доходила до тридцати патронов за двухграммовых пакетик. А стограммовая пачка чая стоила ненамного меньше автомата Калашникова. Шорохов понимал, что достать сей бесценный продукт могли только сталкеры, непонятно как разыскивая уцелевшие по прошествии двух десятилетий армейские склады, непопорченные радиацией и грунтовыми водами. Торговый люд говорил еще, что от таких складов проку мало – все консервированные продукты давно пришли в негодность, и лишь чай, соль, сахар и еще немногое другое смогло избежать губительного воздействия времени. И еще кофе.
Павел откинулся на холодную бетонную стену и мечтательно закрыл глаза.
Кофе….Он обожал этот напиток. Сейчас он попытался вспомнить его чарующий, бодрящий аромат. Он всегда варил его по утрам в медной турке, по- турецки – давая закипеть, но тут же снимая с огня. И так повторяя три раза, после чего божественный напиток приобретал глубокий, с едва уловимой горчинкой, вкус.
Это было двадцать лет назад. Бездна времени.
Шорохов хлебнул остывающий чай.
«Теперь только и осталось что жить воспоминаниями», - подумал он. Кто-то сказал, что мы все давно уже умерли, превратились в тени. Жалкое подобие на настоящую жизнь. Скрылись под землей и все маемся, ищем что-то, сами не зная чего. Словно проклятые души а темном царстве Аида. Или где там еще согласно мифам.
«Именно так, - подумал Павел. – И ведь все это понимают, но никто так и не может найти в себе сил признаться в этом».
Сейчас люди жили в основном сиюминутными чаяниями и надеждами. Не каждый мог найти себе здесь, запертый в темные, сырые подземелья, какую-либо достойную цель.
Думать об этом было просто страшно. Страх заключался в том, что таковой цели просто не было, вернее, найти ее было весьма трудно. Ежедневная борьба за выживание – свет, тепло, глоток очищенной воды, исправный противогаз, россыпь патронов к «калашу» - все это просто не оставляло времени и сил на какое то осмысление собственной жизни. Люди медленно деградировли, постепенно впадая в пучину регресса; наружу вылезали примитив-ные природные инстинкты, скрытые в глубине подсознания хрупким налетом цивилизации.
Прямая дорога в никуда. Павел понимал это. Именно поэтому он старался занять свой ум иными проблемами помимо выживания. Он уже привык к тем непонимающим взглядам, которые бросали на него его друзья, когда он на местной толкучке запросто отдавал десяток патронов за какую-нибудь книгу, попорченную временем и плесенью.
Осколок былого. Говорят, нельзя жить воспоминаниями. Но именно они, неизвестно почему, давали Павлу ту необходимую волю к жизни.
Ностальгия. Кому-то она была мукой, изматывавшей душу и вызывающая беспричинную злобу. Ему же она была отдушиной, в которую ускользала уставшая от серой обыденности душа.
Сейчас, попивая терпкий остывающий чай, он опять он погрузился в пучину воспоминаний, отбросив назад целую бездну времени.
….Он до сих пор ярко помнил тот день, когда, недавно окончив высшее воздушно-десантное училище, в новом камуфляже и лихо сдвинутом на бок голубом берете, спустился с трапа самолета в аэропорту. Перед ним лежал огромный город – яркий, неизвестный, манящий к себе. Кажется, даже сейчас, Павел ощутил на лице прикосновение прохладного ветра раннего утра. Яркий летний день только вступил в свои права. Небо сияло бездонной синей глубиной, и неповторимое ощущение полной свободы и какого-то толком неопределенного восторженного чувства заполнило сознание. Павел стоял и улыбался, глядя на оживающую людскую толчею огромного города и ощущал себя полностью счастливым. Яркие лучи расплескавшегося над горизонтом солнца заливали мегаполис, звучавший разноголосым гулом нараставшего утреннего часа пик.
Начиналась новая жизнь. Впереди была целая жизнь и манящие перспективы.
И никто тогда не мог подумать, что ждало их в действительности.
Ностальгия. Кому то она теперь была мукой…
- Пашка! Ты опять мечтаешь? – голос Егора вырвал его из омута воспоминаний.- У нас вроде как гости!
Павел открыл глаза.
- Кого еще черт несет на наши головы? – проворчал Фил, тот самый лысый парень.
Он уже занял свое место за бруствером из мешков с песком и, щурясь, вглядывался в расплескавшуюся почти рядом густую тьму тоннеля через прицел пулемета.
Шорохов, тряхнув, головой, разогнал хмарь воспоминаний. Молча кивнул Егору на установленный на самодельной треноге прожектор. Тот шевельнул большой круглый отражатель. Белый столб света метнулся в сторону, выхватывая из мрака угловатые выступы бетонных тюбингов и обрывки кабелей на стенах. Сюрреалистическая пляска черно-белых теней не позволяла толком что-либо разглядеть.
- Крысы?- спросил Павел, устроившись рядом с Филом и снимая с предохранителя свой АКСУ.
- Там кто-то есть, - сказал Егор, по– прежнему со скрипом ворочая прожектор. Теперь луч метался понизу, высвечивая испятнанные ржавчиной рельсы и потемневшие от времени и сырости шпалы. – Я слышал шаги.
Павел прислушался – тишина была глубокой, гулкой. Он уже хотел сказать в ответ, когда Егор рявкнул:
- Вон он! Справа!
Луч прожектора уперся в один из тюбингов в метрах тридцати от них.На таком расстоянии он уже изрядно терял силу, превращая чернильную тьму в вязкий сумрак, который скрадывал очертания, но Павел все же сумел различить смутный контур человеческой фигуры, вжавшегося в простенок между бетонными выступами.
-Эй!,- опередив Павла, рявкнул Фил. – А ну выходи на свет!
Никакой реакции. Размытая полумраком фигура даже не шелохнулась, словно намертво прилипла к шершавому серому бетону.
- Выходи говорю! – Фил передернул затвор – лязганье механизма громко раздалось в стылом воздухе. – Ну, я тебя сейчас пошевелю, упрямый!
Он поудобнее приложился к прикладу пулемета, выцеливая фигуру человека.
- Не стреляйте…..- раздался тихий голос.
- Ты кто?! – бросил в полумрак Павел. – Выходи на свет! Руки за голову!
Секунду неизвестный медлил. За тем, осторожно ступая, в освещенное пространство вышел человек.
Невысокий. Руки держал поднятыми на уровне плеч.
- Ближе! Руки не опускать!
Незнакомец осторожно сделал пару шагов.
Шорохов, держа его на прицеле своего АКСУ, ступил навстречу.
(продолжение следует)
