Я всегда автомобилей боялась. Наверное, по закону жанра я сейчас должна была рассказать, почему у меня это и с каких пор – какую-нибудь душераздирающую историю о том, как машина, в которой пятилетнюю меня везли на море, скатилась в кювет, или как на моих глазах "камаз" раскатал в блин мою любимую собачку. Но ничего такого не было. Все аварии случались с чужими людьми и не при мне. Я видела только россыпи битого стекла – мне еще в детстве родители сказали, отчего такие мелкие толстенькие осколки бывают, - вмятины на оградах фонарных столбах, ободранные деревья, царапины какие-то ржавые на асфальте. Кровь – тоже иногда бывало. Веночки эти у заборов и светофоров, ох уж эти веночки, глаза б мои на них не глядели.
Но мне ничего такого на самом деле не представлялось, когда я дорогу переходила. Я просто не любила это делать. Достаточно мне было увидеть приближающуюся машину где-то на противоположном конце квартала, чтобы я занервничала, а уж выйти на переход перед останавливающейся машиной – или даже перед стоящей – для меня всю жизнь сущий подвиг. И моменты, когда я уже почти перешла, а сзади кто-то проезжает, тоже ненавидела и старалась, чтобы такого не случалось (когда я по пути к институту пересекала здоровенный проспект в центре города, этот принцип стоил мне долгих минут, потраченных на ожидание подходящего просвета).
Но это всё лирика. Проза жизни начинается с того момента, когда мне купили машину. Ну а что, деточка выросла, на работу ходит, денюжку зарабатывает, положено. А что до работы пешком дойти быстрее, чем гараж открыть, - это несущественные мелочи. Не говоря уже о том, что деточка тех машин боится больше, чем нормальные деточки – змей каких-нибудь.
Но я что, я ничего. Свои слабости надо преодолевать и все такое. Тем более что мне это действительно даже чуток помогло как пешеходу. Я теперь лучше представляла, в какой момент куда какая машина может поехать, и уже не воображала, что вон та колымага сейчас телепортируется прямо ко мне с расстояния в сто метров или что водителям остановившихся перед переходом автомобилей будет сколько-нибудь легче от того, что я перед ними тоже стою и думаю, бежать мне на другую сторону или вернуться и купить мороженку для успокоения нервов.
Но вот то, что мне самой теперь нужно было рассекать по городу в этой машине смерти, - это тихий ад. Только теперь я поняла, чего я боюсь на самом деле. Нет, не того, что я погибну – тоже мне, потеря для вселенной. Того, что я сама кого-нибудь убью.
Даже будучи пешеходом, я на самом деле боялась не столько того, что кто-то меня переедет, сколько того, что кто-то, допустим, резко свернет, чтобы меня, дуру, объехать, и во что-нибудь врежется. И вот тогда и останется другим пешеходам на память только царапина на стволе придорожного дерева да лужа крови на асфальте. Не моей, заметьте, крови.
Ладно, это все по-прежнему лирика. Рассказываю я вам это только для того, чтобы было понятнее: если в качестве пешехода я дерганая пуганая корова на шпильках, то в качестве автомобилиста я дерганая пуганая корова на колесах, которая, из-за того, что весит в десять раз больше и обделана железом со всех сторон, боится еще больше. И из-за того, что я боюсь, мне мозги окончательно отрубает. Ничего вокруг себя не вижу и не слышу, кроме клочка дороги перед собой. Другие машины если и вижу, то слишком поздно, знаки не вижу вообще, светофоры и то замечаю не всегда. И, когда залезаю опять в свою душегубку, я об этом, разумеется, помню. Поэтому и боюсь. Поэтому ничего не вижу. Поэтому боюсь. Замкнутый круг, мать его так.
Было бы логично, чтобы со всем этим мне не выдали права. Но мне их выдали. Подозреваю, что матушка моя кому-то за это приплатила, потому что истерикам моим вечерним на тему «Ну не дано мне, не дано» верить отказывалась. А может, и без этого обошлось. Маршрут мне очень уж простой попался, экзаменатор не стал ничего заковыристого придумывать, усталый он уже был и задолбавшийся. И пешеходика ни одного на дорогу не выскочило, и даже собаки с кошками куда-то попрятались с моего пути.
В общем, осталась я с правами, с машинкой цвета «материализуюсь я из сумерек», облепленной буквами «У» и туфельками со всех сторон, и с полным непониманием, что со всем этим делать. Но потихоньку ездила, куда ж деваться. Реже, чем нужно, чтобы потихоньку привыкнуть все-таки и научиться делать это как следует, но ездила.
А потом случилась Нина – назовем ее так, чтоб никто не догадался. Сестра моя двоюродная. С самого начала, как только я в автошколу поступила, начала она говорить, что я теперь ее к родственникам – со стороны отца которые – свозить обязана хоть раз. Я-то думала, что она шутит… Нет, оказалось, не шутила. Типа родственники эти живут в какой-то заднице мира, куда добираться надо на трех маршрутках, и очень ей это неудобно. А со мной – удобно. Не понимаю я этой логики.
Ну ладно, думаю, это ж в основном все равно большая трасса, чего там бояться – езжай себе по прямой. А потом Нина увидит, что получилось в результате в три раза медленнее, чем на ее маршрутках, и в другой раз уже не попросит, а то и на последнем этапе пошлет меня подальше и пересядет на обычный транспорт. А я поеду себе спокойненько домой, и жмотиной выглядеть не буду, и у чужих людей гостить не придется – не люблю я это дело, - и вообще. Эх, лучше бы я тогда решила выглядеть недружелюбной жмотиной.
Правда, в этих радужных планах я засомневалась, когда в ответ на все предупреждения о моей медлительности она сказала, что, раз уж надо уложиться в выходные, выехать придется еще ночью. Ночью, блин. Да с моим отсутствующим опытом вообще по ночам ездить нельзя. Но она меня, на свою голову, опять уболтала, нажимая на то, что это правило неписаное и никто до меня докапываться не будет. Как будто мне не пофиг, докопаются до меня или нет. Может, я того и хотела, чтобы до меня кто-нибудь уже наконец докопался.
В общем, пришел день – то есть ночь – моего отъезда. Встала я в два часа – могла и вообще не ложиться, один фиг не спала ни минуты, - поползла в гараж – лучше бы меня какие-нибудь гопники прибили по пути, господи прости. Но ничего, доползла, под конец только сообразила, что это может быть опасно. Дура, что скажешь. Подогнала машину к Нинкиному дому, она меня уже ждала во дворе с чемоданами – опоздала я, значит. Я пробурчала что-то насчет того, что это не последнее опоздание за сегодня, мы запихнули чемоданы в багажник, сели и поехали.
Ночь. Улица. По сторонам, наверное, фонари и аптеки, но я их не вижу. Вообще ни фига не вижу, кроме темноты, ям на асфальте, светофоров время от времени, светящихся знаков иногда, встречных машин внезапно, кошек не вовремя. Чуть свой поворот не проехала, Нинка меня вовремя остановила. Пришлось повернуть не с правильной полосы, но я всё равно никому не мешала. И ментов поблизости не оказалось. Лучше бы оказались.
Выбрались из города. Темно. Не видно по-прежнему ни хрена – но на этот раз потому, что там действительно ни хрена не видно. Пятьдесят оттенков черного, блин, никакой фонарь эту тьму не пробьет и никакие фары. Только вдоль дороги столбики красным горят, стремненько так, как угольки, я даже не сразу поняла, что это такое. Других машин нет ваще – с одной стороны, хорошо, шугаться некого, а с другой… не очень приятно думать, что только мы две такие идиотки нашлись. Едем между этих столбиков-угольков. По краям угадываются то деревья, то опоры мостов, дорога то под них ныряет, то сама куда-то задирается и снова вниз гухает, и каждый раз кажется, что это конец света такой. А потом мосты закончились, лесополосы тоже почему-то закончились, и покатили мы между каких-то полей. Ну, что значит полей – в советские времена там, наверное, что-то выращивали, а сейчас просто равнина с редкими кустами. Я, понятно, по сторонам не глазею, смотрю вперед – ну а вдруг из этой темнотищи кто-то на дорогу выползет? Человек какой-нибудь…
Угу, щас. Человек.
Сначала Нина что-то сказала, я даже не разобрала, что – ну, когда в легком ужасе цепляешься за руль и таращишься на дорогу, неожиданно задействовать заодно слух и мозги довольно сложно. Она повторила:
- Интересно, кто это в такое время по полям шастает? Ранние пташки…
Я в ответ только рявкнула, что не мое это дело, да и не ее, пожалуй, - на что-то более вежливое и более осмысленное той части мозга, которую я освободила от страха перед дорогой, не хватило. Но для себя отметила, что, значит, тут действительно есть лю-уди… И они могут вы-ыбежать… на доро-огу… из темноты-ы…
Поле зрения у меня от этой полезной информации только сузилось. Дорогу еще кое-как вижу, хоть и не очень далеко, а по бокам сплошная темнота мелькающая. И еще я, кажется, на газ нажала от страха… Я всегда так делаю. Есть такой грех.
А Нина опять говорит:
- Смотри, опять люди… Странные они какие-то.
А я ору:
- Да не вижу я ничего! Ты лучше говори, если кто-то на дорогу будет выходить, а то я не ви-ижу!
А она:
- Да нет, они на дорогу не идут, они… вообще непонятно куда идут. И они странные… - А потом, еще через пару минут, сказала: - Ой, опять там кто-то. Ой, страшно мне что-то, Насть.
Я даже глаза от дороги оторвала, чтобы посмотреть все-таки, что там за странные люди. Но ничего не увидела. Серое на сером, и на людей не очень похоже. Вообще ни на что не похоже. Если я, конечно, в нужную сторону смотрела.
- Может, тебе вообще мерещится, - говорю. И снова в руль вцепилась – а то меня, пока я башкой вертела, со своей полосы почти вынесло. На второй полосе, конечно, всё равно никого не было, там и на встречке-то никого не было километров на пятьдесят в обе стороны, но факта нарушения это не отменяет. А тут еще Нина над ухом гудит:
- Слушай, давай побыстрее из этих полей выедем, машин же нет, дорога прямая, ты давай того, поднажми…
Я пыталась отбалтываться, но потом тоже страхом этим заразилась. И поднажала. Дорога превратилась в какой-то несущийся на меня бесконечный туннель, всё, что по бокам, окончательно слилось в полосатую серо-черную муть – я бы ничего там не увидела, даже если бы была не собой, а кем-то умеющим вертеть головой, когда надо. Но зато я слышала – вопли Нины. «Быстрее, быстрее, быстрее, они близко, они догоняют, быстрее!»
Первый раз в жизни я была немножко рада, что не умею смотреть по сторонам.
Эти крики подстегивали меня, как хлыст, как что-то, от чего бездумно хочется убежать куда-то вперед, хотя оно никуда не девается. Я не знаю, чего я боялась больше – что эти, в заброшенных полях, реальны или что у Нины какие-то галлюцинации и я еду вдвоем с сумасшедшим человеком в еле управляемой машине через безлюдную темноту. Но в любом случае у меня был только один выход – гнать вперед.
А потом кто-то – или что-то – все-таки оказался прямо перед несущейся машиной. Внезапно. С моей отсутствующей скоростью реакции для меня всё происходит внезапно. С моим отсутствующим анализом ситуации я всегда делаю не то, что надо. Наверное, надо было жать на тормоз или поворачивать. Но я перенести ногу на правильную педаль забыла. Я всё забыла, когда Нина вдруг завопила на грани слышимости, и эта фигура оказалась справа передо мной, и я увидела эту серую одежду, и неправильные какие-то пропорции, и лицо я тоже увидела…
Ну и да, я до упора нажала на газ.
По логике я должна была бы увидеть, как он под колеса мне опрокидывается, но на самом деле я просто перестала его видеть. Как если бы он отскочил в сторону или просто как-то остался позади. Но я почувствовала, как машину тряхнуло, будто она переехала что-то большое, но мягкое, сначала передними, потом задними колесами.
Тут я наконец вспомнила, как останавливаться.
Я сидела в этой проклятой машине, и меня колотило, и я смотрела в зеркала, чтобы увидеть, что же там на асфальте позади меня осталось, но ни хрена не видела, только Нинкино лицо, у нее тоже глаза как пять копеек были, но она назад не смотрела, только на меня. Или не на меня?
Я сейчас уже не знаю.
Не знаю, сколько времени мы сидели в этой машине и дрожали. Я понимала, что должна вылезти и посмотреть. Но не могла. Это отвратительное чувство, когда всё плохо, хуже некуда, но изменить что-то всё равно страшно. Потом я вспомнила, что надо включить аварийную сигнализацию и знак выставить. Потому что «хуже некуда» - это неправда, хуже будет, если в нас еще кто-то врежется сзади. Еще какой-нибудь неудачник, такой же, как мы. Правда, знака у меня на самом деле не было. Да, я знаю, по правилам положено. Но я его так и не купила. Каждый раз собиралась и забывала. Но кнопку сигнализации я нажала, стрелочки на приборной панели защелкали, противным таким мерным звуком. И вот слушаю я это щелканье и понимаю, что больше мне в машине делать нечего. Надо вылазить. Смотреть, что там с этим человеком – всё ж таки это мог быть только человек, что бы мне в последний момент ни померещилось. Мало кто красиво выглядит в мгновение, когда на него наезжает автомобиль. Надо придумывать какую-нибудь замену знаку – у меня куртка как раз яркая была, не то чтобы оранжевая, но желтенькая такая. Надо звонить… куда-нибудь звонить. А мне, блин, не хочется ничего это делать. Не хочется заставлять ходить трясущиеся ноги. Не хочется вылазить в этот холодный полумрак за окном. Встречаться с теми, кто остался жив, они же тоже там должны быть? Я посмотрела по сторонам. Пустое поле. Никого из тех, кого там Нина видела. Ничего, кроме кустов. И она сама ничего про них не говорила больше, только молча озиралась, как и я. Но я-то помню, как она кричала.
Сколько раз я представляла, как это будет – если я на кого-нибудь наеду. Так, будто знала, что это обязательно случится. Но никогда не думала, что это случится, а я буду сидеть как приклеенная, даже ремень не отстегивая, слушать щелчки, но ничего на самом деле не смогу начать делать.
- Надо вылезти и посмотреть, вдруг он живой еще, - говорю. А сама не вылезаю. Просто уговорить себя пытаюсь. – А еще каких-нибудь веток навалить и что-нибудь яркое повесить. Вместо знака. На расстоянии тридцати метров. Повесить можно мою куртку, она желтая.
Нина только угукнула в ответ. А я продолжаю, потому что заткнуться почему-то никак не могу:
- А сколько это – тридцать метров? Не знаешь?
- Чего? – спросила она, голос у нее хриплый такой был, сорванный.
- Как отмерять тридцать метров? Это сколько шагов?
- Да не знаю я, - просипела она, - сколько это шагов. Тридцать метров – это тридцать метров, что тут еще сказать про тридцать метров, кроме того, что это тридцать метров?
- Вылезти надо, - снова говорю, - и посмотреть, и куртку повесить.
И руку к дверце протянула, чтоб открыть. И только тут Нина сказала:
- Не ходи. Ну их на хрен, уезжаем скорее отсюда.
А я уперлась, идиотка:
- Нельзя. Это ДТП, если не остаться и не позвонить, хуже будет. По вмятинам всё равно узнают, что это я. Нас так учили.
- Учили-хренаучили, гони отсюда быстрее!
Я только головой помотала. И вышла из машины. На подгибающихся ногах и зигзагом. И тут же, конечно, посмотрела туда, назад, на асфальт.
А там никого не было. И ничего. Вообще.
Я всю машину вокруг обошла, и назад посмотрела – вдруг расстояние проеханное недооценила, - и под нее заглянула – вдруг я его переоценила. Но так никакого тела и не нашла. И вроде как мне надо радоваться, а с другой стороны – он же был! Я же его видела! И чувствовала! А дважды перееханный человек просто так встать и уйти не может, и даже не вставая уползти не может, он трупом уже должен быть. Так что не человек это, а либо галлюцинация, а значит, я тоже сбрендила, вместе с Ниной, либо… просто не человек. Что, ясное дело, тоже нехорошо.
Я впереди посмотрела. Есть ли какие вмятины, на бампере или еще где.
И вот вмятина там была.
А трупа не было.
Но вмятина была.
И меня учили, что в этом случае всё равно надо вызывать милицию. И оставаться на месте. Правила этого требуют. Закон.
Открыла я заднюю дверцу, Нине разъясняю ситуацию. Так, мол, и так, перееханный, кто бы он ни был, исчез, но нам, согласно ПДД, нужно оставаться здесь и ждать ментов. А для начала выставить знак аварийной остановки, чтоб в нас никто сзади не въехал. На расстоянии тридцати метров.
Она меня идиоткой распоследней назвала, чуть не заплакала. А я на своем стою. Правила есть правила. Меня с этой несчастной вмятиной ни в один автосервис не пустят, кроме каких-то совсем уж криминальных, если у меня не будет бумажки, где официально написано, где я ее получила. Сразу оставление места аварии припаяют, без разговоров.
Нина уши заткнула, чтоб мое занудство не слушать, и кричит, что мне на самом деле наплевать на аварийную остановку и прочую ерунду, что это я сама хочу, чтобы в нас кто-то въехал и чтобы у меня был повод здесь торчать, что я психованная и живу ради того, чтоб попасть в аварию, и что я с места не стронусь, пока никто на самом деле не умрет. А потом вдруг рывком дверь открыла, выскочила из машины и попыталась на водительское место сесть. Я ее еле оттащила, она орала и отбивалась – не то чтобы очень дралась, просто вырваться пыталась. Потом она обмякла и стала плакать. А я ей куртку свою даю и говорю:
- Давай, кинь ее на асфальт на расстоянии тридцати метров. Раз уж ты знаешь, сколько это.
Ну, в голову пришло это сказать, чтобы отвлечь ее как-то и успокоить. Да и потом, я ведь действительно понятия не имею, сколько это – тридцать метров. С самого начала я собиралась именно ее заставить это делать.
А она спрашивает в перерыве между всхлипами:
- А потом мы уедем?
Ну я, конечно, уезжать не собиралась. Для чего и куртку бросать, если не для того, чтобы показать место, где мы встали, и надолго встали. Но слово «потом» - оно такое… обтекаемое. Так что я говорю:
- А потом, конечно, уедем, не будем же мы здесь вечно торчать. Давай, отнеси куртку.
Пошла она, каблуки по асфальту цокают, не в ритм с щелканьем аварийки, которая тоже из окна всё еще доносится. Я посмотрела ей вслед, потом села в машину, чтобы она больше на мое место втиснуться не пыталась. Она услышала, обернулась испуганно и говорит:
- Ты же меня здесь не бросишь?
А я ей:
- Ты что, совсем уже? Когда это я своих бросала? И вообще, я сейчас и с места тронуться не смогу, мне успокоиться надо сначала. Ты же знаешь, как у меня с машинами, а тем более после такого…
Ну, она вроде как поверила, пошла дальше. Я в зеркале еще раз посмотрела, как она удаляется, а потом наконец достала телефон и начала набирать номер, прикидывая, в каком районе мы сейчас находимся и какой код перед 02 добавлять, и 02 ли это вообще или что-то другое…
И тут я услышала вопль Нины. Жуткий такой вопль, куда там до него тем, что раньше были.
Я тут же обернулась, она стояла на дороге спиной ко мне, с курткой в руке. И их я тоже увидела. Теперь увидела. Стоящих в стороне от дороги. Серых. Таких же, как тот, кого я сбила. Неправильных. Разного роста. У них были лица. Глаза. Рты.
Я потом пыталась их вспомнить получше, описать подробнее, нарисовать. Не получилось. Как будто они на самом деле там не виднелись, так же, как, например, ограждение или кусты, а просто как-то сразу оказывались у меня в мозгу. Не картинкой, а знанием: что они серые, что у них длинные руки и что они смотрят на меня. Конечно, то, что я сейчас говорю, смахивает на определение галлюцинации… Но я уверена, что они при этом были настоящие. Просто по-другому настоящие.
Я заорала:
- Возвращаемся! – И одновременно поняла, что слово не то использовала, ехать обратно в наш город я вроде как не собиралась. – Валим! К чёрту эту куртку, беги в машину!
Она медленно начала отступать назад. А я стала заводить мотор. Руки у меня снова затряслись, так что получилось у меня это далеко не с первого раза. Когда первый раз не получилось, я глянула в зеркало, чтобы посмотреть, что там с Ниной, но ни черта видно не было, и в боковых зеркалах тоже, только куртка валялась на асфальте. Я снова обернулась в ужасе, но Нина была тут, подбегала к машине. Может, просто в слепую зону попала как раз. Но и этих серых я тоже видела, они на обочине уже были.
Я снова заорала, Нина влетела в машину, плюхнулась на заднее сиденье и захлопнула дверь, а я попыталась поехать. Понятно, у меня это в первого раза тоже не получилось, потому что ноги затряслись так, что ими бы чечетку отбивать, а не сцепление держать. А эти уже и впереди стояли. Снова впереди.
В конце концов я все-таки кое-как поехала, прыжками какими-то – наверное, не ту передачу включила, - но двинулась с места, и разогналась, прямо на этих, будто собиралась протаранить их насквозь. Но они расступились, а может, я между ними сама как-то просклизнула, в общем, на этот раз я никого не переехала, но если бы и переехала, мне было всё равно. Я снова летела вперед.
Но сейчас мне было труднее разгоняться, чем за пятнадцать минут до этого, - было слишком тихо. Нина уже не кричала, а лежала, свернувшись в комочек, на заднем сиденье. Я и видеть-то ее могла только повернув голову, а так как автомобиль при этом начинал вилять, как сумасшедший, я на нее и не смотрела. Я попыталась ее спросить, что с ней, - хотя говорить я была не очень в состоянии, - она пробурчала в ответ что-то невнятное, и всё.
Пришлось набирать скорость за счет собственной сознательности. И еще, кажется, за счет того, что я решила орать за двоих. Но я не уверена. Плохо это помню.
А потом… потом рассвело. Мне сначала какая-то другая машина навстречу попалась, белый какой-то жигуленок, и только тогда я заметила, что ночь уже кончилась. И снизила скорость потихоньку. И выключила аварийку – а то она до сих пор моргала и щелкала, я тоже только теперь это поняла. И дверцу закрыла как следует.
Когда мы доехали до первого же села, где была остановка автобуса, я Нину попросила добираться дальше своим ходом. Она не возражала. Она вообще какая-то как пришибленная стала. Да и я, наверное, такая же была… Хотя нет, не такая же. Слишком по-разному это всё для нас вышло. С начала и до конца по-разному.
Машину я просто бросила прямо там, в лесочке недалеко от этого села. Потом мне пришлось заявить об угоне, потому что не могла же я дома рассказать о том, как я серого человека ночью переехала, а он исчез. Меня и так все ругали за то, что ценную вещь без присмотра оставили. Они ж не знали, что я бы еще и приплатила, если бы меня кто от этого катафалка избавил – и если бы я могла знать, что это будет безопасно для всех. Сейчас-то я не была в этом уверена. И если бы кому-нибудь ее продала, тоже не была бы.
А деньги я заработаю. Я ведь осталась жива. Только простудилась, пока домой добиралась пешком и на поезде, без куртки-то.
В отличие от Нины. Она до своих так и не доехала. В автобусе с ней случился инфаркт, до больницы довезти не успели.
Ко мне ни у кого претензий не было, да и, наверное, просто противно было докапываться до какой-то непрерывно чихающей и плачущей красноносой тетки не очень адекватного вида.
Я так и не знаю, почему они достали именно ее, а не меня. Пусть от машины слишком далеко отошла она – но ее-то вины ни в чём не было. Это я должна была погибнуть. И наружу я тоже выходила, не только она. Да и не могла же я спастись тем, что осталась внутри. Нельзя спастись подлостью и трусостью, и тупостью тоже нельзя. И вообще, как может машина быть защитой? Я ведь боюсь машин.
Иногда я вспоминаю ее слова: «Ты с места не тронешься, пока никто не умрет». Может быть, она умерла уже тогда? Когда я перестала видеть ее отражение в зеркале. Я действительно не помню, видела ли я это отражение еще хоть раз или нет. Я же говорю, у меня очень узкое поле зрения. Зеркала в него не попадают.
Так или иначе, кого-то я убила в ту ночь. Как и ждала всю жизнь. Боялась, но ждала.
Но больше я никого не убью.
С тех пор я не выхожу на улицу дальше балкона. Они ведь везде. Машины, я имею в виду, а не те серые. Нечисти-то боятся все. А машин – я. Что с того, что я уже не была бы за рулем? Что свой лимит убийств я исчерпала? Я всё равно не могу находиться на улице, по которой ездят они. Когда я слышу шум мотора, я не знаю, чего мне больше хочется – умчаться куда-нибудь на край света, в дикие и безлюдные края, или побежать навстречу и кинуться под колеса, чтобы всё это наконец закончилось.
Мне уже не быть убийцей за рулем. Но мне кажется, что на этот раз все-таки должна наступить моя очередь.
