Войдя в подвал, я сделал глубокий вдох. Запахи сырости и пыли сразу ударили в ноздри. Среди них я уловил еще один, другой запах. Божественный, самый чудесный аромат, который я когда-либо ощущал. Невообразимый и таинственный, будто соткан из миллионов различных запахов, он приглашал меня во мрак подвала. На уголках моих губ выступила улыбка, и я шагнул вглубь, на ходу зажигая свечу. Пламя танцевало, будто ощущая ту радость, то великое событие, что ждет меня там, в темноте. Признаться, я каждый раз волновался, как впервые. Волнуюсь и сейчас.
Еще несколько метров - и вот я у цели. Я слышу, как учащается сердцебиение, как застучало в висках. Гнилые стены, треснувший потолок, разбитый пол – все отходило на задний план и становилось незаметным, когда видишь её. О боги! Как она прекрасна! Еще один глубокий вдох. Её запах, он заполнил мои легкие и вскружил голову. Я засмеялся, словно дитя, и, сделав еще несколько шагов, зажег напольную свечу. И еще одну, и еще. И с каждой зажженной свечой я смотрел на неё и охал от восхищения. Тусклый свет касался и проскальзывал по её лицу, рукам, шее, и я сгорал от зависти. Теперь подвал освещен, и мои глаза прикованы к ней. Великолепно! Я захлопал в ладоши от восторга, но тут же замер, прикусив губу. Было слышно её тихое дыхание. Ах, оно отразилось от стенок моего сознания, сливаясь в немыслимую симфонию! Аккуратно, будто боясь сделать больно одним лишь прикосновением, я протянул руку к её кисти. Подушечки пальцев, фаланги, каждый ноготок... По мне пробежала дрожь, стало душно, и я уж ринулся открыть окно. Нет! Нельзя, ни за что нельзя! Никто не достоин, никому не позволено! И мне, мне тоже нельзя! Однако мне повезло, я безумно счастлив, безумно!
Я подошел к ней сзади, уперся носом в правое плечо, снова вдохнул. Этот запах, он доставлял блаженства больше, чем любой опиум. Щекой я случайно задел прядь её волос. Никакой шелк нельзя было поставить в цену хотя бы одного её волоска! Безупречные пряди ложились на плечи, грудь. Ей не нужно было никакого драгоценного украшения, а эбонитовый цвет её волос уже навсегда отпечатался в моей памяти. Я проскользнул под её рукой и мигом оказался у старого граммофона. Заиграла музыка, и, притоптывая ногами, нелепо пытаясь выполнять танцевальные движения, оказался у столика, захватив кисти и чёрную краску, я вернулся к своему чуду.
Остолбенев на несколько секунд, я стоял и вглядывался в необыкновенно красивые черты её лица. Дрожащей рукой я взял кисть и, окунув в краску, поднёс к её алым губам.
Мысли, успешно штурмовавшие крепость моего рассудка, вызвали сумасшедшую эйфорию. Я чувствовал, как под кожей закипала кровь! Мне хотелось смеяться, смеяться, смеяться! Я не мог укрывать это где-то глубоко внутри, и смех вырвался, сливаясь с музыкой и наполняя подвал.
И плевать, что я никогда не видел её глаз! Это дано лишь самому Богу! Но он теперь нас не найдет, никто не найдет! Я спрячу тебя во тьме, спрячу от всех бед и забот, от всех нехороших людей!
Кисть прошла по её губам, оставляя за собой след цвета безлунной ночи. Её губы стали темнее бездны, а затем и скулы, и шея, и ключицы…
На улице был сильный ветер. Он сорвал ставни и ворвался в подвал, пожирая пламя свеч. Помещение снова погрузилось во мрак, но мне уже все равно – я закончил свою работу.
Я стою на коленях перед своим божеством, прижимаясь к её груди. Мне показалось, я забыл, что нужно дышать. Я стоял и слушал. Я пытался уловить биение её сердца, но не слышал абсолютно ничего. Его не было. Всё верно. Ведь стук её сердца – не что иное, как ангельская мелодия. А мне не дано слышать ангельских песен. Не дано…
