Я бреду по улице, пропитанной пылью. Жизнь перестала иметь хоть какие-либо краски. Лишь оттенки черного и коричневого. Сам я уже насквозь прочернен этой "грязью". Но мое блуждание имело цель, я шел к ней. По дороге я видел много людей. Мать и сына. Сын был жизнерадостным, несмотря на унылость жизни, старался, пусть и неумело, скрыть это от своей матери. Та, в свою очередь, учила его жить. (Если учением можно назвать пьяную ругань и оскорбления). Как я им могу помочь? Да никак. Я уже давно никому не могу помочь. Даже самому себе. В кого же превратился я? Во что превратился город? Знал бы ответ на этот вопрос ранее, ничего бы не случилось. Все тело болело, лишь дышать не было больно. Но я все равно шел к ней. Она была моим единственным якорем в этом поганом мире. Очередной порыв ветра - и мне в лицо летят песок и опавшие листья. Стояла осень. Но уже не золотая. В этом мире уже ничему не быть ярким и радостным. Я пришел. Я ждал. Но зря. Она не пришла. Впрочем, я этому уже не удивлялся. Слишком уж долго она не выходила из своей импровизированной "крепости".
Все изменилось в одночасье. Я, молодой, красивый, превратился в дряхлого старика. Она, жизнерадостная и спортивная, обернулась жирной и уродливой тварью. Но мы терпели. Ведь больше ничего не оставалось. Я привык, как и все. Для меня ежесекундная слабость стала чем-то вроде неотъемлемого наркотика. Я полюбил слабость, ведь от тебя никто ничего не требует. Ты никому ничего не должен, ведь все тебя уже забыли. Ты - просто бесполезный кусок материи, цепляющийся за ту каплю жизни, которую нам по ошибке оставили. Да, нас бросили умирать. Использовали и бросили. Как ненужный инструмент. Но нам не привыкать. Мы умели любить боль. И мы ее полюбили. Как и каждодневные пытки, издевательства, разбои. Даже сейчас, не в отдаленном углу, а на виду четверо насиловали и резали ножом беременную девушку. Виновата ли она? Да. Виноваты ли мы? Нет. Наша хата с краю. Я бы помог, но я боялся потерять то сладостное ощущение беспомощности и слабости. Весь мир для меня уже не стоил ничего... Кроме нее. Кроме нее. Да, я ее любил и хотел на ней жениться, но все планы были жестоко разорваны этими мерзкими существами. Я уже не мог их называть людьми, нет. В них было больше от животных, кровожадных, несущих гибель и страдания. Их называли по-разному. Вампиры, гули, нелюди, нехристи, но как не называй смерть, от нее спасения не было никакого. Нам бы следовало забиться в самые дальние щели, но мы не могли. Не позволял наш менталитет. Мы не хотели прятаться, но умели любить боль. И мы ее любили. Да, нас унижали, убивали, терзали, но мы жили, даже когда весь мир потерял свои краски.
Я знал, всем своим нутром чуял, что она жива, что она невредима. Но с каждым пройденным метром я все больше разубеждался в этом. В меня с детства вдолбили, что от них не скрыться. Как и ей. Я знал, теперь уже точно знал: она ушла к боли. И именно я должен был спасти ее. Не для нее самой, а для меня, ведь если она там останется, она потом не захочет вернуться ко мне. Нет, я ей уже не буду интересен никогда. И я искал, выслеживал, убивал лишь ради нее. Но однажды меня постигла неудача. Меня поймали, изловили, как последнего пса. Мрази действовали с умом и тактичностью. Я всегда понимал, что у меня нет никакого шанса, но мне даже в голову не пришло, что это будет так скоро.
Очнулся я в темной закрытой комнате. Не видя ничего и не чувствуя ног, я пополз вперед, надеясь наткнуться на что-нибудь. И наткнулся я на боль. Меня клеймили. Мучаясь от невыносимой боли, я вытянул руки, пытаясь нащупать и вцепиться в них своими зубами. Но меня сразу же придавила к земле чья-то нога. Били долго и ожесточенно. Бог знает, сколько они надо мной издевались. И этот самый Бог мне не помог, хотя, может быть, я и жив только по его вине.
Свет... Он слепил с ужасающей силой. Не в силах открыть глаза, я шел наощупь, опираясь на стену. Потихоньку свечение становилось все тусклее и тусклее, и я все-таки смог открыть глаза. То, что я увидел, сразу заставило меня пожалеть об этом. Куча мертвых тел, изуродованных и измолотых. От некоторых оставались лишь кровавые ошметки. И вдалеке я увидел, откуда исходил ослепивший меня свет. Огромная печь, на 100 метров от которой все было черно от сажи и сгоревшего мяса с костями вперемешку. Отломав у трупа часть кости, я решил идти вперед, к печи, а не назад, в манящий мрак. "Свет в конце туннеля", - вспомнил я старую фразу, еще с тех времен, когда мы жили мирно. Сейчас же никому не грезился свет, а некоторые даже забывали, что это такое. По мере приближения, жар нарастал. Пару раз печь начинала работать на полную мощность, тогда я закрывал глаза и шел вперед, а открывая их, видел появляющиеся по всему телу ожоги. Пару раз мне хотелось просто зарыться в трупы и ждать своей участи. Так бы сделал любой на моем месте, но у меня была цель. Она. И я, преодолевая боль, шел навстречу ей. Когда от жары начали плавиться мои глаза и остальные части тела, я начал ползти. Да, во мне жила смелость и отвага, я был готов умереть ради нее! И наконец, я нащупал на стене печи что-то мягкое в форме сердца. Не понимая, что делаю, я воткнул кость в это сердце. На меня полилась кровь, ошпаривая и заставляя визжать от боли. И я пил. Я пил эту кровь, она мне казалась лучше всех вин и напитков. Я пил, проваливаясь в сон, сладостный и безмятежный. Наверное, я и заснул там, как ребенок.
Проснулся я от пронизывающего до костей холода. До того было ужасно на душе, что я даже двигаться не хотел. Все, от пола до потолка, было покрыто льдом. Я ни шел, ни полз, я скользил по этому ледяному покрову. Изредка натыкаясь на замерзшие тела (некоторые, похоже, сдирали кожу с других трупов и использовали ее как одежду). Да и мне было наплевать. Я знал, это было разумно, даже очень. Но я не хотел тратить свои силы на это. Нет, мой путь лежал к источнику холодного света. Становилось все холоднее, и я уже прирастал ко льду. Пришлось встать и идти. Впрочем, меня не заботила моя судьба. Я прекрасно понимал, что ее я уже не спасу. Я предполагал, что, вполне возможно, я ее найду где-нибудь среди других трупов, но опять же, точно рассчитывая свои силы и правильно устанавливая приоритеты, я шел вперед. Не тратить же мне силы и не подвергать себя опасности. Хоть я и любил ее, но жертвовать собой я не намеревался. Окоченевшими руками я держал кость, обугленную и потрескавшуюся. После 20 минут я дошел до алтаря, на котором лежала книга. Она излучала сияние, и я знал, что надо делать. Хоть мои руки почти меня не слушались, я смог проткнуть книгу. Я даже не успел удивиться воде, которая потекла из нее. Мне хотелось пить, и я быстро начал утолять свою жажду, опять засыпая...
Так мягко, уютно и спокойно... Я лежал на бархатных подушках, мои раны затягивались прямо на глазах. Я не хотел не о чем думать в этот момент. Я хотел всего лишь наслаждаться, побыть "овощем", которое постоянно подкармливают. Не знаю, сколько я пробыл там, поглощая вкусную еду. Я чувствовал, что я что-то забыл, но я отгонял это чувство всякий раз, обгладывая аппетитную кроличью ножку. Наконец-то я вспомнил. И вспомнил я не ее. Я нашел под подушкой обуглившуюся и жутко холодную на ощупь кость. Сначала я не понимал, откуда она здесь. Чесал репу минут 10, пока не вспомнил все: свою цель, свое предназначение. Я поднял свое уже потолстевшее тельце и направился к выходу. В первый раз за свое пребывание здесь я огляделся по сторонам. Это было похоже на дворец. Приглядевшись, я увидел дверь. Бодрым шагом я направился к ней. Но чем дальше я шел, тем больше в коридоре начало появляться красивых девушек, предлагающих мне отличную одежду, деликатесы и прочее. Ближе к концу я отмахивался от них костью. Мне это надоело. Я начал убивать. Убивать их одну за другой. Они даже не пытались спрятаться, наоборот, они шли на кость, жертвовали собой, чтобы я не прошел к выходу. Но все это было бесполезно, я дошел до двери. На ней была печать в виде двух целующихся лиц. Женщины уже повисли на моих ногах. Я от них уже отбивался ногами. И каждый удар пяткой оставлял сломанные носы и целые лужи крови. С легкостью разломав печать костью, я ногой выбил дверь.
И тут я увидел ее. Она стояла и мило улыбалась мне. Она подбежала ко мне, хотела обнять и поцеловать. А я стоял и не мог понять, почему она в золоте и бархате, а я сюда прошел сложным и трудным путем, преодолевая себя, боль... Почему эта тварь выглядит так счастливо, когда я так страдал? Во мне начала закипать ненависть. И когда она подбежала ко мне и обняла, я не ответил взаимностью. Я ее проткнул ножом, вонзив его на всю длину. Она посмотрела на меня испуганными и блестящими от слез глазами. Она задала единственный вопрос: "За что?". И я ответил, разрезая ножом ее глотку: "За то, что я страдал".
