Поделюсь с вами своей историей. Так, кажется, начинаются все страшилки от первого лица? Было это год назад в поселке *** Ашинского района, в Челябинской области. Название поселка я не стану говорить, дабы любопытствующие не тревожили мертвых. На судьбу самих любопытствующих мне плевать.
Я неплохо подзаработал на путине — хватило на новый «крузак». Вдобавок насолил двадцать килограммов камчатской икры для себя любимого, вот и решил поделиться с бабушкой. При выходе из дома прямо в подъезде мне перебежал дорогу черный кот, потом начал ластиться, словно уговаривал остаться. Я погладил его, почесал за ушком. Хоть и бездомный, а все живая душа. «По приезде надо будет себе забрать, — мелькнула мысль, — а то ж помрет, бедолага».
На выходе будущая жена прогревала наш новенький автомобиль. Я вспомнил, что забыл на выходе паспорт. Бросив в просторный багажник чемодан с икрой и вещами, я вернулся в квартиру, взял документы на тумбочке, снова закрыл дверь и с легким сердцем отправился вниз.
На одном из светофоров перешла дорогу тетка с пластмассовыми ведрами красного цвета, а на следующем перед нами остановился черный «Скайлайн» с номером 666.
— То баба с пустыми ведрами, то вон тачка с таким номером, — пошутила Юля.
— Ага, а еще черный кот в подъезде, — я лениво закурил. — Ах, я ж еще возвращался. Ты, мать, больше в приметы верь.
До аэропорта добрались без приключений, тепло попрощались. Уже находясь в Уфе, я узнал, что электрички в Челябинскую область отменили давно, и добираться только на автобусе. Добравшись сначала до нужной мне станции, а потом с заводским автобусом до поселка, я вдохнул ароматы детства.
Бабушка встретила меня тепло. Вечером весь поселок собрался на икру. Бабка у меня была щедрая, не куркульничала, и если внук присылал что-нибудь с далекой Камчатки, непременно угощала всех соседей. В прошлом активная коммунистка, теперь она вела домашнее хозяйство, вечерами вязала. В ее доме не было ни единой иконы.
Я мотался на станцию или в город на старой дедовской «Ниве». Левый руль — штука непривычная, но все же привыкнуть легко. Две недели отдыха в глуши, что может быть лучше. Но...
На вторую ночь я услышал шорох в сенях. Бабушка спала в комнатке, отгороженной шкафом, дед уж года два как помер. Я взял кочергу на всякий случай и пошел проверить запоры. Все было на своих местах. Успокоившись, я вышел на крыльцо, закурил, взял ковш и зачерпнул из ведра молочка, как в детстве. Черт, скисло. Однако, странно. Я ж сам доил корову вечером по старой памяти, а молоко сцеживал именно в это ведро.
— Внучок, дай бабушке папиросок своих, фирменных, — я вздрогнул от бабкиного голоса.
— Чего не спится-то, бабуль?
— Да дед, алкаш окаянный, снился — соскучился, говорит. А я ему — че ж, мне теперича помирать, что ли, соскучился он, видите ли. Все звал за собой, упрашивал, а от самого дерьмом каким-то воняет, аж глаза режет. А ты чаво не спишь?
Я сослался на смену поясов, хотя стало слегка не по себе.
Утром я погнал Зорьку в стадо и услышал разговоры. Не у нас одних, оказывается, молоко скисло.
— Да ладно, теть Маш, ну скисло и скисло, — успокаивал я соседку, — творога наделаете. У нас вон тоже свернулось. Так я простокваши с утра напился. Во всем надо находить хорошее.
— Дурак ты, Андрюшка. Молоко скисает, когда рядом нечисть бродит. Это бабка твоя нехристь, нехристем и помрет, а у тебя ж вон крестик на груди. Просвещенный человек должен быть.
Здесь мне стало, мягко говоря, интересно. Низ живота сжало, а чуть пониже спины невыносимо засвербило.
— А на этом месте поподробней, пожалуйста. Вот, если дед покойный бабку навещает, что ж, тоже скисает?
— Если дед, то нет, а вот ежели черти сон насылают, то запросто. Мне вон нынче Тимошку, гады, подсунули. Дескать, айда ко мне. А лицо страшное, синее.
Тимофей — это внук тети Маши, утонул семь дней назад. Долго искали, нашли распухшего. Лицо раки обглодали, глаза выпучены...
— Ладно, теть Маш, байки травить. Вон уже Колька идет. Ща ему передадим буренок да в город ехать надо. Вам купить чего-нибудь?
Тетя Маша так и не ответила. Николай, мужичок лет сорока, был непривычно трезв, одет в новые джинсы и свеже выстиранную олимпийку «Адидас».
— Колька, ты чегой-то в стадо как жених вырядился? Аль Ночку мою, — тетя Маша указала на черную корову, — в жены приглядел?
— Да нет, — он радостно улыбнулся. — Настька моя ночью приходила. Сначала решил, что, амба, белочка, она ж повесилась у меня, ан нет, гладит по руке, успокаивает. Говорит, сегодня снова приду и уже не расстанемся. Эх, дурак я был, что к Лешке ревновал. Не было у них ничего. Токма бабу попреками загубил.
Я сделал тете Маше предостерегающий жест.
— Колюнь, пойдем в сторону, разговор есть...
Мы отошли на два метра.
— Тут ночью не тебе одному мерещилось, так что ты шибко не надейся, а лучше помолись перед сном. А то как бы реально не попасть на ковер к апостолу Петру.
— Молодой ты, Андрюха, жизни не ведаешь. Любил я ее, да вот сгубил упреками, и от чужих пересудов не спас. Теперича уже не отдам, хоть бы и сам помер.
Я не стал уговаривать пастуха. Дело его, да и скорей всего, чертовщина эта вся — бабьи домыслы.
В городе, помимо магазинов, я посетил местную церковь, от которой после советских передряг остался один этаж. Сам не зная зачем набрал святой воды две полторашки. Потом заехал на станцию, по просьбе матери забрал со школы соседскую дочку и поехал обратно. Полинка, бойкая девочка лет двенадцати, всю дорогу молчала, а потом спросила:
— Дядя Андрей, а на Камчатке демоны есть?
Я малость удивился от такого вопроса.
— Демоны, Полин, в аду водятся. А существование ада научно никем не доказано, да и к нам без пентаграммы они не заходят... если верить фильмам.
— Нет, демоны есть. К нам вчера приходил, мы с мамкой думали, до утра не доживем. Ходит, гад, смеется, завтра, говорит, мясца вашего отведаю. Ты, говорит, душа невинная, а мамку твою беспутную на крючьях подвесим, вечность мучаться будет. Прямо в ад сволочем.
Я все еще надеялся на детские выдумки. Мой мозг не принимал чертей и нечисти, но чтобы успокоить девочку, я дал ей одну полторашку и сказал:
— На, вот тебе оружие против любых демонов. Как брызнешь на них, все разбегутся.
Вечером в поселке отключили свет. В свете сумерек все утренние рассказы уже не казались такими невинными. Я достал из машины бутылку, взял из кладовой гвоздик, молоток.
— Ты чего на ночь глядя чинить вздумал? Спать бы ложился.
— Я, бабуль, в войнушку хочу поиграть, водичкой побрызгаться, — я пробил в пробке от святой воды аккуратное отверстие.
С наступлением полуночи по спине пробежал холодок. Через пару минут на околице засмеялись совы. Нет, не просто заухали, именно засмеялись. Где-то зашелестел ветер. Надсадно замычала Зорька. Мне стыдно было предлагать бабушке сесть в машину и валить на станцию. Да и дом оставлять посреди ночи как-то неправильно.
В сени деликатно постучали. Мы даже не пошевелились. Стук усиливался. Я покрепче ухватился за полторашку.
В окна начали отчаянно долбить сразу в четыре кулака.
— Бабуль, а кроме деда с нашего дома здесь кто-нибудь умирал?
— А как же? Мои братовья, сестра, мать, отец токмо на войне погиб. А так все здесь лежат, на кладбище нашем.
Я вздрогнул от звона стекла. Меня удивило спокойствие бабушки — лишь через месяц я понял, что это был шок. Резко обернувшись, я нажал на бутылку, и струйка воды попала в глаз обтрепанному мужчине. Упав за окно, он зашипел:
— Что ж ты, сестрица, племяша моего не воспитала? Так гостей встречать надо?
Рухнула дубовая дверь в сени. Я схватил пожилую женщину за рукав и потащил к выходу. Будем прорываться с боем, решил я. Обильно сбрызнув святой водой в сени, я увидел отшатнувшегося деда.
— Андрюшка, ты чего? Совсем очумел? Больно же!!!
— Бежим! — мой голос сорвался на визг. — Отче наш, иже еси на небеси...
Мы выскочили во двор. В поселке открывались все двери. Слышались радостные крики тех, кто еще не понял, к чему ведет встреча с покойником, крики ужаса осознавших, где-то разбилось очередное стекло. Я кинул оцепеневшую бабушку на сиденье, облил «Ниву» святой водой, сел на соседнее сиденье и завел мотор. Все это время я отчаянно кричал «Отче наш».
В свете фар показалась соседская девочка, бежавшая к дому с бутылкой в руке.
Я выскочил с остатками воды:
— Быстро сюда, прыгай назад, — рукой указал на машину.
Пока девочка пыталась залезть на заднее сиденье, я проклинал трехдверные машины. Покойнички обступали нас со всех сторон. На дороге показался трехметровый мохнатый мужик с кучей зубов, копытами и рогами.
— Куда пошла, тварь!!! Ух-ух-ух-ух-ух. А мамка-то твоя уже у нас!!!
Так вот какие «совы» ухали за околицей. Полина завизжала, но смогла протиснуться назад. Я прыгнул за руль, и мы помчались. Черт мчался за нами, девка визжала, как поросенок, а бабка подвывала. Я пытался бибиканьем и криками «Господи, помилуй» хоть как-то остепенить усопших. У последнего дома, где жил Николай, было тихо. Сам пастух сидел в джинсах да в «Адидасе» и щекотал усами молодую женщину. Он приветливо помахал мне рукой, а Настя, молодая и красивая, какой я помнил ее до смерти, подмигнула.
Дальше мы мчались по ухабам со скоростью километров в шестьдесят, демон от нас не отставал, но прибавить я не мог. На лесной дороге я бы сел колесами в колею, и все. Да и «Нива» больше не выжмет.
Бабушка перестала выть, прикрыла глаза, а потом вцепилась ногтями мне в руку:
— Замолчи, гаденыш, не молись!
— Бабуля, милая, пусти, больно же! — я не понимал, что с ней происходит. Я бы не смог причинить вреда любимой бабушке, потому просто просил:
— Пусти, Христа ради!
Она с мерзкими матами выпустила руку и зашипела. Вдруг лицо ее разгладилось, а сама бабушка обмякла на сиденье. С ее головы стекала вода. Оглянувшись назад, я увидел Полину, выпустившую из рук пустую бутылку.
Демон постепенно отстал. Дальше мы ехали молча.
Помню, как заносил в городское отделение скорой помощи бесчувственную бабушку, как врач, осмотрев ее, сочувственно покачал головой и выписал справку о смерти. Сердечный приступ.
Я купил два стакана кофе и сел в машину. Полина посмотрела на меня стеклянным взглядом:
— Я ее не спасла, дядя Андрей, я ее не спасла. У меня была вода, я забрала воду. Я ничего не сказала маме. Я боялась, думала, засмеет. Я не ложилась спать, не раздевалась. Я не хотела засыпать, понимаете?! Я на минуту отключилась. Слышу, кричит. Выскочила, как есть, — она показала на ночнушку, — в руках бутылка, а мамы нет. И этот смеется. Мамы больше нет. Она на крючьях в аду. Я ее не спасла, Господи!!!
Когда она пошла по третьему кругу, я дал две пощечины, чтобы прекратить истерику. Потом успокаивающе гладил по голове.
В ту ночь мы спали в машине. Потом были допросы. Выяснилось, что по нашему отъезду деревня сгорела. Я сказал, что бабушке стало плохо, а Полину обнаружил в лесу в одной ночнушке. Полине я сказал, что должна говорить она. По нашей версии, она вышла вечером погулять и заблудилась, а мне некогда было везти ее домой, и мы вместе поехали в больницу. Были массовые похороны. Всего приехало человек сорок. Там, на похоронах, я узнал, что тело Коли так и не нашли, а обезображенный труп матери девочки лежал под кроватью. Еще я узнал, что мать Полины была детдомовская, а отец — «космонавт». Дав необходимые взятки для быстрого оформления документов, я забрал девочку с собой.
Юля, предупрежденная о том, что нас будет трое, встречала нас в воротах елизовского аэропорта. Она сказала, что я стал седым, но она все равно меня любит. То я, то Полина регулярно кричим во сне. Юле мы ничего не рассказывали, да она и не спрашивала. Зато с удовольствием ходит вместе с нами в храм по воскресеньям и не спорит, когда мы приносим по три полторашки святой воды.
