Этим нежным июльским утром, когда я сладко зеваю за рулём своей «Нивы», мой враг Бубнов грызёт речное дно. Говорят, что утопленники затихают не сразу. У них, безмозглых, ещё несколько минут бьётся сердце, они ползают по дну, жадно дышат водой и объедаются илом.
Бубнов считал, что если я скромный, как девочка, краснею и не ругаюсь матом, то меня можно обкрадывать. Впрочем, не нужно было поручать его двум содомитам Пружине и Кочерге. Наверняка всю ночь хулиганили, негодяи, прежде чем утопить. Всё-таки бывший военный и, вообще, что называется, хороший мужик. Я даже плохо спал сегодня из-за него. Пришлось вставать и пить чай с мёдом.
Что ж, немногие догадываются, кто я.
В школе у меня была кличка Святой. Дали мне её Кабаны, Быки и Лоси в благодарность за мою разящую доброту. С пятого класса я заучивал священное писание Дейла Карнеги и обольстительно улыбался ямочками на щеках.
Родители же назвали меня Алексеем. Щит, защитник. Всё правильно, я сызмальства на страже справедливости. Однако за щитом легко скрыть образину, которую не скроешь под театральной маской. Никогда не доверюсь какому-нибудь другому Лёхе. Знаю по себе – нагадит. Самое подлое имя.
Человек я маленький, инспектор рыбнадзора. Перед начальником меняю бас на тенор и потею. Я суперживотное, умею краснеть и обливаться потом, как артисты умеют плакать.
Начальник - Степан Тимофеевич Разинин - ценит меня. Трясёт за плечи, приговаривая: «Алё!-о!-шка! Ты один не лицемер! С такими – победим!» Он вылитый сом: глаза почти на висках и шире лица рот. Он любит зиму и греться. Ещё он патриот.
Успею – не успею на светофор? Попробую.
В отличие от своего начальника я совсем не волгарь. Не умею плавать и не ем рыбу. Браконьеров ловлю исключительно с берега, ну и редко-редко выхожу на лёд. Близкая вода для меня всё равно, что тот свет - сплошная, текучая смерть, в глубинах которой холодные потусторонние твари сосут мертвечину. О рыбе говорю. По-моему, те, кто ест рыбу, те просто мерзавцы. Чешуя, жабры, мочеполовая вонь… тьфу!
Нет, не успел до красного. Постою, полюбуюсь народом-богоносцем на остановке. Десять толстоногих бабищ и хлипкий мужичок с жёлто-синим, как эмблема ЛДПР, лицом. Россия едет на работу.
А это кто? Что за кузнечик в зелёных шортиках? Ножки из-под них, словно чтобы прыгать по ромашкам. Глазки у кузнечика заспанные, но всё равно больше, чем поворотники на моей «Ниве». Значит, ещё рожает дряхлая матушка Русь красоту. Вот оно, позднее дитя.
Слава богу, зелёный. Ехать! Много смотреть на дев мне нельзя. Уймись там, в штанах, голодный узник. Вечером будет тебе крепкое рукопожатие, но не более. Ты же помнишь, дружок, что говорил дядька, когда устраивал меня в рыбнадзор: «Как можно дольше берегись водки и баб. Станешь министром».
Ну, министром рано, а тайным магнатом на реке – уже стал. Теперь скопить стартовый капитал и – в природоохранную прокуратуру. Так и будет, клянусь.
***
Пружина звонит.
- Алло, Санёк, - отвечаю я и сразу давлю на него. – Я же говорил тебе, чтобы ты не звонил мне неделю…
- Лёха, жопа! – орёт тот. – Все наши сети протралили! В Ошерихе, Зобанах, Тахутках… На Сорочьих островах, на Шелвате, на Золнате… Везде!
- Тише ты, - цежу в трубку. – Встретимся, расскажешь.
- Алексий, погоди! – воет он, пьяный. – Гаражи вскрыли, и бредни сожгли прямо у дверей! Электроудочки разломали! Это Рудик! Точно Рудик!
- Баррран ты, – рычу и отключаюсь.
Учу-учу и никак не научу разговаривать его по телефону. Что Пружина, что Кочерга – оба бездари. Первый сидел пять раз, второго живьем сжигали. И всё мало им.
Однако Рудик переусердствовал. Похоже, мне не быть прокурором, если так пойдёт дальше.
Рудик, как и покойный отныне Бубнов, из вояк. До кучи дурак и руководитель инициативной группы по борьбе с браконьерством. Бубнов-то хоть был одиночкой-хапугой, снимал мои сети, втихую обогащался за счёт меня. Рудик же тралит всё подряд, а рыбу отдаёт в детские дома. Пора уже признать патриотизм стадией слабоумия. И что-то до чёрта развелось бывших военных! Они как раз те крысы, которые ворошат забытые патриотические могильники и разносят мозжечковую инфекцию. На войну бы их, что ли, чем выпускать на улицу.
Нет, Рудик совсем не Бубнов. Внезапный и злой, как медведь. Головой не думает, но чует сердцем, как застать врасплох. Хорошо, однако, что он не в курсе, что покусился на моё. Я с ним и в совместные рейды езжу. Он, когда узнал, что я брезгую прикасаться руками к рыбе, сказал: «Наконец-то, вижу человека, который работает не ради наживы. На подобных тебе, Лёха, наша страна держится».
Что с ним сейчас можно сделать, так это деморализовать. Сначала стукну в санэпидемстанцию. Пусть тряхнут детдома, на каком основании те принимают рыбу неизвестного происхождения. Отрыгнутся тогда им мои судаки. Умница я! А потом… а потом надо узнать, есть ли детки у самого Рудика. На войне, как на войне.
Что ты будешь делать! Опять Пружина звонит.
- Алло! Я же сказал…
- Лёха, они и холодильник наш подземный нашли! Ртуть в него вылили. Тонны погибли, тонны рыбы!
Спокойно, Алексей. Не ломай компьютер, спокойно. Открываем паспортную базу, смотрим. Крайнов Рудольф Македонович. Уу, видать, патриотическая олигофрения передалась Рудику по наследству. Смотрим, кто тут с ним проживает. Ага, доча, Крайнова Алёна Рудольфовна, девяносто третий год рождения. Хорошая программа! Не зря я за неё деньги платил.
Включаем Интернет. «Одноклассники»… «Вконтакте»… Вот она! Ати какая, даже с папкой сфоткана. Кажись, знакомая… Ну-ка, ну-ка… Да это же зелёный кузнечик! С первых автобусов надо завтра стеречь на остановке!
***
Два часа жду. Два часа потею взаправду. Такое дело нельзя доверять истеричному Пружине или жжёному Кочерге. Бр-р-р! В холод вдруг бросило. Где ты, Алёна? Жду тебя, как самую любимую.
Небо хмурится, не проснулось ещё. Настроение у него плохое. Думает, какой денёк нам устроить, разгуляться или залить водой из всех туч.
Алёнушка… Алёнка. И дед Македон. Домострой, б**! Ой, матом стал ругаться. Нервы-нервы. Береги себя, Алексей. Разделаешься с Рудиком, и останется всякая по*бень. Ой, опять… А правда, кто останется из конкурентов и вредителей? Голодающее Поволжье да залётные джентльмены удачи. Да бригада попов. Хотя попы пусть браконьерят. Божьи люди.
Идёт!
Завожу. Пальцы дрожат. Спокойно, Алексей.
Еду. Пот и холод. Торможу. Лишь бы согласилась!
- Девушка, подвезти вас? - улыбаюсь ямочками.
Стоит, медленно мотает головой, как тугодумный слон.
- Да не бойтесь! – усмехаюсь бархатным голосом. – Вы Алёна, я знаю вас, и знаю вашего отца, Рудольфа. Мы с ним боевые товарищи.
- Правда? – хлопает она прояснившимися глазами.
Небо также делает свет ярче. Видимо, день задастся.
- Давайте скорее, а то сзади ждут, - широко распахиваю дверь.
Алёна с разбегу заскакивает и врезается лбом в крышу.
- Тише, что вы, убьётесь!
- А! Ничего мне не будет! – смеётся она. – Проснусь зато.
Едем… У меня в нагрудном кармане вздрагивает телефон. Это вибрация от сердца.
- Куда, интересно, вы спозаранку? – воркую. – Лето же. Спали бы да спали.
- На тренировку, - звенит хрустальным голоском Алёна. – Летом мы тренируемся на природе. Сегодня решили на пляже, пока народ не заполонит. Кстати, мне на чкаловский пляж.
- Ясно. А спорт-то какой?
Алёна выпятила губы и уткнулась подбородком в грудь.
- Не скажу! – буркнула.
Я залюбовался ею. Носик тонкий, даже прозрачный. Сквозь него проходил свет. Губы без помады, но сочные и манящие, как волчья ягода. Сказка, а не девчонка. Я почувствовал, что влюбляюсь.
- Смеяться не буду, честное слово, - пообещал ей. – Скажите, какой спорт? Неужели единоборства?
- Рукопашный бой.
- Ух ты! Серьёзно?
- А то! У меня второй год золото по области, а в этом году возьму золото по России, да. Чего смеётесь-то?
Алёна разрумянилась. Кошусь на неё и почти люблю. Чудо, как хороша!
- Меня уже в Германию приглашают на тренерскую работу, да. Я правду говорю! Только папа Руда не пускает, говорит: где родился, там и пригодился. Да вы смеётесь, я вижу!
- Меня другое забавляет, - глянул я на неё прямо и без утайки. – Не жалко тебе свою красоту под кулаки подставлять?
- Нее! У нас бесконтактные спарринги, - Алёна посмотрела исподлобья и неожиданно ткнула меня локотком в бок. – А за комплимент спасибо.
- На здоровье. Кстати знаешь, что такой удар один из самых опасных?
Я не дал ей ответить. Двинул её локтем в нос. Она всхрапнула и упала головой между голых коленок. Кровь слышно посыпалась на резиновый коврик.
Я съехал к обочине и стал тем же локтем громить Алёну по затылку.
- Х-х-хват-тит, - пробубнила она с прононсом.
- Чего хватит-то? Чего хватит-то? – хрипел я и бил сильнее. – А ну брось телефон!
Наконец, Алёна завалилась к двери и обмякла. Нос её стал широким, как у шимпанзе.
- Тихо сиди! – сказал я, снимаясь с ручника. – Не дёргайся.
Она угрюмо смотрела на меня сквозь пьяный прищур, и, казалось, что ей совершенно наплевать на мои угрозы. Сдалась чемпионка.
Я выехал за город, свернул к развалинам дореволюционного кирпичного завода и от него покатил к Волге. Спуск до неё был едва ли не отвесный, но я испытывал его прежде и сейчас боялся только утренней росы.
Алёну подбрасывало на ухабах, она билась головой о панель, о дверь, о моё плечо, и никак не могла удержаться прямо.
Повиляв по говорливому гравию, я съехал к самой воде. Судовой ход пролегал здесь в метрах пятнадцати от берега, и потому рыбаки сюда не совались. Безлюдье, Волга, благодать.
- Посиди, - сказал Алёне. – Я пойду, накачаю лодку, и мы с тобой, милая, прокатимся. Хорошо?
- Угу, - промычала она и вдруг дёрнула ручку двери.
Бил я страшно. И локтем, и кулаками. Замарался.
По тому, как густо потекло с её лица, понял, что выбил ей глаз.
- Из-за тебя весь салон мыть! – орал я и не унимался.
Остановил меня зазвонивший телефон. «Рудик», - высветилось на экране.
- Папандос твой. Чует, что ли?
Я вышел из машины, заблокировал двери и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить голос.
- Алло, Рудик! Слушаю тебя внимательно!
- Здравствуй, друг мой дорогой, свет Алексий! – грянул в трубке колокольный глас вояки. – Я к тебе с просьбой.
- Говори, дружище. Для тебя – всё, что скажешь.
- Да пустяк, слушай. Дочка моя, Алёна, будет поступать в Костромскую Сельхоз Академию. По баллам, вроде, проходит, и хочет съездить туда. Слушаешь?
- Да-да, внимательно!
- Ты же в своё время заканчивал её? Будь добр, объясни, как добраться.
- Проще простого, Рудик. Если приезжаешь на автовокзал, то идешь на остановку…
- Погоди, Лёш, - перебил он. – Мне не надо объяснять. Сейчас я телефон передам, объясни самой Алёнке.
Я окаменел. Жизнь во мне замерла.
- Аллё, Алексей Сергеевич, здрасте! – прозвенел в трубке хрустальный голосок. – Простите, что беспокоим…
Жизнь вернулась, обдала меня электрическим разрядом. Я до хруста вдавил красную кнопку в корпус телефона и уставился на свою «Ниву». Салон был невидим за тонировкой. Кто там?
Волга полыхала от солнца. Чайки верещали про своё, никчёмное.
На желейных ногах я подступил к машине со стороны пассажирского сиденья. Разблокировал замки, и взялся за ручку. Открыл дверь.
Внутри сидел вчерашний покойник Бубнов. Синий, неживой. Без глаза и с расплющенным носом.
- Вуаля! - улыбнулся он рваными, бескровными губами. – Чудеса перевоплощения, аплодируем!
Сижу связанный в своей резиновой лодке. Два якоря держат её на волнах.
На меня надвигается ад. Идёт нефтеналивная баржа.
В этом месте река поворачивает, и для барж здесь всегда мёртвая зона. Они не видят, что впереди.
Сейчас меня затянет под днище, пропустит через винт, и в течение дня чайки склюют мой фарш. Никто никогда не узнает, куда я делся. Вот и тень накрывает меня. Пока!
