По-осеннему бледное холодное солнце круглым блином проглядывало из-за хмурых облаков, рваной ватой раскиданных по серо-голубому небу. Деревья уже почти сбросили все свое убранство и теперь топырили свои корявые ветки-пальцы, сливаясь с серостью дня. Неугомонный дождь прекратился дня два назад, и теперь для жителей маленькой, почти заброшенной деревеньки привычнее было видеть по утрам снег. Он успевал выпасть за ночь, но ближе к обеду все же таял, превращая дорожную пыль в грязную кашу.
Чахотка бушевала в этих краях и косила даже самых крепких мужиков, а уж о стариках и детях говорить было нечего. Бывало, проходя утром к колодцу, что находился на окраине деревни, натыкался случайный житель на припорошенный белым легким снежком маленький трупик, лежавший на обочине. За ничтожно малый срок едва ли не большая половина поселения превратилась в мертвую: серость улиц угнетала; не подавал признаков жизни и деревенский скот, почти весь полегший от голода; целые семьи погибали и оставались навсегда погребенными в своих старых покосившихся избушках...
Серый силуэт неподвижно сидел на полуразрушенной скамейке. Это была девочка: под легкой грязно-белой сорочкой скрывалось ее тщедушное тельце; светлые, даже почти белые волосы, когда-то заплетенные в косу, теперь растрепались и спускались на лицо непослушными прядями. Несмотря на то, что на улице было достаточно морозно, и снег все еще покрывал землю, девочка не чувствовала холода. Она вообще сидела не шевелясь, и могло показаться, что она уснула, или же, глядя на ее мертвенно-бледную кожу, подумать, что заживо замерзла. Ее изящные руки с тонкими пальцами мирно покоились на коленях. Шаль, накинутая на плечи, почти упала, обнажая впалую грудь и мраморные плечи. Да, со стороны действительно казалось, что девочка не жива, если бы не слабое облачко пара, вырывавшееся из ее носа при каждом тихом вздохе.
За ее спиной возвышался серый, почти черный бревенчатый дом. Пустые глазницы окон не выдавали признаков жизни внутри; из трубы, припорошенной хлопьями снега, не казался дым, так нужный обычно в это время года жильцам холодных построек.
Тишина царила вокруг, лишь изредка нарушаемая скрипом колес случайной телеги, погоняемой соседом за покосившейся калиткой.
Старые доски скрипнули, и на ступенях крыльца показалась девушка. Она, переминувшись с ноги на ногу, посильнее укутала свое худое тело в телогрейку. Отыскав глазами едва различимый, почти прозрачный силуэт девочки, сидевшей неподвижно уже несколько часов, она поспешила обуться, заодно прихватив из обуви, валявшейся тут же, первое, что попалось на глаза.
- Зоя, - девушка упала на колени перед хрупкой фигуркой, спешно пытаясь скрыть ее босые ноги с побелевшими пальцами в старых протертых валенках. - И давно ты тут сидишь?
Девочка молчала и, казалось, не реагировала на голос девушки. Ее тонкие губы слегка приоткрылись, и оттуда вырвалось едва заметное облачко пара, тут же растворившись в морозном воздухе.
- Чего ты молчишь? Зачем ты опять ушла и мне ничего не сказала? Долго это будет продолжаться?
Девочка еще какое-то время молчала, затем, слегка качнув головой, она прошептала:
- Мы все умрем, да?
- Разумеется, это не так! - возмутилась девушка, встрепенувшись. - Мы переживем все это! Помнишь, как учил нас папа: человеку дается лишь то испытание, которое он может осилить. Если мы до сих пор не погибли, значит, мы останемся живы.
- Папы больше нет, - проговорила Зоя все тем же печальным тихим голосом. - Сестра, в чем мы провинились?
Девушка приподнялась с колен и села рядом с ней, еле слышно вздохнув. Она посмотрела на девочку и поправила шаль, уже почти сползшую со спины Зои:
- Нет, в том, что происходит, никто не виноват. Это трудно, но нам надо крепиться, понимаешь?
Сегодня было намного прохладнее, чем в предыдущие дни. Девушка поежилась, чувствуя, как холод улицы начинает пробираться под одежду. Она еще раз окинула взглядом сестру, пытаясь понять, как она так долго может сопротивляться погоде – ведь девочка сидела практически нагая уже, по-видимому, не первый час. Скупая снежинка появилась откуда-то сверху, мягко упав на белые неподвижные руки Зои, и осталась там покоиться.
- Пошли в дом, тут холодно, - тихо произнесла девушка, глядя на сестру.
По лицу Зои скользнула тень, но она осталась неподвижной.
- Зоя! Пошли в дом, - уже более настойчиво проговорила девушка, поднимаясь и становясь напротив сестры. - А то ты тоже заболеешь.
- Мне все равно, - отозвалась та, - мы и так все скоро умрем.
- Не говори глупостей! - вспыхнула девушка, хватая Зою за ледяные руки. - С нами этого не случится, поняла?!
Она силком подняла ее со скамейки и потащила к обшарпанному крыльцу – сделать это не составляло труда – тельце девочки было настолько хрупким и почти прозрачным, что, казалось, она была невесомой. Зоя засеменила следом за сестрой, пытаясь не споткнуться в огромных, явно не по размеру, валенках. Девушка приволокла ее в дом и, придвинув кухонную табуретку поближе к печке, усадила девочку на нее. Принеся из спальни плед, она укутала в него Зою: та не сопротивлялась, обмякнув, почти как безвольная кукла.
- Как мама? - вдруг нарушила тишину Зоя.
Она не дождалась ответа и посмотрела на сестру, которая отвела взгляд, и тяжело выдохнула.
- Аня, она в порядке? Скажи мне.
Девушка приобняла сестру за хрупкие плечи и снова вздохнула:
- Зоенька, мама очень больна, но с ней все будет хорошо. Я заварила ей тра́вы.
Из глубины темного дома послышался надсадный кашель. Аня и Зоя молча слушали его, прижавшись друг к другу и глядя на пляшущее пламя огня в печи. Наконец, в доме все затихло и, казалось, погрузилось в еще больший мрак.
В самой дальней комнате дома в это время царила кромешная тьма. Сквозь сорванный с крючков в нескольких местах грязный тюль, мерно раскачивая его, в небольшое помещеньице проникал прохладный воздух. На продавленном диване лежала маленькая женщина. Ее бледная кожа обтягивала кости и череп с ввалившимися глазами, а тело всякий раз сотрясал тлетворный кашель. В моменты передышки от него, ее грудь едва заметно вздымалась и опускалась.
Женщина слегла пару дней назад и теперь чувствовала, как силы постепенно покидают ее. Она ощущала кожей ту прохладу и темноту, исходившую от смерти, которая поглотила уже почти весь дом.
Женщине вдруг вспомнились ее дочки – Аня и Зоенька. Та прежняя жизнь, которая была у них – теперь этого ничего нет. Незваная беда нагрянула в их деревню, отняв у нее единственную радость и цель в жизни – ее девочек. Они так много хотели еще сделать вместе, столько хотели успеть... Но две недели назад скончался в страшных муках ее муж, и не успела земля на могилке его осесть, как следом не стало и ее девочек. Зоенька ушла совсем тихо – во сне, а спустя день женщина обнаружила подле ее кровати и вторую свою дочь. В своей руке Аня сжимала белоснежную ладошку сестренки, прижавшись к ней щекой...
Истощенное женское тело вновь сотряс неистовый кашель. Она, глубоко вобрав воздух в легкие, прокашлялась, чувствуя во рту солоноватый привкус, а затем, сжав покрепче нагрудный крестик, затихла навсегда.
