Автор: Зинаида В то время я работала под началом очень хорошего человека по фамилии Морозов. Знаете, как это важно, когда начальник относится с пониманием к проблемам подчиненных! То отпроситься нужно, то дома с ребенком побыть, то больничный не хочется брать — врачи замучают анализами, полечиться спокойно не дадут. В общем – Морозов был классный мужик.
И вот смотрим – он ходит, как в воду опущенный, отвечает невпопад, забывает пропесочить нас за косяки. И – невиданное дело – на работу стал опаздывать. Раньше приходишь, а он уже по территории похаживает, поглядывает – где и что не так. А тут видно, что ему ни до чего дела нет. Я и спросила, мол, что это с вами? Может помочь чем? Сама не знаю, как я такой наглости набралась? А он вдруг отвечает: «Помочь? Вот если б ты мне подсказала адрес какой-нибудь бабки-знахарки – сильно б выручила!» Я обрадовалась: «Охотно подскажу: неподалеку от моих родителей живет такая, Бондарчихой зовут. А народу к ней идет – тьма тьмущая. Вам записать адресок? Только учтите, к ней надо сразу с трехлитровой банкой воды являться. Это и будет лекарством от всех болезней». Он замялся: «А ты не могла бы сегодня же с моей женой туда съездить? С дочкой беда. Не спит, не ест и на голову жалуется. Мы уже всех профессоров обошли, снимки всякие наделали, а никто даже диагноз поставить не смог». «Конечно, съезжу!» — рьяно воскликнула я. Да ради такого хорошего человека… я б и в Москву поехала, не то, что к Бондарчихе!
Он тут же созвонился с другом, тот забрал его жену с ребенком и они заехали за мной на работу.
Девочка лет пяти-шести полулежала на заднем сидении на двух подушках, не проявляя ни к чему интереса. Меня усадили рядом с ней. Жена шефа, Нина Евгеньевна — красивая рафинированная дама, сидевшая впереди, усмехнулась: «Видите, какая у нас с Володей Элечка поздняя: старшему уже восемнадцать. Володя настоял оставить ребенка, а она такая болезненная оказалась, что я уж сто раз пожалела. Вот и в этот раз… Думала, съезжу с ней на море – окрепнет, сил наберется, а вернулись — она теперь ни ходить, ни спать не может, только сидит калачиком в кресле и хнычет: «Водоросли! Уберите с меня водоросли!»
Я, посочувствовав, выразила надежду на помощь Бондарчихи. Мол, к ней и с худшим идут: кто с параличом, кто даже с онкологией. Эля вдруг пошевелилась и протянула ко мне руки, я бережно пересадила ее к себе на колени. Она оказалась такая легкая, как пушинка. Девочка обвила мою шею руками, положила на плечо голову и умиротворенно затихла. Нина Евгеньевна, искоса взглянув на нас, удивленно проговорила: «Надо же! Она эти дни никого к себе не подпускала. – И просительно добавила: А вы не могли бы к Бондарчихе с ней сами пойти? Я ведь знахарей не признаю. Вдруг она это почувствует и откажется мою девочку лечить?» Я, конечно же, согласилась.
И вот я с Элей на руках и трехлитровой банкой воды, висящей на локте, вошла во владения Бондарчихи: большой кирпичный дом и летняя кухонька под развесистым грецким орехом и черешней. Заняла очередь. Кто-то уступил мне место, усадив на щербатую табуретку. Я осмотрелась: чистый, украшенный пышными розами и георгинами двор набит под завязку – человек тридцать, наверное. Голова Эли по-прежнему лежала на моем плече. Выдержит ли девочка несколько часов ожидания?
Тут к нам подошла плотная женщина средних лет, одетая очень непритязательно: в белой косынке, завязанной на затылке, в цветастом домашнем халате, фартуке и шлепанцах. «Я – Маша, Бондарчихина дочка, — наклонившись, тихо сказала она, балакая по-кубански. – Хотить, я вас прийму. Бо ж вы с ребеночком». Я закивала: «Да, да. Ой, спасибо вам!» «Пидемо зи мною у летнюю кухоньку». Я по пути ей что-то бормотала об Элиной бессоннице, о преследующих ее водорослях, Маша, молча, кивала.
В прохладной кухоньке, пахнущей травами, она усадила нас возле стола, на который водрузила мою банку, а сама повернулась к иконам, в изобилии развешанным в углу: Иисус, Богородица, Николай Чудотворец и еще много разных святых. Начала читать молитвы, церковные. Потом перешла к какой-то своей. Что-то типа: идите, мол, от Элички злые духи туда, «где Иисус не бывал, попик не спевал, Божья Матерь не ходыла…» При этом она то и дело до хруста в челюстях зевала. Затем неожиданно обернулась ко мне и сказала (не спросила!): «Вы не маты цому ребенку. Не знаю, хто вы ей. Ие матерь проклята ридною матерью. Ну, то значит — бабушкою Элички. Из-за цого детына и болие». Потом вновь обернулась к иконам, еще позевала, что-то почитала и добавила: «Эличку надо срочно к костоправу. Бо врачи ей не помогут. У неи шея не в порядке». Потом опустила большой серебряный крест в банку, долго шептала над ней, и, вынув крест, сказала: «Девочке надо б выпить цей воды. Вона будэ?» «Эля, попьешь водички?» — спросила я неуверенно. «Да», — охотно согласилась она и даже выпрямилась, выпив полную чашку, украшенную желтыми горохами. Маша заулыбалась: «Ну, вот и добре! А то бувае, шо надо силою заставляты. Ничого, вона выздорове. Тики ще разив два до мэне приидэте», — заключила Маша, выводя нас и закрывая кухоньку на ключ. Она даже не взглянула на деньги, которые остались лежать на столе.
Держа в руках почему-то сильно потяжелевшую Элю и стукая себе по боку свисающей банкой, я приковыляла к машине. Нина Евгеньевна удивленно воскликнула: «Уснула? Не может быть! Она уже пятеро суток глаз не смыкает! – И попросила своего молчаливого спутника: Давай, Жорик, постоим немного, пусть она поспит». Мы отъехали в тень и я стала потихоньку рассказывать им, как все прошло. И как нам повезло, что Маша приняла нас без очереди. И что та догадалась, что я Эле не мать. Нина Евгеньевна слушала рассеяно, наверное, тоже не спала все эти сутки. Однако, услышав о материнском проклятии, она испуганно дернулась: «Что? Повторите еще!» Я повторила Машины слова, уже балакая для точности. «Ой, смотрите, — протянула Нина Евгеньевна руку, — у меня волосы дыбом встали и мурашки по коже. Это правда — меня действительно мать прокляла. Что-то мне холодно стало».
Она выскочила из машины и долго стояла на солнцепеке, вытирая кулаком глаза, затем вернулась.
«Я вам расскажу, как это произошло, — срывающимся голосом сказала она. – Дело в том, что у меня самая ужасная мать, какая только может быть.
Но начну издалека, чтобы понятней было.
Родилась я и выросла в Анапе. Детства у меня не было, не знаю, как я вообще выжила: в доме бардак, вареной еды никогда не водилось, а от матери — только брань да побои. Мне все время хотелось куда-нибудь сбежать. Поэтому, окончив восемь классов, я сразу подала документы в педучилище и уехала из дома. Написала ей пару писем, но ответа не получила. И поняла, что матери у меня нет, да и не было. Жила в общежитии на скудную стипендию, как детдомовка. Всего в жизни добивалась сама. Окончила после институт — заочно, стала завучем, предлагали даже должность директора школы, но я отказалась – семья дороже. И с мужем мне очень повезло. Правда, поначалу жили мы стесненно – с ребенком в однокомнатной, но потом получили большую квартиру в центре Краснодара.
В общем, до недавнего времени все было хорошо.
И надо же мне было вспомнить, что у меня есть мать! Раньше мы всегда отдыхали в санаториях. А тут несколько лет назад я проговорилась друзьям, что моя мать живет в Анапе. Они удивились: зачем такие деньги платить, если можно у мамы остановиться? Я согласилась. Думаю – мать все же. Да и забылось многое. Дала ей телеграмму – чтоб хоть немного прибралась – и приехала с семьей. Какое там – в доме еще грязнее, чем было, а вместо объятий – ругань. Что я, тварь, забыла о ней, пятнадцать лет не заботилась о больной старухе, а теперь вот свалилась ей на голову со своей оравой. «Я тебе не прислуга!» — заявила она и, обмотав голову полотенцем, легла на кровать с одним голым матрасом. Не ехать же назад? Взялась я за тряпку, прибралась, есть приготовила. В холодильнике и кладовке – шаром покати, хорошо, что мы привезли много продуктов. И весь отпуск так: с утра наварю целую гору, потом мы целый день на море, а прихожу – в кастрюлях пусто, в доме кавардак, снова убираю и что-то варю, слушая оскорбления. Перед мужем и детьми стыдно было за нее. Но Володя сказал: «Родственников не выбирают, потерпим». А дети вообще ничего не замечали, им даже понравилось у бабушки. Так и стали ездить. Да и жалко ее было, ненормальную. Навезли ей постельного, много чего из вещей и мебели прикупили, чтоб жить было можно. Так что расходов было еще больше, чем на санаторий.
А в этом году мы друзей с собой взяли, уж очень они просились. Да и какие с нами хлопоты? Только ночуем, а продуктов набираем столько, что ей еще на месяц хватает. Но мать встретила меня бранью, мол, еще нахлебничков мне на шею приволокла? В дом войти было страшно: как специально все разбросано. А я ведь дала телеграмму, предупредила, что с друзьями едем. Стали мы весь день на море пропадать, с ней почти не виделись, так что ссориться было некогда.
Так вот, о самом главном.
Когда уезжали, мать вышла нас провожать, хотя раньше этого никогда не делала. Стояла у ворот, с ненавистью смотрела, как мы в машины усаживаемся, а потом крикнула: «Езжай, су…, и не возвращайся больше! Будь ты проклята и твои выродки с тобой!»
Я всю дорогу проплакала. За что? И постаралась забыть о ней. Теперь уж навсегда. Кто ж знал, что такая беда случится из-за этого проклятия! Бедный ребенок, она-то за что пострадала? — Нина Евгеньевна громко разрыдалась, но Эля даже не шелохнулась, девочка крепко спала, пристроившись на подушках.- Ой, простите за истерику, — спохватилась она, — просто у меня так наболело… Давайте уже ехать, а то вам домой пора».
На другой день Нина Евгеньевна позвонила мне и сказала, что Элечка проспала до одиннадцати часов утра, воду с удовольствием пьет, чувствует себя намного лучше. Потом, мол, съезжу к Маше еще за водой. И поинтересовалась – нет ли у меня адреса костоправа? «Есть, — спохватилась я, — баба Поля, двоюродная бабушка моей знакомой. Как это я вчера об этом забыла сказать! Она старенькая уже, никого не принимает, но я попрошу знакомую уговорить ее».
В общем, оказалось — у малышки действительно были смещены два шейных позвонка. И в этот раз на приеме присутствовала и Нина Евгеньевна. Выходит – поверила в знахарок. А после этого она снова побывала с Элей у профессоров (все ж не доверяла, выходит) и бабы Полин диагноз полностью подтвердился. Профессора удивленно сказали – как мы этого раньше не заметили? Ее надо срочно на пару месяцев в больницу положить — на растяжку подвесить. Баба Поля только посмеялась: «Их самих надо на растяжку, чтоб меньше людей мучили». Вылечила она Элечку безо всяких подвешиваний своими волшебными старенькими руками и молитвой. Ребенок стал полностью здоров.
Так что вскоре наш Морозов повеселел. Снова с утра пораньше бдил за всем и нас песочил, но мы не обижались. Главное – мужик он хороший и когда надо, всегда выручит.
