«Роса, исчезая поутру, оставляет воспоминание о свежести.
Цветы, увядая от зноя, оставляют воспоминание о красоте.
Человек, умирая, оставляет воспоминание о том добре, что он принес».
(Одна из поговорок пустыни).
Вечер.
Пустыня раскинулась вокруг, горячая, дикая, желтая, как сонная львица. Она устала. Она тяжко, медленно дышит, забывая призраки уходящего дня.
Пустыня умеет забывать. И помнить.
Ночь приходит быстро, приносит прохладу. Звезды свисают с неба частой тяжелой сетью, что цепляют себе на бедра танцовщицы. Ветер тихо скользит по песку, гладит его, стирает шрамы от тысяч и тысяч равнодушных ног. Ветер сдувает песок с каменных лап, нежно-нежно касается навечно сжатых, чуть надменных губ, будто целуя. О, этот легкомысленный ветер!..
Каменные, незрячие глаза статуи молча смотрят в ночь.
…Его называли Соколом Рассвета, Отцом Ужаса. Ему поклонялись, как богу, его боялись, как демона.
Теперь он стал просто… достопримечательностью.
Если бы Сфинкс умел смеяться, он бы рассмеялся. Но он уже давно этого не умеет.
Ночь медленно скользит над Великой рекой. Где-то рядом шумит город, вечно неспящий, лихорадочный, тревожный. Где-то рядом люди спешат и опаздывают, танцуют, любят, ненавидят, обманывают, побеждают и проигрывают, убивают, умирают и рождаются, чтобы когда-нибудь умереть.
Здесь – только тишина. И ветер. И каменные глаза, молча смотрят в ночь.
Сфинкс тоже устал, очень устал.
И сейчас, в благословенном безмолвии он грезит о тех днях, когда мир был просторен и молод, когда звезды еще говорили с землей, а пески прорастали сказками, как травы после дождя.
…Тогда, бывало, с заходом солнца он просыпался и потягивался, с наслаждением сбрасывая с себя надоевший камень. И пустыня вздрагивала от мягкой, бесшумной тяжести огромного львиного тела.
…И он несся мили и мили по остывающей земле, не видя ничего, кроме песка и звезд, и играл, как котенок, подпрыгивая и ловя лапами спелые небесные огни, и тихо рычал, смеясь.
И молодая черноглазая ночь смеялась вместе с ним.
Как давно это было. И как недавно.
…В те века люди появлялись редко. Суровые и наивные, они придумывали себе богов, столь же жестоких, как они сами. Они часто о чем-то пели и везде видели страхи и чудеса. Они говорили о себе так, будто вечны, а исчезали быстрее, чем капли росы на песке. Странные, странные люди… Сфинкс никогда не мог их понять.
Иногда они приходили к нему. Что-то протяжно пели, приносили молоко, хлеб и фрукты. Потом они стали приносить металл и блестящие камни – то, что считали ценным. Иногда они даже убивали кого-нибудь перед ним… словно ему были зачем-то нужны чужие жизни.
Нет, Сфинкс решительно не мог понять людей.
Правда, был один человек… Совсем маленький человечек. Давно, очень, очень давно…
…Аму пробирался по песку так осторожно, как только мог. После яростного дневного зноя земля уже начала остывать и не жгла босые ступни, но бежать все равно нужно было быстро.
Мальчик спешил. Он понимал, что если отец заметит его исчезновение, то сильно рассердится, и, может быть, даже побьет. Пустыня – опасное место, и детям запрещалось уходить далеко от шатров даже днем, не говоря уж о ночи. Но не сделать этого он никак не мог.
Завтра его семья навсегда откочует с этих мест. Они пойдут к югу вдоль Великой реки, туда, где много травы, и большие болота, полные тростника. Они больше не вернутся сюда.
Поэтому он спешит сейчас туда, где каменная плита выступает над песками. И где смотрит в небо Великий Спящий.
Спешит, чтобы попрощаться.
Он никогда не меняется. Нечеловечески прекрасное лицо навеки застыло в выражении гордости и покоя. И мудрости. И тайны. Правда, Аму всегда казалось, что там отражается еще и печаль… Еще бы, всю жизнь лежать одному среди песка – это же так тоскливо! Поэтому он и прибегал сюда время от времени, чтобы поговорить со Спящим. Если, конечно, это можно назвать разговором…
– Здравствуй, – он карабкается на каменную лапу. Огромная, просто ужас! – Я сегодня в последний раз прихожу. Ты прости…
Он говорит, не ожидая ответа. В конце концов, когда тебя слушают – это уже неплохо. А в том, что Спящий его слышит, мальчик не сомневается.
– …и мы завтра уходим. Отец говорит, на юге земли богаче. Так что мы уходим, вот…
Он мнется. Сказать – или не сказать?
– Вот, я принес тебе подарок. – И он протягивает руки горсточкой – вежливо, как учили – держа в них маленькую, выбеленную временем морскую раковину, похожую на диковинно закрученную спираль. – Правда, красивая? Мне дал ее проезжий торговец. Сказал, она с самого Большого Моря на северном краю мира.
Он осторожно кладет ракушку на каменную лапу… и вздрагивает. Потому, что лапа шевелится.
Аму не помнил, как скатился на платформу. Сбитые коленки саднили, но боли он не почувствовал, потому что горячий ветер хлестнул по нему невидимым крылом, почти остановив дыхание. Где-то высоко-высоко что-то затрещало, и на него посыпался дождь из каменной крошки. Мальчик скорчился, закрывая лицо руками, почти чувствуя, как острые глыбы камня падают на него. Вот, сейчас…
«Не бойся меня, человеческое дитя».
Аму неуверенно поднял голову, жмурясь от пыли. Новый поток горячего воздуха растрепал ему волосы, сдувая песок. Он открыл глаза пошире… и снова зажмурился.
Прямо на него смотрело каменное лицо.
– Ты… живой? – прошептал мальчик.
Лицо кивнуло.
– А почему ты молчал все время?
«Люди приносят мне дары, когда просят о чем-то. Ты принес дар. О чем ты хочешь просить меня?»
Дар? Это он про раковинку?
– Я… – Мальчик замялся. – Это я не попросить, я просто так. В подарок.
Огромные глаза на миг расширились, потом стали прежними.
«Ты отдал мне самое дорогое, что у тебя было. Что я могу дать тебе взамен?»
И тут Аму вспомнил, что рассказывали когда-то отец и братья.
– А это правда, что ты знаешь все о каждом человеке на свете?
«Да». – Каменные глаза отчего-то стали печальными. Или это только так кажется?.. – «Я могу рассказать тебе всю твою судьбу, человеческое дитя. Ты этого хочешь?»
Знать всю свою судьбу? Аму задумался. Конечно, он станет великим мудрецом, если будет знать все заранее. Его будут уважать и даже бояться. А сам он не будет бояться ничего, потому что все ему уже известно. Прямо, как Спящему.
– А свою судьбу ты тоже знаешь? – неожиданно спросил он.
Сфинкс на мгновение закрыл глаза.
«Да».
– И… ты поэтому такой грустный?
Тишина. Долгая, горькая, прозрачная.
– Нет, – прошептал мальчик. – Нет, я не хочу знать.
«Да будет так», – длинный вздох пошевелил его волосы. И было в этом вздохе… облегчение? – «Но что же тогда ты попросишь у меня?»
Аму не ответил. Он думал о Спящем, который так много знает и может, но все равно лежит тут, совсем один, среди пустыни. И знание не приносит ему радости. И о том, что завтра он со своей семьей уйдет в новые земли, и впереди так много интересного и страшного. А каменный лев так и будет лежать здесь века и века, пока не превратится в песок. Или пока не умрет весь мир. Один. Совсем один.
– Мне ничего от тебя не нужно, – тихо сказал он. – Это… просто подарок. На память.
Странное выражение проскользнуло по огромному лицу.
«Я не скажу тебе твоей судьбы, человеческое дитя. Но скажу, что она будет долгой и светлой. А теперь иди и не оглядывайся. Мое время заканчивается».
Мальчик не стал спорить. Он осторожно погладил твердую лапу, спрыгнул на песок и побежал прочь. Не оглядываясь. Хотя ему очень хотелось…
…Сфинкс долго смотрел ему вслед.
А потом осторожно подгреб к себе раковину и накрыл ее огромной лапой прежде, чем она снова превратилась в камень. Все кто когда-либо приносил ему дары, делали это потому, что боялись или хотели что-то получить. Этот дар был принесен ради радости и ради памяти. Он, единственный из всех, был бескорыстным. И – единственный из всех – был настоящим. Таким, который стоило сохранить.
Ночь опаляется по краю алой полоской зари. Скоро придет новый день. И вместе с ним снова придут люди. Люди с их беготней, щелканьем, щебетом и треском, с их пустыми речами и любопытными взглядами, скользящими по лицу Сфинкса, как назойливые муравьи. Как крохотные песчинки, из века в век подтачивающие его каменную плоть.
Медленно. Но верно.
Но ему это совершенно все равно. День за днем он равнодушно смотрит, как умирает и вновь рождается солнце. День за днем он равнодушно смотрит, как появляются и исчезают толпы людей у его каменных лап.
А под одной из них – так глубоко, что не найдет ни один археолог – до сих пор лежит крохотная белая ракушка. Подарок пустыне от далекого моря.
Пустыне, которая умеет помнить.
