Сидела я дома с годовалым сынулькой, вела вкусную растительную домохозяйкину жизнь: готовила-шила-стирала и получала от этого замечательное наслаждение. Это я к тому, что не было ни повода, ни желания "думать о странном".
И вот однажды снится мне сон.
Небольшая преамбула: обычно человек полусознательно чувствует эдакое ощущение "идентификации себя" – я это я, я помню-чувствую свое прошлое, своих ближних, и внутренняя личность моя мне знакома и привычна.
Обычно в своих снах, при любых невероятных событиях, я чувствую себя собой, в крайнем случае – никем, точкой чистого наблюдения. В этом же сне я была другой женщиной, с другой памятью, знаниями, реакциями и эмоциями.
И еще, все снилось очень подробно, только что не в реальном времени, со всеми переходами из картины в картину. Я опишу только важное.
Сон.
Мы с мужем и сыном приезжаем провести отпуск в лесу, в домике лесника. Муж и сын не похожи на реальных, и сыну лет пять-шесть. Дорога через лес на телеге, солнечно-зеленая рябь, запах старого дерева домика. Покой и счастье - помню, как вчера было.
Через некоторое время прибегает из деревни мальчишка с невнятным известием, что-то там по радио говорили, беда какая-то. Стало тревожно и непонятно, и мы решаем на всякий случай вернуться в деревню и самим разобраться.
Идем по деревне к дому нашего хозяина-лесника, бабы говорят: "В деревне немцы". В конце улицы вижу каких-то людей в серой форме. (Эта я во сне ничего не знает про фашистов! Мое "дневное"отношение к этой картинке и отношение во сне различается категорически).
Неприятно, что чужие, неприятна неопределенность - и не более того.
Муж и сын уже в доме, я стою на дворе перед высокой террасой-крыльцом. В доме раздается неузнаваемый крик-визг, и прежде чем до меня доходит, что это голос моего сына, он вылетает из дверей, через перила, вышибленный каким-то невероятным ударом. Я рукой притормаживаю его падение, опускаю на землю позади себя. (Страха нет, прочих чувств нет, только какое-то безмерное удивление и быстрое и интенсивное восприятие ситуации, постижение невероятного).
А с крыльца сбегает светловолосый юноша в той же серой форме. Вижу (как залпом воспринимаю), он двигается играючи, наслаждается разминкой, своей тренированностью, на лице азарт сильного спортсмена перед сложным мячом «возьму- не возьму». Я почти слышу его мысли «с одного удара прикончу- не прикончу». Опять же ничего не ощущая, я бросаюсь на него. Он, не меняя своего направления к сыну, лишь мельком взглянув на меня, вроде бы отводит меня рукой.
(С этого места я буду многословна, и все равно не опишу и десятой доли ощущений. Я все помню, наверное, никогда не забуду, и очень хорошо понимаю, что такое Неописуемость и как убоги слова).
Я уже смотрю немножко сверху. Я постепенно наполняюсь чувство-мысле-знанием. Я знаю, что я убита, что сейчас будет убит мой сын, а через две-три минуты выбежит и будет убит мой муж. И я к этому отношусь спокойно и снисходительно. Во мне возникает, вливается какая-то Истина, чувство любви и свободы какого-то совершенно иного качества и силы, какое-то не «сверх-», а «вширь-знание», и к этому всему я прислушиваюсь с нарастающим восторгом.
А к тем и к тому, что остается внизу (я поднимаюсь) легкое доброжелательное равнодушие и сожаление, что невозможно дать им понять, ЧТО сейчас происходит, что такое На Самом Деле, настоящая мощная Реальность, и какая же фигня то, чем мы, в том числе и бывшая живая я, занимались там, внизу.
(Сравнение: ощущение мудрой доброй бабушки, наблюдавшей, как подрались два котенка из-за фантика, а потом ее позвали резать именинный пирог. Помножить на миллион).
Я поднимаюсь, я дышу шире себя, и я отворачиваюсь от земли Вверх.
Визуальная картинка – просто свет, сильный, но не слепящий, как просто светлое-светлое небо без цвета. Но ощущения! Это небо, оно для меня, оно меня принимает, оно меня ждет, улыбаясь. (У меня отец– очень любящий и надежный человек, и, однажды в молодости, я проперлась ночью через зимний лес в дом, где меня очень ждали. Помножить на миллион и уплотнить). Это небо, оно было Домо-отец. Или Папо-дом. И оно меня встречало, и я в него вплывала.
Все.
Я проснулась переполненная и счастливая. Потом потряслась: "А что это было???" Еле дотерпела до вечера, когда пришел с работы муж, зашла подруга-соседка, и я взахлеб начала им рассказывать. Подружка почему-то не разделила моего восторга и скорбно сказала: "Да, я сегодня тоже с утра думала о войне" "Почему??" " Ну как же, сегодня ведь 22 июня".
А надо заметить, что жили мы тогда в пейзанском быту, без телевизора и радио, и датами я совершенно не интересовалась, и даже краем уха слышать не могла.
Терпеть не могу всякого избыточно-эзотерического мракобесия, но...
Будто прилетели ко мне эти последние минуты той женщины.
