... И приснился мне сон. Надо сказать, что в середине Большой недели мой уставший разум нередко рождал очень реалистичные видения. И работа снилась довольно часто. Сумбурные фрагменты выдач и вскрытий, переложенные лицами и репликами моих коллег, мельтешили цветастым калейдоскопом перед моими спящими глазами. Проснувшись, я часто не мог толком вспомнить подробности этих сновидений, укрытых туманом от моего сознания. Но то, что явилось мне той ночью, я буду помнить всю свою жизнь. И даже спустя пятнадцать лет я постоянно вспоминаю тот сон, старательно перебирая его в памяти, будто листая страницы книги. Я снова и снова вглядываюсь в него под разными углами, то издалека, то упершись вплотную в его картинки. И кажется мне, что буду делать это все оставшиеся земные годы.
Итак, мне снилось патанатомическое отделение четвертой клиники во второй половине напряженного рабочего дня, когда вскрытия уже позади, но поздние послеобеденные выдачи еще не закончены, а родственники наших постояльцев уже ждут нас, держа в руках пакеты с одеждой усопших и заплаканные носовые платки. Стоя посреди коридора, я услышал настойчивый дверной звонок.
– Родня пожаловала, – бросил на ходу Борька, торопливо везущий куда-то подъемник с пустым поддоном.
– Тёмыч, открой! – услышал я голос Вовки Бумажкина, доносившийся из зоны выдачи. – Скажи, чтоб подождали минут десять. Сейчас отдам и приму у них вещи.
– Ага, понял, – отозвался я, направляясь на зов звонка. Щелкнув ключом, открыл дверь, приготовившись сказать то, что велел Вовка.
И тогда увидел ее. На пороге отделения стояла худощавая поджарая старушка, невысокая, с коротко остриженными кудрявыми волосами, выкрашенными в ядовито-рыжий цвет, не встречающийся в естественной природе. Ее выразительное скуластое лицо, с большим высоким лбом и огромными, совсем молодыми черными глазами, притягивало к себе взгляд. Одета она была в фиолетовую потрепанную вязаную кофту и длинную цветастую юбку, из-под которой виднелись черно-белые, видавшие виды, кеды. Пальцы ее правой руки, которой она упиралась на красный старомодный зонт, были унизаны множеством перстней с крупными разноцветными камнями. В левой она сжимала измятую потухшую папиросу, воняющую дешевым куревом. Странно, но пакета с вещами при ней не было. Она внимательно всматривалась в меня, будто силясь узнать давно забытого знакомого.
– Здравствуйте, – начал я.
– И вам долгие лета, молодой человек, – неожиданно ответила она.
– Вы по поводу похорон? – спросил я, разглядывая колоритную бабульку.
– Можно и так сказать. Это как посмотреть, – сказала она, удивив меня еще сильнее.
– Как фамилия вашего покойного? – продолжал я стандартный диалог.
– Если я тебе, голубчик, всех своих мертвых перечислять стану, тебе и десяти жизней не хватит, чтоб выслушать, – с усмешкой произнесла старуха, засунув в рот папиросу.
– Что, простите? – недоуменно переспросил я. «Это явно сумасшедшая бабка», – понял я, раздумывая, как бы мне аккуратно выпроводить ее из морга.
– На слух жалуетесь? Или на сообразительность? – с участием поинтересовалась она, подавшись вперед.
– Извините, я вас не совсем понимаю. Вы к нам по какому вопросу?
– По самым разным, солнце мое, – уклончиво произнесла сумасшедшая гостья. – Это тебе лучше знать, по каким, – добавила она, хитро подмигнув мне.
– Извините, а вас как зовут? – спросил я лишь для того, чтобы потянуть время, и решить, что же мне с ней делать. Я вдруг понял, что просто так выпроводить ее не удастся.
– Меня-то? Да кто как… Греки вот Донатосом звали.
– А фамилия? По паспорту…
– Так откуда же у меня паспорт-то? Нету у меня его, да и не было никогда.
«Бабка совсем свихнулась. На бомжиху вроде не похожа. Надо ее тихонько из отделения вывести», – подумал я, делая полшага вперед.
– Вы извините, давайте с вами в холле пообщаемся. А то сюда посторонним нельзя, – как можно мягче сказал я.
– А я тут и не посторонняя вовсе. Мне можно, – возразила старуха, лихо сдвинув сигарету из одного уголка рта в другой, как это делают заправские курильщики.
– Женщина, я вам повторяю, здесь только сотрудники могут, – добавил я твердости в голосе. А про себя решил, что пора звать Бумажкина. Он с такими визитерами не церемонился, мигом выставляя за пределы отделения.
– Да что ж ты так бабку-то напугался, соколик? – насмешливо произнесла она. – Неужто я страшная такая?
– Вы меня просто поймите, вам здесь быть не… – снова начал я, готовый закричать в глубь отделения «Вова, подойди на минутку».
– И чего ты Вовку-то звать надумал? От работы его отвлекать, – внезапно сказала она, заставив меня застыть от неожиданности. Толком не успев ничего сообразить, я услышал: – Я ж ненадолго, только поболтать. Ты ж сам этого хотел, разве нет?
– Я? С вами? – пролепетал я, стремительно наполняясь страхом.
– Ну, да. Донатосом меня греки звали. А русские меня Смертью величают. Смерть я, милок, вот что… – обстоятельно пояснила она.
– Смерть? – сдавленным эхом повторил я. – Моя?
– Общая. И твоя тоже. Я ж одна на всех, такая… Но еще раз ты меня очень не скоро увидишь. По людским меркам. Говорю ж, я поболтать только…
Преодолев сковывающий ледяной ступор и все еще надеясь, что бабка просто тяжело больна и пугает меня, я попятился назад в отделение, сиплым нетвердым голосом крикнув: «Вова! Вова, сюда!». Но ответа не услышал.
Как не услышал и других звуков, совершенно никаких. В отделении стояла звенящая вакуумная тишина. Старуха стояла уже в середине коридора и с любопытством смотрела на мое лицо, которое превращал в гримасу запредельный ужас.
– А что нам Вова? А Боря? На что они нам? Ведь я ж не к ним пришла, а к тебе. Эти двое меня всего один раз в жизни увидят, и сталкиваться мне с ними не с руки.
– Хватит… бредить! – сиплым шепотом бросил я ей в лицо и метнулся к Вовке, в зону выдач. Но там его не оказалось. Морг был совершенно пуст и предоставлен в полное распоряжение страшной старухи со мною в придачу.
Осторожно выглянув в коридор, я вздрогнул, снова увидев ее, и инстинктивно нырнул за угол.
– Да брось ты уже, Артюша… – с теплой добротой в голосе говорила она, шагая ко мне по коридору. – Ничего дурного с тобой не станется. Ты только не паникуй, а пользуйся моментом. Мало меня кто среди смертных дважды видел.
Голос ее звучал завораживающе и потихоньку, с каждой фразой выталкивал из меня ужас. Страшно было, конечно, очень, но орать и бежать без оглядки уже не хотелось.
– Ты выходи давай, чего ты там сидишь? Смерти боишься? Ну, так зови меня бабой Зиной или бабой Люсей, коли тебе так легче будет, – чуть-чуть враскачку говорила она. Слушая ее, я стремительно успокаивался. Теперь я был перепуган скорее логически, а вот психовать сил у меня не было. Она еще цепляла какие-то фразы, одну за другую, когда я вышел в коридор, зачарованно разглядывая ее. Что ни говори, а передо мною была абсолютно обычная бабка с папиросой в зубах и с зонтиком. Звали ее, правда, немного необычно… Хотя можно было Люсей или Зиной.
– Ну, слава Создателю, подействовали мои уговоры, – всплеснула она руками. – Ты ж сам сколько обо мне думал! Вот недавно совсем, когда фуги Баха включал, чтоб далеко не ходить. Я поначалу слушала тебя, а потом думаю: "Э, нет, мать, к этому и заявиться не грех".
– А Вовка где? Где они все? – с трудом выдавил я, облизав пересохшие губы.
– Здесь, рядом. Да только время у них не то, что у нас с тобой. Смекаешь?
– Нет, какое время?
– Вот ты думаешь время твое земное как двигается? Из одного места в другое, от понедельника к пятнице, да?
– Да, вроде, – растерянно кивнул я.
– То есть вот так? – старуха начертила передо мною в воздухе горизонтальную прямую.
Я вновь кивнул.
– Тут ты прав, Артемка. Именно так все для тебя и устроено. Да только окромя того, время еще вот так течет, – провела она сверху вниз вертикальную линию, перекрестив ее с горизонтальной. – И вот так еще – тоже, – продолжила она, старушечьей рукой проложив прямую от себя ко мне, через перекрестие первых двух. – И вот этак, – провела она косой отрезок, сверху вниз и слева направо пересекающий воображаемую систему координат. – И вот как еще, и вот еще как, – резко двигала она рукой, прокладывая новые временные маршруты.
– И что? – прервал ее я. – Мы-то где?
– Когда ты дверь открывал, был в своем обычном времени. Там и остался, стоишь там, перед дверью. То есть ты там как бы видим. А сам ты во время иное попал, вместе со мною. Я тебя туда вытащила. И верну обратно, перед дверью. Ты ее откроешь, а там кто-то из живых, из людей. Ну а пока – объявляю перерыв в работе, Артюша. Не против?
– Ладно, – бессильно выдохнул я, соглашаясь. – Ты, значит, смерть… Но ведь ты ж обычная женщина…
– А ты хотел, чтоб я к тебе с косой и в черной накидке пришла? Это все маскарад, к тому же он меня дурнит.
– А, тогда понятно… Значит, ты смерть… с зонтиком и с папиросой…
– Да от табака проклятущего никак избавиться не могу, – с досадой сказала бабка, вынув изо рта бычок и глядя на него с презрением. – Да, с зонтиком и курящая.
– То есть ты… – замялся я, не в силах подобрать слов.
– Я есть часть Божественного устройства, этап великого круговорота и инструмент священного перерождения, – торжественно молвила она. – Врата в потусторонний мир – тоже я, – добавила старуха, кокетливо подмигнув.
– И ты… ты приходишь ко всему живому?
– Нет, только к людям. Животные меня не интересуют.
– Ты некий дух, да?
– Я выше духа, как вы, люди, понимаете духов. Я так тебе скажу… – Она немного задумалась, чуть склонив голову влево. – Я не только персонаж. Я больше функция, но со своим лицом. Ну, наконец вкурил?
– Вкурил? – удивленно откликнулся я. Жаргона от бабки я не ожидал.
– Чего, чего-то неправильно сказала? – озабоченно поинтересовалась она. – "Вкурил", еще "въехал" говорят. Эт я точно знаю!
– Да нет, просто странно. Значит, ты, получается, всех людей на свете на тот свет отправляешь?
– Смело же ты со Смертью на ты переходишь! – ехидно протянула она.
– Вы, извините, – тут же поправился я.
– Да ничего, можно и на ты. Я тебя настолько старше, что это уже все равно… Смерть дарить смертным – да, главная моя забота. А кроме нее, еще и остальные.
– И какие еще? – спросил я, когда она замолчала, взяв паузу, словно о чем-то задумавшись.
– Да будто сам не знаешь? Я, голубчик, сея смерть, на живых влияю. Вспомни хотя бы похороны дяди. Ну, ту историю с органом. Как много тогда рядом со смертью-то произошло у этих двух, а?
– Да, согласен. Немало…
– А что с тобой сегодня в магазине приключилось? Забыл уже? Да не только с тобою, а с вами тремя.
– Я думал об этом, вы правы.
– Так вроде ж на «ты» перешли?
– Нет, я уж лучше «вы» говорить буду.
– Ну, как знаешь. Так что мясник был прав, но только отчасти. Он ведь сказал тебе… что?
– Что смерть делает хороших людей лучше.
– А дурных – хуже. Бывает, что совсем наоборот. Дурного человека могу облагородить, забрав его родных. Вот так…
– А Бог? Что ты о Боге скажешь? – задал я наконец самый главный свой вопрос.
– А что о нем сказать-то? То же скажу, что и ты, если истинно веруешь. Бог над всеми нами и властвует безраздельно. Он за каждым поворотом бытия… – ответила старуха, разведя руками.
– Значит, он во всем, что нас окружает? – по-другому спросил я.
– Он есть тело и кровь всего сущего. Оттого и причастие… Ясно?
– Ага, – кивнул я. – Скажите, – немного помедлил я, – но мне иногда кажется, что я Харон.
– Ну, раз ты это понимаешь, а значит, так и есть. Тут все зависит от того, как ты на это смотришь. И если узнаешь в себе Харона – тогда Харон, конечно.
– А кто тогда такой Аид, Бог мертвых?
– По сути – я. Но сам Аид – ваши людские вымыслы. Им ведь надо было как-то меня объяснить. Отсюда все эти легенды. Немногие знают истину.
– А я, получается, знаю, да?
– А то ж… Ты только, умоляю тебя, не начни на каждом углу с людьми этой истиной делиться. В дурдоме окажешься, – назидательно сказала она, слегка улыбнувшись.
– Да, это понятно. Как такое расскажешь. Вот только как я после нашей встречи со всем этим жить-то буду? – тихонько пробормотал я сам себе.
– А я думаешь об этом не позаботилась? Будет у тебя возможность все это принять за сон.
– Так я что, сплю, что ли?
– В своем обычном времени – да, спишь. Еще в одном – стоишь у двери. А уж в третьем – со мною разговариваешь. Тебе это непросто понять, лучше не ломай голову, а то треснет. Прими на веру – лучшее решение, поверь мне.
– И я могу проснуться в любой момент, и просто окажусь на диване, в «двенашке»?
– Сначала к двери подойти нужно, чтобы вернуться туда, где ты у двери стоишь. А уж потом и проснуться можно.
– Понятно, – кивнул я. – А что там, после смерти?
– У каждого – свое. Какие-то странные вопросы ты задаешь. Ты разве в Бога не веришь?
– Верю. Но я же ничего не знаю о другом мире…
– А знать не надо. Верить надо, – погрозила мне пальцем старуха.
– Хотелось бы знать, во что верить.
– Экий ты богохульник, право… А ведь еще православный… – покачала головой старуха.
– А что, католики как-то по-другому верят?
– Да нет. У православных просто таких больше, у кого вера яркая, как огонь. Среди католиков тоже есть, конечно. Но у православных больше.
– А мусульмане? – спохватился я.
– А что они? Бог-то у всех один.
– Но все его по-разному видят, ведь так?
– Да, верно. Вот потому всех по ту сторону разное ждет. Понял?
– Пытаюсь, – честно ответил я.
– Ладно, мил друг. Спасибо за любопытную встречу, конечно… да мне пора. И тебе тоже. Пойдем-ка с тобой назад, к двери.
– Да, уже?
– А ты чего-то еще спросить хотел?
– Да, – несмело сказал я, нерешительно замолчав.
Внимательно взглянув на меня, старуха сказала:
– А вот про это тебе знать ни к чему! Придет пора – почуешь. Да что тебе за печаль об этом, в твои-то годы. Понимаю, старик бы спрашивал, от жизни устав… Пошли, давай, к двери. Пора мне уже…
И она двинулась в конец отделения, где виднелась открытая дверь, ведущая в зал ожидания для родственников.
– Значит, мы еще увидимся? – как-то по-детски спросил я.
– А как же… Обязательно! – откликнулась бабка.
– А сейчас чего? – произнес я, когда мы подошли к двери.
– Сейчас давай прощаться, Артюша. Ну, всех тебе благ в этой жизни, голубчик.
– Спасибо, и вам тоже, – вежливо ответил я.
Обернувшись на пороге двери, она сказала с усмешкой:
– А мне-то каких? Мой удел – вечность. Ну, все, привет горячий, – бросила она через плечо и перешагнула порог, закрыв за собой дверь.
И тут же раздался звонок. Замерев от любопытства, я сначала хотел открыть. Но потом вдруг понял, что куда интереснее не открывать, пойти на Бумажкина с Борей посмотреть. «Я же сейчас во сне нахожусь, так ведь получается?» – думал я, направляясь к зоне выдач и всматриваясь в абсолютно реальную обстановку отделения. «Посмотрим, что дальше будет».
– Ну, чего там? Как фамилия? – вполне ожидаемо спросил Вовка.
– Да не знаю, – спокойно ответил я, глядя на его реакцию.
– В смысле? Дверью ошиблись, что ли? – вздернул брови Бумажкин.
– Да я не стал открывать. Пошли они все к черту, надоели.
