Я опять слышу гневные речи.
А слова – словно камни о гроб.
И как будто у Чёрной речки
Кто-то целит мне прямо в лоб.
Ливень хлещет сквозь тучи сито.
В сизой дымке гора Машук.
У подножья лежу убитый.
А убийца – мой бывший друг.
Эх, поэты! Смешные поэты.
Неуживчивый, дерзкий сброд.
И тоскуют о вас пистолеты.
И «безмолвствует народ».
- Отпустите под честное слово!
Но молчит переполненный зал.
- Кто за то, чтоб в расход Гумилёва?
Трое - против. А триста – за!
Повторится ещё стократно
Злых властей беспощадный суд.
Новоявленному Сократу
Чашу с ядом испить дадут.
И никто уже больше не спросит,
Где могилка, в которой зарыт
Мандельштам, по имени Осип,
И за, что же он был убит?
Кто от пули, а кто – от рака.
Маяковского разве забыть?
А Твардовского? А Пастернака?
«Лодка чувств разбилась о быт».
Рдеет кровью рассвета зарево.
Перестав о других причитать,
Затянула петлю Цветаева.
На устах у неё печать.
Поминать нету больше мочи.
Слезы солью забили рот.
Я встаю в эту длинную очередь,
Чтоб взойти на судьбы эшафот.
На душе просветлённо и грустно.
Красота о покой окрест.
Лишь проносят жрецы искусства
На Голгофу свой тяжкий крест…
Поостыли кипевшие страсти.
На Руси через тысячу лет
Не враждуют поэты и власти.
Потому что поэтов нет.
