В детстве быль мне бабка рассказала,
Об ожившей девушке в гробу.
Как она металась и рыдала,
Проклиная страшную судьбу.
Как услышав неземные звуки,
Сняв с усопшей тяжкий гнет земли,
Выражение небывалой муки
Люди на лице ее прочли.
И в жару, подняв глаза сухие,
Мать свою я трепетно просил,
Чтоб меня, спася от летаргии,
Двадцать дней никто не хоронил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы любовь свою сгубили сами,
При смерти она, из ночи в ночь.
Просит пересохшими губами ей помочь.
А чем нам ей помочь?
Завтра отлетит от губ дыханье,
А потом, осенним мокрым днем,
Горсть земли ей бросив на прощанье,
Крест на ней поставим и уйдем.
Ну, а вдруг она, не как другие,
Нас навеки бросить не смогла,
Вдруг ее не смерть, а летаргия
В мертвый мир обманом увела?
Мы уже готовим оправдания,
Суетные круглые слова.
А она еще в жару страданья,
Что-то шепчет нам - полужива.
Слушай же ее, пока не поздно,
Слышишь ты, как хочет она жить.
Как нас молит - трепетно и грозно -
Двадцать дней ее не хоронить!
