Гайка попала в детский дом в возрасте четырнадцати с половиной лет, после смерти бабушки. Мать умерла ещё раньше — спилась, а отца у неё не было. Как ни плохо ей было с пьющей и бьющей матерю, в детском доме было ещё хуже — здесь царила крайняя жестокость. Работники детского дома перекладывали на детей вину их родителей, которые, по их мнению, были такими ничтожествами потому, что и их родители, и родители их родителей, до самого дальнего колена, были такими же ублюдками.
Гайка отличалась от других детей тем, что ни разу не встала на колени, чтобы покаяться и поцеловать обувь воспитателей, когда её пороли, и никогда не плакала, не кричала во время жестоких наказаний. А главное — в отличие от других детей, так и не поняла, не осознала своё положение — положение ублюдка, который является обузой, язвой, заразой для общества. Другие дети после двух-трёх жестоких наказаний понимали, что являются воплощением порока, чем-то вроде биологических уродов в моральном плане, и не смели больше думать о себе, как о людях. А Гайка была другой…. Её чаще всех подвергали наказаниям, и жестокость этих наказаний была особенной, а она всё никак не могла понять то, что от неё требовалось. Был особенно тяжёлый период, длившийся несколько месяцев: в мороз, раздев догола, Гайку вывели во двор и привязали к столбу. Так она простояла около часа, а на следующий день заболела — поднялась температура. И её снова вывели на мороз, и снова привязали к столбу, говоря «авось, сдохнешь». Если бы девочка умерла от воспаления лёгких, эту смерть легко было счесть естественной, и даже сказать, будто непослушная девочка сама убежала на улицу, и там простудилась. Она болела, но никак не умирала, и её выгоняли снова и снова. На счастье Гайки, зима кончилась, но кашель не проходил, и почки стали болеть. Воспитатели придумали новую кару — заставляли Гайку работать в подсобном хозяйстве, выполнять самую тяжёлую работу, отводя на отдых вместе со сном три часа. Но и это Гайку не образумило — воспитатели вновь заметили какое-то нарушение дисциплины.
— Я заставлю тебя ползать на коленях, гавкать и лизать мне ноги! — с яростью, сказала мама Марина. — Ты — животное, и я тебе это докажу! Я добьюсь того, что ты это осознаешь! Ползай, паскуда, пока ещё есть возможность одуматься без наказания.
— Ни за что! — ответила Гайка. — Я — человек, а ты — мразь!
Сколько ни приписывали Гайке дерзость, хамство и неуважение к людям, такого неповиновения она прежде не выказывала.
Марина схватила Гайку за руку, но Гайка показала ещё большую наглость — вырвалась, и побежала.
Её нашли, скрутили, раздели догола, приволокли в душевую, собрали там других детей, поставили четыре электрочайника, и, вскипятив воду, медленно выливали на девочку, требуя, чтобы она начала молить о пощаде, но Гайка терпела и продолжала говорить оскорбительные вещи и проклинать педагогов, когда с лица слезла и с грудей начала слезать кожа, а глаза сварились и побелели. Истязание длилось шесть часов; Гайка умерла, так и не поняв того, чему её учили. Но смерть Гайки не была напрасной — другие воспитанники усвоили урок, и дисциплина больше не нарушалась.
