Как-то раз, сидев со своей прабабушкой, я расспрашивал ее о прожитом прошлом. Любимой ее темой было ее детство. Я всегда поражался ее памяти, ведь ей было 96 лет и помнить все, до малейшей детали… признайтесь, это великолепно и феноменально. Да, старость давала о себе знать, так как она пересказывала свои истории неоднократно, но слушать их было одно удовольствие, ведь каждый ее, хотя уже по несколько раз пересказанный, рассказ казался мне новым.
Но эту историю она никогда и никому не рассказывала. Она не любила фотографироваться, у нее был панический страх перед объективом. Это может показаться смешным, ведь что может быть опасного в фотоаппарате? Вот именно, ничего. Я знал, что моя бабушка долго не протянет, ведь старушке на тот момент было 96 лет. Да, я пренебрег здоровьем бабушки, ведь, зная то, что если она будет вспоминать что-то эмоциональное, ее старое сердце может не выдержать и она сможет попрощаться с жизнь из-за какого-то пустяка. Но мне было ужасно интересно, откуда такие страхи.
- Помню, на дворе был май, тысяча девятьсот семнадцатого года. Мне было на тот момент всего пять лет, - начала рассказывать моя прабабушка, отреагировав на мой вопрос довольно-таки спокойно – жизнь на Руси ухудшалась с каждым днем. У простого народа не было ни счастья, ни радости… Нашу семью переслали на Туркестанские земли. Мы надеялись на лучшее, что там мы сможем найти свое счастье. Но, место, где мы жили, было просто ужасным. Народ реагировал на приезжих враждебно, внедрение Русских войск, повышение налогов – они считали, что во всем вина русских, в том числе и нашей семьи. Но подойти к нам страшились. Мы были под защитой Царской Руси. Как нам было сложно. Работа была, в основном, на полях, знакомая моему отцу. Но это был совершенно иной климат, совершенно иная земля. Вскоре отец овладел всеми нужными умениями работы с «Азиатской» землей. Но счастья так и не было. Мы были все еще, своего рода, рабами. Я росла, подросла и твоя покойная прабабушка Зоя. Она пыталась помочь отцу на полях, а мать следила за мной и за нашим новым домом. Спустя полгода, это был холодный октябрь, наш кишлак начали навещать русские фотографы. Отец тогда был на поле вместе с Зоей, а мать повела меня на местный базар, где и проводилось это мероприятие, - моя прабабушка замолчала, а после, потерев свой морщинистый лоб, продолжила – помню, как стояла старая арба, на арбе сидела маленькая девочка с закрытыми глазами, она была одета как фарфоровая кукла. Дети и взрослые то и дело садились на арбу и фотографировались с этим прелестным созданием. Дождавшись своей очереди, мать посадила меня на арбу вместе с этой «куклой» и отошла от меня, сказав мне, что она не живая. Спустя неделю, на том же самом базаре, раздавали готовые черно-белые фотографии. На той фотографии та девочка, сидевшая неподвижно с закрытыми глазами, ехидно улыбалась в объектив, открыв свои стеклянные глаза.
- Бабуль, но что в этом такого? Ведь ребенок не может сидеть все время неподвижно! – удивился я.
- Да, ты прав, не может. Но не мертвый ребенок.
По моему телу пробежались мурашки. Услышанное показалось мне маразмом старушки, и я быстро перевел тему разговора.
В 2008 году, спустя несколько месяцев, умерла моя прабабушка, завещав мне коробку, в которой лежали ее личные вещи. В ней был ее любимый гребешок, старый кулон, несколько медалей со второй мировой войны, которые были выданы за медицинскую помощь воинам, записка и старый альбом.
В записке было написано: «Не забывай заглядывать в этот альбом. Фотографии будут напоминать тебе о моих историях». Я нашел ту самую фотографию. На фотографии был живой улыбающийся труп маленькой девочки и моя покойная прабабушка, сидевшая на старой арбе.
