Когда умирают близкие – это больно и горько. Боль накатывает волнами и иногда кажется, что ты сейчас задохнешься, захлебнешься этой болью! Так было, когда умер отец. Я, наверное, сошла бы с ума, если бы не пришлось заняться организационными моментами. Воле-поневоле пришлось выключить эмоции и включить мозги. Этакий передвигающийся биоробот на два с половиной дня.
Матери моей пришлось хуже: она поддалась боли. Упала на спину, подняла лапки вверх и позволила боли вгрызаться в душу. Это нормально. Человеку отведен определенный срок, чтобы скорбить. Единственное, о чем она попросила, чтобы мы не пичкали ее успокаивающими или снотворными таблетками. Она хотела все пережить, но все помнить. Психика человека так устроена, что чтобы не свихнуться окончательно, она ставит блоки, отключая сознание. Вот почему мать пребывала в трех состояниях с попеременным успехом. То она начинала биться в безмолвной истерике, когда слышно приглушенные всхлипывания и никаких бабских визгов и причитаний в голос. То вдруг она безо всяких таблеток затихала, тяжело привалившись к спинке дивана, закатывала глаза, замирала, уставившись, не мигая, в одну точку, и в моем атрофированном мозгу мелькал обрывок глупой мысли: «Интересно, дышит или уже нет…». То взгляд ее на секунды приобретал какую-то осмысленность, она начинала что-то говорить, но тут же путалась, сбивалась и снова уходила в свое горе, затапливая его слезами. Короче, помощник из матушки был почти никакой!
Гроб с телом отца стоял в комнате. У меня была впереди вся последняя ночь, чтобы успеть приготовить некоторые блюда и подготовить посуду. Поминки было решено устроить дома. Намечалось, по нашим скромным подсчетам, семьдесят человек. И это не предел, потому что похороны – не именины, и никто не ждет особого приглашения. Люди просто приходят проститься без стука или звонка в дверь, поэтому двери не запирают. Я сновала из кухни в ванную, бросая то и дело тревожные взгляды на матушку. Она сидела на диване в застывшей позе, как мраморная статуя. Уговорить ее уйти в другую комнату, чтобы прилечь, не представлялось возможным. Она хотела последнюю ночь провести рядом с мужем. Я не стала настаивать: сил не было уговаривать и спорить, да и ни к чему это.
Отца похоронили на другой день. Тут уж пришла моя очередь отключиться от внешнего мира и остаться со своей скорбью наедине.
Еще долго матушка моя находилась в коматозном состоянии. Заговорила она только через полгода. Конечно, я отказывалась верить в такое, но когда после полугодовых поминок мать выбросила всю мебель и затеяла ремонт, я поняла, что она не придумывает.
Итак, мама начала рассказывать. В ту последнюю ночь, когда я сновала по квартире с предстоящими поминками, а она сидела на диване в противоположном углу от гроба, в котором обряженный согласно всем христианским канонам лежал отец, произошло невероятное. Мать то отключалась (не засыпала, а входила в состояние полного оцепенения или прострации), то приходила в себя. Вдруг ее позвали по имени. Его голос ни с кем нельзя спутать. Она повернула голову в сторону. Рядом с диваном стоял… отец. То есть, тело лежало в гробу, но она одновременно увидела его силуэт стоящим рядом с собой. Страшно не было. Он ее успокоил сначала, сказал, чтоб не плакала. Потом начала жалеть, говорил, что теперь она осталась совсем-совсем одна, даже при наличии детей и внуков – одна. Бросил странную фразу: «Ты сейчас не понимаешь, каково это, быть одной, но с годами поймешь». Потом отец совсем озадачил матушку, назвав ей дату ее смерти. Точнее, возраст, когда ей суждено умереть. Я до сих пор не могу вытрясти из нее эту цифру. Еще некоторые вещи он рассказал, но мать категорически отказывается делиться информацией, мотивируя это просто: он просил не говорить, эти вещи касаются только меня.
Пробыл рядом с ней в ту последнюю ночь он совсем недолго, но, как выяснилось, не простился. Далее начались эти странные скрипы, шаги, шорохи. Когда я приезжала, я тоже слышала звуки, но говорить о них вслух ни я, ни мать не хотели. Отец появился и накануне сорока дней. Мать прилегла вечером после работы в другой комнате и уже начала проваливаться в сон. Как она шутит, даже начала слышать свой собственный храп. Вдруг из комнаты, где последние три года лежал парализованный отец, раздался скрип дивана. Спустя несколько секунд у входа в комнату послышался зловещий обиженный шепот: «Все спиш-шш-шшь… Все храпиш-шшь и храпишш-шшь…».
Мать подскочила и сначала замерла от неожиданности, а потом вдруг разозлилась. За три года, пока болел отец, и мама кормила его из ложки, делала массаж, таскала на себе в ванную, она вымоталась, смертельно устала и теперь хотела одного – отдохнуть хоть немного. Приподнявшись, она крикнула шевелящейся в дверном проеме занавеске: «Оставь меня в покое! Дай мне отдохнуть!!!» В ответ – тишина.
Больше отец не приходил открыто, только продолжал скрипеть диваном, подкрадываться и вставать сзади и иногда - постанывать. И так – до полугода. Бедная матушка. Эти полгода она мне ничего не рассказывала. Когда рассказала – я не поверила! Она в отчаянии махнула рукой и вздохнула: «Я – не сумасшедшая! Он был рядом». И у меня нет оснований ей не верить.
Слава Богу, ко мне отец приходил и продолжает приходить только во снах. Всегда улыбающийся, счастливый, молчаливый и наблюдающий со стороны, иногда – чуть-чуть грустный. Спи спокойно, папа.
