В то время мы верили в Бога, но, в общем-то, были атеистами с языческим пошибом. Сами тайком были крещены и своих детей тайно крестили. Икон в доме не держали, но, при случае, лоб крестили. В чёрта не верили, но при его упоминании три раза плевали через левое плечо. В Божьи чудеса не верили, но просили у Бога помощи. В церковь ходили только пожилые люди. А мы на Пасху совали им куличи, просили освятить и, не постясь, разговлялись, чувствуя себя исполнившими долг перед Небесами. Такова была советская действительность. Спасибо духовным пастырям, которые сейчас рассказывают нам об истинных православных ценностях.
У моего мужа был друг Николай, так его называли в деревне с детства. Николаев-то у нас было много, но, по деревенскому обычаю, в имена всегда вкладывали черты характера человека: Колька – бесшабашный, Колюган – задиристый, драчливый, Кольша – весёлый, балагуристый, Николаша – добрый, ласковый, а вот Николашка – презираемый. Никто не переспрашивает, о ком идёт речь и без озвучивания фамилии.
Николай был уважаем с детства. Умный, серьёзный, ответственный. За что ни возьмётся – всё получается. Выучился на шофёра, был им в армии, а после армии руководство совхоза доверило ему новенькую молоковозку, так как Николай был непьющим и в технике разбирался.
Женился Николай после армии на самой красивой девушке села. Стройная, фигуристая, лицом на молодую Ларису Гузееву похожа, и имя такое же. Но была у неё в характере червоточинка: уж больно спесива. За глаза её звали Ларисон, а в глаза – Лариса Ивановна. В школе и медучилище Ларисон училась по принципу «три пишем, два в уме держим», и у неё, конечно, все учителя в виноватых ходили: плохо учат, завидуют, придираются. Однако уколы научилась делать хорошо, правда, давление мерить, по-моему, так толком и не умела.
Ларису Ивановну назначили к нам в село заведующей фельдшерско-акушерским пунктом (ФАП), пустовавшим до неё целый год. Так что женился Николай на начальнице. Но и Ларисе Ивановне нужно отдать должное: она была очень дисциплинирована, работала на совесть. ФАП сиял чистотой и порядком, все таблетки разложены по группам, новорождённых патронировала прекрасно. Нуа давление – это ерунда.
Например, обращается к Ларисе Ивановне пожилая женщина с жалобой на головокружение. Ларисон напяливает ей на руку хомут, давит на грушу, сосредоточенно вглядываясь в манометр, изрекает:
– Сто восемьдесят на двести двадцать.
– Господи, да у меня всю жизнь пониженное давление было, почему это нижнее такое высокое?
– Выпила, наверное, самогончику вчера вечером. Иди, дома валерьяночки прими, пройдёт.
И правда ведь, проходило.
Ко всем своим пациентам Ларисон обращалась на «ты». По именам не называла, только «дама», «девка», «малый», «бабка», «дед». Любого, невзирая на должности, возраст и ранги, могла обложить трёхэтажным матом. Но на неё, как на убогую, никто не обижался.
Вот сидят женщины в приёмной, обсуждают землетрясение в Чили. Ларисон слушает больного, кричит на них:
– Заткнёте вы свои хлеборезки, грёбаные песочницы? Негров пожалели! Себя лучше жалейте, а то сейчас на х… всех на мороз выкину.
А голос у неё резкий, громовой.
Ларисон считала себя авторитетом во всём. Если она говорила, все должны были молчать и поддакивать. Районная больница – в 30 километрах от села, кто поможет, укол поставит в случае чего? Вот и соглашались с любой провозглашаемой ею чепухой. Свои авторитетные речи Ларисон толкала везде и по любому поводу, так что как только она появлялась, все разбегались. Никогда и ни с кем не здоровалась, даже кивком головы. Проходила мимо людей с высоко задранным носом, но попробуй не поздоровайся с ней – лиха не оберёшься.
Вот такая жена досталась Николаю, и она-то стала причиной того, что с ним случилось.
Молодым после свадьбы дали добротный дом, правда, отопление печное и удобства во дворе, но тогда все так жили. Ларисон дочку родила. Мужем Николай был прекрасным, да и родители всегда на подхвате. Ларисон грязной работой ручки не замарает, нельзя, она – врач. Для грязной работы есть муж, родители - её и Николая. Но дом держала в чистоте, ребёнок был ухоженный, горячая еда на плите.
Николай вставал в четыре утра, управлялся с хозяйством, доил корову – в шесть часов уже на ферму надо, забирать и везти молоко на молокозавод. К обеду приезжал, снова за дела брался, а в шесть вечера ехал на вечернюю дойку. Завод далеко, пока молоко скачаешь, простояв больше часа в очереди, пока на пруд заедешь, бочку помыть… Домой попадал к полуночи. Работал без напарника, чтобы побольше заработать. Правда, в выходные машину другому шофёру отдавал, но очень переживал за свою «ласточку».
Как Николай и Лариса в семье ладили, мы не знали, муж никого в семейные дела не посвящал. Неприятности в семье начались, когда совхоз для привлечения специалистов решил построить два дома: один для бухгалтера, жившего с семьёй в материнском доме, другой, пятикомнатный, для зоотехника и врача – семейной пары, оканчивавших сельхозинститут и заранее завербованных директором совхоза. В дома подвели воду, поставили котлы центрального отопления. В пятикомнатном ещё и ванную сделали, кухню оборудовали плитой, рукомойником, вытяжкой – по тем временам фантастика.
Ларисон, зашедшая в пятикомнатный дом поглядеть на цивилизацию, буквально взбесилась: ей, такой авторитетной и необходимой людям, почти врачу, такой дом не построили, а этим «коровьим хвостокрутам» райскую жизнь готовят – да не бывать этому! Пусть в её дом въезжают. А эти хоромы ей либо добром отдадут, либо она их отвоюет, чего бы это ни стоило!
И она принялась обрабатывать директора совхоза. Какие только меры ни принимала, какие доводы ни приводила – всё тщетно. Последним доводом стало её тело, предложенное директору совхоза. Пришла к нему в кабинет, защёлкнула дверь и начала стягивать бельё, даже лифчик успела снять. Но хозяин кабинета на провокацию не поддался, собрал в кучу её тряпки, сунул ей в руки и, открыв дверь, слегка подтолкнул за порог. Свидетелем её позора стала секретарша.
Ларисон вышла на тропу войны: ездила по инстанциям, посылала на директора «телеги», даже анонимки. Комиссии приезжали одна за другой, но директор не сдавался. Ларисон натравливала мужа, родственников – всё напрасно.
Николай пытался увещевать жену, скандалы с битьём посуды сотрясали ранее мирный дом. Ларисон закусила удила и сделала ход конём: подала заявление от своего имени и от имени мужа на увольнение. Это был с её стороны как бы устрашающий аргумент, но он не сработал. Оба заявления были подписаны. Директор даже обрадовался, что его мучения заканчиваются.
А бедный Николай работал, не зная, что его в этот день уволили. Он сильно страдал от скандалов, но, надеясь, что Ларисон перебесится и они опять заживут по-прежнему, повёз вечером молоко. В голове так и кружились события последних дней.
Обратно возвращался, как всегда, ночью. Стояла полная луна, освещая ровным светом поля и грунтовую дорогу, знакомую Николаю до каждого ухаба, до каждого придорожного кустика.
Вдруг Николай что-то заметил у края дороги. Подъехав ближе, разглядел, что это старик в длинном плаще с надвинутым на глаза капюшоном и бородой до пояса. Хотел остановиться и заговорить со странным человеком, но тут старик поднял голову. Из-под густых бровей сверкнули глаза, как у волка. Николаю стало странно до жути, он нажал на газ. Боковым зрением увидел, что старик в каком-то невероятном прыжке вскочил на подножку мчащегося автомобиля, стал открывать дверь кабины, но она не поддавалась. Николай успел несколько раз перекреститься, прежде чем рукой схватить ручку дверцы, удерживая её, не давал старику ворваться внутрь.
Незваный гость что только не делал, чтобы попасть в кабину! Накидывал плащ на лобовое стекло, стучал кулаками в окна, стараясь их разбить, но у него ничего не вышло. Напоследок скорчил такую страшную гримасу, что у Николая сердце чуть не остановилось. Потом старик в таком же фантастическом прыжке соскочил с подножки, а Николай до самого дома давил педаль газа до упора.
Подогнав машину к нашему дому, вызвал моего мужа и всё ему рассказал. Муж предположил, что Николая ждут большие неприятности, испытания, и ему нужно готовиться к худшему. Мужчины сели за стол, накрытый мной наскоро, и просидели за бутылкой до утра. Я тогда ещё подумала, что в первый раз вижу выпивающего Николая. Утром муж (он учитель) сам поехал забирать молоко, а Николай пошёл домой, где его ждал сюрприз.
Жена объявила, что они уволились и уезжают из села, тем более что крёстный зовёт их в один из процветающих совхозов Белгородщины, куда сам переехал с семьёй и не пожалел.
Николай подчинился, поехал на разведку. На новом месте его встретили хорошо, дали должность механика гаража с окладом, вдвое превышающим прежний. Ларисон предложили место школьной медсестры, ребёнка устроили в ясли, квартиру дали в доме на двух хозяев, трёхкомнатную, с теми удобствами, за которые она и воевала.
Пришло время перевозить вещи, хозяйство. Стоял конец сентября. На одну машину, за рулём которой был сам Николай, погрузили насыпом свежевыкопанный картофель, овощи, а также заработанное в совхозе зерно, упакованное в мешки, – тонны две, не меньше. На других машинах были скарб, скотина и прочее нажитое. Родители вышли с иконой, благословили в дорогу.
Отъехали километров сто, когда на пустой трассе вдруг появился знакомый старик. Как показалось Николаю, он кинулся под колёса грузовика. Шофёр вывернул руль и оказался в кювете. Машина кувыркнулась под откос и снова встала на колёса, видимо, благодаря погромоздкам (клеть из досок), которые были выше кабины. Картошка рассыпалась, некоторые мешки развязались, зерно засыпало место аварии.
Чудеса продолжались. Другие шофёры подтвердили, что видели, как что-то промелькнуло. Николай никому не сказал, что это был старик. Все подумали, что это заяц или ещё какая живность, но ничего не нашли. Рассыпанное кое-как собрали. Машина получила небольшие вмятины, а Николай отделался испугом, у него даже ушибов не случилось. У всех на уме был один вопрос: «А если бы родители не благословили иконой, что было бы?»
С полгода на новом месте всё шло прекрасно. Николая уважали за характер, мастеровитость. Начальство за руку здоровалось, всё, что нужно для семьи, давали без разговоров.
А у Ларисы Ивановны уже к февралю стали портиться отношения с окружающими. Её апломб воспринимался как вздор и глупость. В школе надо было держать себя в руках: никого не обматеришь. Да какое там обматерить, даже грубость не допускалась! Душа Ларисон изнывала. К концу учебного года на неё поступило несколько жалоб. На беседы у начальства Ларисон реагировала очень болезненно, а после очередного втыка уволилась.
В селе тоже никакого авторитета не было. Соседи посчитали её очень неприятной особой и старались не общаться. Над её сентенциями смеялись в открытую, в очередях ей приходилось стоять вместе со всеми, блата в магазине не было. Ларисон заскучала. Имея массу свободного времени, поехала навестить родителей.
Из родного дома она приехала на самосвалах.
– Мы уезжаем, – категорично заявила Ларисон мужу.
Николай как отрезал:
– Тебе надо – уезжай, а я остаюсь.
Ларисон визжала, орала, плакала, но Николай был непреклонен. Тогда она собрала мужиков, пообещав богатый магарыч, погрузила всё, оставив мужу диван и телевизор, по его просьбе, – и отбыла. Заехала в бухгалтерию, написала там заявление на алименты, чем лишний раз повеселила работниц конторы.
Охотниц до новоявленного бобыля было немало. Приходили в гараж, вечерами ломились к Николаю домой, но он на местных красавиц не повёлся. Вечерами сидел перед телевизором с бутылкой вина, исключительно для того, чтобы заснуть.
Однажды заснул, забыв потушить сигарету. Затлела диванная синтетика. Огня не было, но ядовитый дым заполнил комнату. Николая сильно затошнило, и он сполз на пол. Как дополз до двери, отомкнул и открыл её, как вывалился на свежий воздух, не помнил. Лежал во дворе, видимо, без памяти. Потом очнулся: дыхание останавливалось, он задыхался.
И тут почувствовал на лице, во рту, в носу чьи-то волосы. Над ним склонился старик, его борода щекотала в носу, Николай начал чихать. Он чихал и чихал, широко раскрывая рот, втягивая воздух, исторгая не только слюни и сопли, но и содержимое желудка. Мозги прояснились, Николай стал креститься и повторять: «Господи, Боже мой, помоги мне, спаси и помилуй».
Старик исчез неизвестно куда, а Николай понял, что тот помог ему не умереть. Поднявшись с земли, вошёл в дом, замотав свитером голову, схватил тлеющий диван и поволок к выходу. Водой затушил пожар. Как он смог вытащить через три двери этого мастодонта, сам не понимал. Видно, Бог помог.
Николаю всё же пришлось лечь в больницу. У него, кроме отравления, нашли предынфарктное состояние.
Лечила Николая врач Лариса Ивановна. Стройная, миловидная, как оказалось, разведённая. Есть ребёнок – девочка девяти лет. Лариса Ивановна на пять лет старше Николая, но тот приложил все усилия, чтобы её покорить. Он обожал её тихий голос, манеру общения, приветливость, обаяние. Вскоре они стали жить вместе. Больше всего Николая удивило не то, что его новую жену звали как прежнюю, а то, что и дочь Ларисы Ивановны звали так же, как и его дочь, – Катей.
Когда Николай приехал в наше село проведать родных, зашёл к нам. Рассказал обо всём, что случилось. Его слова я до сих пор помню, они перевернули все мои понятия о жизни. Буквально он сказал следующее:
– Теперь я точно знаю, что Бог есть. Кто просит, тому даётся. Есть добро, и есть зло. Раньше я не знал, что такое счастье, хотя мы с Ларисой любили друг друга. Любовь и счастье – не одно и то же. Счастье там, где есть Бог. В новой семье я счастлив, потому что с нами Бог.
Ну а что же Ларисон? Её место на ФАП было свободно, она до сих пор там работает. Вышла замуж за Кольшу, родила ему сына. А главное – авторитет её стал ещё круче. Население состарилось и сократилось, школу закрыли, совхоза не стало, так что она теперь единственный начальник, а для неё это важнее всего. Да и живёт она в том доме, за который воевала.
Я думаю, что если бы Николай ещё раз встретил того старика, в ноги бы ему поклонился и спасибо сказал за все перемены в его судьбе. Кем был этот старик? Плодом воображения Николая, фантомом, а может, кем-то реальным?
