Работал на Одесской киностудии молодой кинооператор Егор Большов. Воспитанник детского дома, он окончил ВГИК в середине восьмидесятых и попал к нам по распределению. Получил комнатку в студийном общежитии и сразу увяз в работе – фильмов тогда снималось достаточно, и хорошие операторы были востребованы постоянно.
По складу характера Егор оказался настоящим отшельником, предпочитал уединение и общение с самим собой, чем, конечно, сильно отличался от всегда открытых и компанейских одесситов. Наверное, поэтому близких друзей на студии он не завёл. И с девушками у Егора серьёзные отношения всё как-то не получались, хоть парнем он был симпатичным и неплохо зарабатывал.
А в начале девяностых, когда уже случилась перестройка и в кино хлынули шальные деньги, которые под видом меценатства «отмывали» дельцы всех мастей, Егор Большов вдруг выпал из работы. Всё на киностудии крутилось, вертелось, мелькали названия новых фильмов, снимались экранные знаменитости, выплачивались непривычные для советских киношников огромные гонорары, специалистов для съёмочных групп не хватало, а опытный оператор Егор сиднем-сидел в своей общежитской комнатёнке и отказывался от выгодных предложений.
Я тогда работала на киностудии редактором и слыла активисткой-общественницей из тех, которым «всегда всё надо». Вот и стало мне надо узнать, что же такое происходит с Егором Большовым.
Явилась в общежитие, но дверь мне Егор не открыл. Сначала не отвечал ни на стук, ни на настойчивые уговоры и нытьё, а когда всё порядком его достало, откровенно послал меня куда подальше. Соседи по общаге тоже ничего толком не рассказали. Малообщительный Егор ни с кем не откровенничал, выходил из своей комнаты редко, а в последнее время вдобавок нацепил на нос большие тёмные очки, которые не снимал даже в сумерках.
Меня всё это заинтриговало до такой степени, что, примостившись на коврике у двери, я решила взять Егора измором: приспичит же ему когда-нибудь в туалет. Так и подстерегла.
Егор поначалу грубил: мол, какого чёрта припёрлась, и чего тебе от меня надо? А потом как-то обмяк и заговорил, заговорил… Сначала со злой иронией, ёрничая, а потом растерянно, как испуганный мальчишка.
Оказывается, у него нашли онкологическое заболевание. Болезнь поразила верхнюю челюстную кость и была неоперабельной. Диагноз звучал как приговор.
Егор прошёл облучение, затем химиотерапию, но остановить процесс не удавалось. Работа в кино – всё, что он любил, и что составляло главный смысл его жизни, – отошла на второй план. Потеряв веру в выздоровление, Егор отказался от помощи врачей-онкологов. Запершись в общежитской комнатёнке, страдал от болей и ждал неизбежного конца. Рассказать о своей беде соседям или коллегам заставить себя не мог – такой уж он был человек.
Боже мой, как же мне стало его жалко, как хотелось помочь! Собрав ребят из студийного комитета комсомола, я попросила собрать любую информацию, которая могла бы стать полезной Егору в его ситуации, и вскоре кто-то сообщил, что в Крыму живёт травник, который достаточно успешно справляется с онкологическими заболеваниями. Ни фамилии, ни адреса народного целителя узнать не удалось – только имя Николай Владимирович и симферопольский телефон.
Мы сразу связались с Симферополем и услышали по-военному чёткий приказ: «Приезжайте немедленно!» А когда сообщили Николаю Владимировичу, что пациент чувствует себя плохо и привезти его в Крым вряд ли удастся, он так же по-военному оперативно отреагировал: «Тогда приеду я».
На второй день мы уже встречали травника в одесском аэропорту. Оказался он кряжистым мужчиной лет сорока пяти, очень похожим на маршала Жукова из фильма «Освобождение» в исполнении Михаила Ульянова. Очевидно, Николай Владимирович знал об этом своём сходстве и подсознательно имитировал маршальские повадки. Сразу приказал отвезти его к Егору, миндальничать с ним не стал, а, выставив меня из комнаты, откровенно поговорил по-мужски и убедил поверить в его методику лечения.
По образованию он был физиком-спектрологом и медиком, травами занимался по семейной традиции – его прабабка, бабушка и мать были народными целительницами. Но у вооружённого научными знаниями Николая Владимировича был свой подход к травам и пациентам. Опытным путём он установил, что спектральный анализ поражённых заболеванием клеток показывает отсутствие в их спектре гаммы определённых цветов. Каждый диагноз подтверждался своим цветом спектра, и травник искал исцеления в тех растениях, спектральный анализ которых свидетельствовал о преобладании именно отсутствующих цветов. Безусловно, это очень примитивное изложение уникальной методики Николая Владимировича. Но то, что она действенна, подтверждали сотни излеченных им людей. Уже тогда в стране было достаточно чернобыльцев с онкологическими заболеваниями, и методика Николая Владимировича показывала убедительные результаты.
Пообщавшись с Егором, травник выругал меня, как девчонку: почему-де мы обратились к нему так поздно? Если бы удалось блокировать процесс в самом начале, до применения лучевой и химиотерапии, можно было бы попытаться спасти Егора, а сейчас речь будет идти только о замедлении распада тканей и избавлении от физических страданий.
Хоть мне и было обидно за такую несправедливую выволочку, в глубине души появилась маленькая надежда. Раз травник так уверенно говорит об избавлении Егора от страданий, может, благодаря своим научным приёмам он сможет избавить его от болезни?
Но уже следующее, не подлежавшее обжалованию военное приказание Николая Владимировича повергло меня в растерянность. Он потребовал ни много ни мало - срочно найти любых сектантов, неважно каких – баптистов, пятидесятников, – лишь бы они устраивали коллективные молебны. Ничего себе – физик с медицинским уклоном!
Ореол маршальской исключительности травника сразу померк, и мне пришлось внятно объяснить ему, что мы комсомольцы-атеисты, и какие-то там сектанты для нас - вне закона, а потому искать этих мракобесов я не хочу и не буду.
Напомню, время было советское, религия считалась опиумом для народа. А уж протестантизм, как конфессия, вообще вне закона. Мракобесы – и точка!
– Не разглагольствуй, а немедленно найди! – заорал на меня Николай Владимирович.
И мы, вздохнув, помчались на Молдаванку, где действовал тогда полуофициальный молельный дом баптистов.
Приняли нас приветливо. Молодой симпатичный пастор очень внимательно выслушал рассказ о Егоре и просьбу травника к его пастве в течение месяца ежедневно совершать молебны о выздоровлении. Поинтересовался, где лучше молиться – здесь, в молельном доме, или в общежитии? Николай Владимирович попросил приходить в общежитие, и согласие было получено.
Я, конечно, кипела как самовар, но, боясь очередного нагоняя в присутствии понравившегося мне молодого священника, молчала. А когда мы ехали назад, травник произнёс извинительным тоном: «Ну, хватит дуться», – и рассказал, для чего он вынужден привлекать сектантов.
Оказывается, когда много людей возносят к небу одну и ту же молитву, исходящая от них энергетическая волна бывает настолько сильной, что в прямом физическом смысле уходит в космическое пространство, вызывая явление резонанса. И из космоса в этом случае возвращается ответная энергия, обладающая целительной силой. В православных или католических храмах такое явление вызвать сложнее, потому что там принято молиться о своём и возносить к Богу глубоко личные просьбы. Не то у протестантов – они всегда обращаются к Господу с общей молитвой. Так объяснил мне Николай Владимирович.
Он назначил Егору комплекс трав, убедил его относиться к визитам баптистов как к неизбежной медицинской процедуре и уехал, не взяв денег ни за визит, ни за препараты, которые оставил. Мы оплатили только авиабилеты.
Баптисты пришли к Егору Большову уже на другой день и «работали» у него по часу в течение месяца, как мы и договорились. Как они молились, какие слова произносили, что просили у Бога, я не знаю, потому что принципиально старалась держаться от них подальше. Слышала от Егора, что они никогда не приходили с пустыми руками – приносили ему то мёд, то домашний пирог, то горшочек крестьянской сметаны. Женщины сделали генеральную уборку в Егоровой комнатёнке, а мужчины, когда Егору стало легче, возили его на рыбалку и по грибы.
Не скрою, баптисты пытались обратить Егора Большова в свою веру, но парень не поддался уговорам и агитации, поэтому братья и сёстры от него постепенно отстали.
Егор прожил на травах Николая Владимировича ещё семь лет. Постоянно работал, хоть болезнь миллиметр за миллиметром медленно расползалась всё дальше.
Когда метастазы достигли глаза, мы обратились за консультацией к директору знаменитой одесской клиники глазных болезней имени Филатова - академику Надежде Александровне Пучковской. Осмотрев Егора, академик спросила: «Как давно назначили морфий?» И услышав, что морфий Егору не назначали, потому что болей он не испытывает, не поверила. По её словам, распад костной ткани сопровождается непереносимыми страданиями. Но что было, то было – после лечения, назначенного Николаем Владимировичем, боли Егора не беспокоили.
Ушёл он из жизни, как и обещал травник, без мучений и пытки. До конца нёс свой крест с достоинством и настоящим мужским стоицизмом. Уж не знаю, то ли травник с маршальскими замашками так на него повлиял, то ли баптистские смиренные молебны, то ли космическая энергия, врачующая души, а может, просто близость последней жизненной черты, но Егор Большов за семь подаренных ему лет стал совсем другим человеком – просветлённым и открытым людям.
