…Егор сидел на лавке и не спеша потягивал брагу, приготовленную батюшкой. Тот ходил по комнате взад вперед и восторженно разглагольствовал на тему, пока Егору не совсем понятную.
- Вот ежели мы себе название придумаем, а, Егор? – вопрошал батюшка, и в голосе его угадывались восторженность и маразм одновременно.
Егор крякнул. Он вообще любил крякать и иногда совершенно поражал этим окружающих уток, особенно будучи на озере.
- А не страдаешь ли ты фигней, Порфирьич? – спросил он прямо в лоб батюшку, прищурив один глаз.
- А не страдаю! Вылечился! – торжествующе парировал батюшка, также прикрыв в свою очередь один глаз.
- А хорошо ли лечили, батюшка!? – прищурив другой глаз, переспросил Егор.
- Да уж неплохо, Егорушка! – прищурив также второй глаз, ответил батюшка.
В избе неожиданно стало темно. Егор было запаниковал, но затем догадался приоткрыть глаза. Свет хлынул в его очи, наполнив их сиянием чистой красоты солнца, и дед попятился, сидя на лавке, что ни к чему хорошему, естественно, не привело. Батюшка по звуку понял, что самовар не сможет работать ближайшие лет пять.
- Так что же насчет названия, а, Егор? – переспросил он, открывая глаза.
Егор не отвечал. Он хмурился, мрачно перебирая в руке ручку от свежесломанного самовара. Его мысли сейчас были далеко отсюда – на востоке деревни, около колодца, нашли клок серого меха, и Егор подозревал, что силы Зла вновь объявились поблизости.
Батюшка подозревал о подозрениях Егора, поэтому с подозрением спросил:
- Подозреваешь, это оборотень? -
Егор посмотрел на батюшку, и в его взгляде читались лень и одновременно усталость, копившаяся в его душе на протяжении всех тех лет, что он являлся охотником за нечистью.
Это было неблагодарным делом. Жители деревни словно не чувствовали окружавшего их зла. Они называли Егора «пьянью» и «подзаборным алкашом». Но Егор отчетливо помнил, что никогда – никогда, напившись, не лежал под забором. Он предпочитал тихие канавки, в которых было уютно и мокро, как в ванне. В них он, бывало, встречал рассветы и закаты, а бывало - и гостей.
Батюшка тяжело вздохнул, поймав взгляд деда:
- Не мне тебя учить, что делать. Снаряжение возьмешь в сарае.
И тут Егора неожиданно прорвало. Он вскочил, с хрустом сжав кулаки, а заодно и ручку самовара, и уставился батюшке прямо в глаза:
- Какого черта! Какого черта я должен спасать их! Этих самодовольных глупцов! Они же ни разу не показали того, что ценят наши усилия! Они лишь смеются и презирают нас с тобой, Порфирьич!
- Ну, положим, презирают только одного из нас… - начал было батюшка. Но деда было уже не остановить:
- Сами! Лезут в самую глубь зла, беззаботно вверяя свои души дьяволу, не хотят знать ни о чем, кроме удовольствия! А я должен гнуть спину, чтобы они были счастливы!
И тут батюшка не выдержал:
- Ты сам! Ты сам поклялся защищать их от тварей! Ты САМ шел в бой, САМ лез на рожон, отдавая все силы! А теперь что – чуть устал и в кусты? Нет, Егор. Ты не Бэтмен. Ты – Егор!
Дед посмотрел на батюшку, и в его взгляде читались гнев и презрение к Бэтмену.
-Может, ты и прав, батюшка. Но запомни мои слова. Мы с тобой поляжем, а нежить пойдет по нашим телам, смеясь и гогоча.
- Ой, да хватит тебе уже вспоминать о свадьбе Ленкиной! Подумаешь, не заметили нас тогда мужики!
Егор встал, и, развернувшись, пошел на выход. Уже на пороге его окликнул батюшка:
- Что же ты на кухню то потащился?!
Дед сжал зубы. Но ответить было нечего, ибо перед ним действительно была дверь, ведущая на кухню…
… Рядом с колодцем на востоке деревни сновала какая то фигурка. Периодически она светила фонариком на землю и причитала:
- Где же мех то, а? Ну как я шубу то зашью! Прищемила же ведром то ее, вот зараза!
