За этим делом священника и застал жилец из соседнего подъезда.
– Сосед, не выручишь? Понимаешь, тёща у меня лежачая. С полгода уже лежит, под себя ходит. Сил нет терпеть. Может, поможешь?
Батюшка помнил старушку, которую неоднократно встречал сидящей на скамеечке у входа в подъезд. Всякий раз при встрече бабушка демонстративно отворачивалась от священника и никогда не отвечала на его приветствие.
– Чем же я помогу тебе, брат? Я и дома-то почти не бываю. Ты же знаешь, мой храм аж в Угрюмихе. Хотя, конечно, если нужны лекарства, попробуем достать.
– Нет, лекарства как раз не нужны. Мне подсказали, что именно ты можешь помочь. Понимаешь, воняет слишком сильно. Не дом, а свинарник какой-то. Помолись, чтобы она умерла. Ты же это умеешь, вас этому учат.
Отец Филипп слушал соседа и никак не мог сообразить, куда тот клонит.
– Ты не думай, – заговорщицки подмигнул сосед, – я тебе заплачу.
«Погоди, это он что же, – догадался батюшка, – в качестве киллера меня нанимает?» Ему всегда становилось не по себе, если люди, обращающиеся к нему как бы за помощью, видели в священнике того, кто поможет оборвать жизнь близкого им человека. «Мы молимся об исцелении больного и о прощении его грехов», – всякий раз кипятился отец Филипп.
«Интересно, кто у нас здесь распространяет подобные слухи?» И он немедленно вспомнил бабу Машу.
Та переехала к ним из Узбекистана, где прожила много-много лет. С детства привыкшая трудиться на хлопковых полях, баба Маша и в храме постоянно что-то тёрла, скребла, подтирала. Явочным порядком, захватив шефство над центральным подсвечником, она ревниво отгоняла всякого покусившегося на её гегемонию. Во время литургии, когда батюшка после чтения Евангелия выходил на амвон, а весь храм замирал в молчании, прислушиваясь к словам проповеди, начинался бенефис бабы Маши. Склонившись к полу в привычной позе сборщика хлопковых коробочек, ловко маневрируя между слушателями, она протискивалась в промежуток между народом и проповедником и тёрла, тёрла, тёрла.
Что только не предпринимала староста Нина, пытаясь усмирить бабу Машу, но, увы, та оставалась непреклонна. Наконец не выдержал сам отец Филипп:
– Баб Маш, я тебя прошу, во время проповеди не становись к священнику, то есть ко мне, задом, и пожалуйста, остановись хотя бы на эти пятнадцать минут. Прервись, не работай, просто постой и помолись.
В ответ старушка смерила батюшку взглядом.
– Не работай? Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Небось, думаешь, что я просто так, а я знатная стахановка! У меня от самого товарища Рашидова полный чемодан почётных грамот.
Неудивительно, что яркая личность бабы Маши воспринималась храмовыми «захожанами» авторитетной не только в мытье полов, но и в вопросах сугубо богословских. И когда в расписании служб на неделю появилось загадочное слово «соборование», то именно к бабе Маше народ повалил за разъяснениями.
Надо отдать должное её скромности, другая бы на её месте пускалась в долгие и витиеватые рассуждения, но знатная стахановка многословием не отличалась.
– Хочешь знать, что такое соборование? Как бы это тебе сказать…
Выставив вперёд натруженный старческий кулачок, она, подобно зрителям древнего Колизея, оттопыривала большой палец и произносила с вдохновением патриция:
– Короче, после соборования ты или туда, – она показывала пальцем вверх. – Или туда, – поворачивала палец вниз. – Понятно?
– Понятно, – с благоговейным ужасом отвечали граждане. – А просто живым после этого можно будет остаться?
Но бабушка неумолимо крутила пальцем: без комментариев.
Спустя несколько лет, уже после того как баба Маша переселилась в лучший из миров, отец Филипп, вспомнив её забавное толкование сути таинства соборования, рассказал о нём в компании других священников.
– Вот такими ответами будут довольствоваться граждане, если мы не заменим наших «бабмаш» на подготовленных грамотных катехизаторов.
После разговора к отцу Филиппу подошёл пожилой уважаемый всеми отец архимандрит:
– Знаешь, отец, я всё время размышляю над ответом этой твоей бабы Маши. А ведь по сути-то она права, действительно всё, что мы делаем, направлено на то, чтобы душа устремлялась к Небу и не доставалась аду.
– Да, батюшка, вы человек духовный, вам это открылось, но все остальные почему-то понимали её совсем по-другому.
Как-то отца иеромонаха пригласили соборовать и причастить одну их бывшую прихожанку. Всю жизнь она верила Богу, молилась, растила детей, потом помогала с внуками. Под старость ослепла, слегла и почти уже не вставала.
– Отец Филипп, – просили бабушкины дети, – пришёл бы ты к нам, над мамой помолился. Очень уж ей хочется причаститься.
Конечно, батюшка пришёл, молился, вспоминая, как та в своё время учила его петь на клиросе. Потом, провожая священника, дочка выпалила, не утерпев:
– Спасибо, батюшка, ты так хорошо молился, мне очень понравилось. Ну, теперь мамка обязательно помрёт!
«Ого, – содрогнулся отец Филипп, – синдром бабы Маши в действии».
Правда, бабушка после соборования жила ещё достаточно долго, а батюшка всё это время ловил на себе укоризненные взгляды её родных и близких.
Ему, понимающему причину их раздражения, так и хотелось заявить в своё оправдание: нет, а что вы от меня хотите? Не стану я молится, чтобы человек умер!
Хотя нет, было однажды. Совсем незнакомые люди пригласили соборовать умирающую женщину. Посмотрел на неё батюшка и ужаснулся. От человека остались кожа да кости. А ведь ей ещё и пятидесяти не было. Работала на очистных сооружениях. Однажды шла по бетонному ограждению одного из полей первичной обработки отходов человеческой жизнедеятельности. Это там, где они обильно посыпаются химическими реагентами. Поскользнулась и упала прямо в фекалии. Вытащили её, обмыли, но что-то в организме нарушилось. Равновесие, может, какое сместилось? И стал человек болеть. Как ни старались врачи помочь, ничего не получилось. Пока несчастную возили по клиникам, она таяла словно свечка. С потерей веса начались сильные боли. Человек не спал ни днём, ни ночью, изредка на короткое время впадая в забытье.
…На разложенном диване лежали двое. С краю несчастная женщина, а рядом с ней, только у стенки, её муж. Все дни болезни он не отходил от любимой, продолжая спать рядом. Каждую ночь слышал её стоны, и они отдавались в нём почти такой же, но только фантомной болью. Все эти месяцы, не имея возможности помочь, он лежал рядом и умирал вместе с ней. Здесь же, возле постели, сидела маленькая лохматая собачонка и часто дышала, высунув наружу длинный розовый язык.
– Батюшка, ты не против, если я рядом полежу? Может, немного посплю.
– Конечно, спи, а я вас обоих пособорую.
Сперва священник кровью Христовой, благо дело было сразу после литургии, причастил женщину. А потом уже приступил к соборованию. Он сразу провалился в глубокий сон, а она сделала отцу Филиппу знак наклониться к ней. Ножки у дивана были совсем маленькие, и батюшке пришлось встать перед ней на колени.
– Это я попросила тебя прийти. Мне сказали, ты можешь помочь, – она виновато улыбнулась. – Никак не уйду, а устала очень. И не могу больше видеть его страданий.
Во время молитвы женщина продолжала лежать с открытыми глазами. А после соборования прикоснулась своей иссохшей рукой к руке священника и чуть слышно пожала.
– Спасибо, что не отказал.
Закрыла глаза и тоже заснула, чтобы больше уже никогда не проснуться.
Отец Филипп иногда встречает одинокого мужчину, гуляющего с маленькой лохматой собачкой. Всякий раз при встрече они заставляют его вспомнить тот день, когда он был у них дома, и тот единственный раз, когда вопреки всей логике таинства просил как высшую милость ниспослать человеку смерть.
…Что же мне с тобою делать, сосед? Согласиться – дать повод слухам. Отказаться – лишить старого больного человека единственной возможности по-христиански подготовиться к переходу в вечность.
– Хорошо, – предложил батюшка, – я позвоню тебе, и мы обо всём договоримся.
В самом начале своего священства отцу Филиппу пришлось соборовать женщину, попавшую в большую беду. Было как раз 2 января, память праведного Иоанна Кронштадского. Отслужив литургию, батюшка подошёл к канону и увидел перед распятием знакомую прихожанку. Она молилась и плакала.
– Что-то случилось?
– Сестра, батюшка. Лежит уже три недели. Радикулит со смещением позвонков. Привозили профессора из Москвы на консультацию. Предложил делать операцию, но надежды на выздоровление мало.
Отец Филипп неожиданно, может, потому что был ещё совсем неопытным священником, а может оттого, что в тот день вся церковь молилась известному целителю, предложил:
– Знаешь что, поехали прямо сейчас. Не может быть, чтобы отец Иоанн не помог.
Взяли святые дары, вино, свечи и, предварительно позвонив, поехали на квартиру к сестре.
Татьяна, так звали больную, одетая в спортивный костюм, лежала лицом вниз на разложенном диване. В комнате стоял неприятный запах давно немытого человеческого тела. Увидев вошедших в дом сестру и сопровождающего её священника, женщина заплакала.
– Мне стыдно, простите, от меня плохо пахнет. Три недели я не могу по-человечески помыться. Я вообще ничего не могу. То, что раньше было просто, сейчас даётся ужасными мучениями. Вы себе не представляете, что я испытываю, преодолевая эти несколько метров до туалета и обратно. Батюшка, помогите, на вас одна надежда.
В эту минуту отец Филипп устыдился своей самонадеянности. Прийти к страдающему человеку, внушить ему надежду, а на поверку оказаться голым королём.
Но отступать было поздно, и батюшка принялся готовиться к таинству. Для начала рассказал Татьяне о святом причастии, о соборовании и, выслушав её сбивчивую исповедь, принялся читать молитвы.
Во время соборования священник помазует болящему лицо, грудь и кисти рук. Кроме того, батюшка велел своей спутнице освящённым маслом растирать сестре больную поясницу. После очередного помазания взгляд отца Филиппа оторвался от требника, и на мгновение он увидел бутылку обыкновенного подсолнечного масла, что стояла здесь же, на столе, рядом со свечами, и из которой он наливал масло для освящения. Вон ещё даже бумажка с ценой на ней сохранилась. Увидел и вновь с тоскою подумал: «Что я здесь делаю, Господи? Профессор из Москвы отказался, а я разве что могу? Дорогой отче Иоанне, прошу тебя, помолись, помоги!»
Но взяв себя в руки, довёл чинопоследование до конца. Причастил больную женщину и попросил сестру накрыть её пледом.
– Пускай отдохнёт немного. Может, уснёт. Это обычное дело, после соборования многие засыпают.
– Надолго? – с опаской переспросила сестра.
«И тут синдром бабы Маши, – машинально отметил про себя батюшка.
– Не волнуйся, часа на три–четыре. А может, и на сутки, но не дольше.
– Спасибо, отче, будем ждать. Ты сегодня что-нибудь ел? Нет? Я тоже. Пойдём хоть чайку попьём.
Пьют они чай и видят, как на кухню вдруг заходит Татьяна. Подходит к одному из столов, легко нагибается, выдвигает ящик и достаёт из него шоколадку.
– Батюшка, я знаю, у вас есть дочка. Пожалуйста, передайте ей от меня.
Отец Филипп с сестрой молча переглянулись и вновь уставились на больную.
– Тань, как себя чувствуешь? – наконец произнесла сестра. – Ты же у нас вроде больная. Три недели уже.
– Ой! Действительно, чего это я? – Татьяна мгновенно вспомнила про свою поясницу и оперлась на столешницу. – Пойду, пожалуй, прилягу.
С тех пор прошло много лет. Занимая в городе заметную должность, Татьяна всё время на виду, работает и на здоровье не жалуется. Отца Филиппа больше не зовут, и слава Богу.
Так всё-таки что же делать с соседской бабушкой? Вот ведь дилемма. Весь вечер батюшка ломал голову и решил обратиться за советом к прихожанам.
После службы вышел на амвон и, не вдаваясь в подробности, рассказал о просьбе соседа. Люди не раздумывая единогласно рекомендовали:
– Обязательно иди, кто знает, бабулька, глядишь, и поправится. А если и помрёт, так по-христиански, пособоруется, причастится – хорошо-то как.
Отец Филипп представил, какое лицо будет у соседа, если тёща, от которой он так мечтает избавиться, неожиданно встанет с постели. Представил и улыбнулся.
…Запах в квартире у соседа действительно стоял ещё тот. Батюшка хотел было разуться, но потом передумал. Запах, что ли, так повлиял? Комната старушки располагалась по коридору дальше всех. Когда отец Филипп подошёл к кровати, та лежала с закрытыми глазами.
– Она всё время в полузабытьи, почти ничего не ест, но воду принимает. У неё и рот после инсульта открывается только с одной стороны.
Сосед пальцами похлопал ей по щекам.
– Мать, очнись! Батюшка к тебе пришёл. Сейчас соборовать будет.
Бабушка приоткрыла веки и посмотрела невидящими глазами в сторону голоса. А зять, словно в боевике, оглядевшись по сторонам, достал из кармана тысячную бумажку и протянул отцу Филиппу.
– За работу.
Батюшка денег брать не стал и, точно извиняясь, проговорил:
– Понимаешь, сосед, должен тебя предупредить. Я не могу гарантировать, что после моего ухода твоя тёща обязательно помрёт. Видишь ли, не от меня это зависит.
И он приступил к таинству. Сперва налил в рюмку подсолнечное масло и добавил в него немного вина. Освятив масло с вином семь раз, предварительно читая молитвы, помазал бабушку. Та поначалу продолжала лежать с закрытыми глазами, но после четвёртого помазания очнулась и с интересом принялась наблюдать за отцом Филиппом.
Батюшка оценил состояние болящей и, видя её в сознании, предложил:
– Матушка, я тебя сейчас причащу. Ты согласна?
Он отделил от частички запасных даров маленький кусочек и, размочив его в тёплой воде, положил старушке на язык.
– Запивай водой. Хорошо, ещё запивай. Проглотила?
Старый человек трясёт головой. Подтверждая: да, мол, проглотила.
Священник закончил соборование, благословил старушку и засобирался уходить. Как только отец Филипп повернулся спиной к кровати и направился в прихожую, соседская тёща негромко, но отчётливо произнесла:
– Мне хорошо, – через секунду проговорила твёрже и громче: – Господи, как же мне хорошо!
А потом её точно прорвало. Под ликующие крики умирающей батюшка, едва сдерживая себя, чтобы не побежать, поспешил к входной двери. И очень в этот момент себя хвалил, что так предусмотрительно не стал разуваться.
Недели через две, заскочив домой из Угрюмихи, отец Филипп встретил у дома соседа.
– Как наша умирающая? Наверное, уже отпели? – поинтересовался священник.
– Отпели? Умирающая? Чтобы все так умирали, – угрюмо ответил зять. – Если хочешь знать, она встаёт и ходит по квартире.
Сосед выдержал паузу.
– И вот как вам, попам, после этого верить?
Его явно подмывало добавить что-то ещё, но он передумал и только в раздражении махнул рукой.
А ещё через две недели бабушка впервые после долгого перерыва вышла на улицу подышать свежим воздухом. Теперь в редкие встречи с отцом Филиппом старушка улыбается и приветливо машет ему рукой, в отличие от зятя, который с батюшкой с этой поры больше не здоровается.
