Это было в 1964 году. Мы оказались с ним в одном купе поезда Ростов - Москва. Я ехал в столицу по заданию редакции, он возвращался с могилы матери, похороненной на кладбище одной из донских станиц. Красивый мужик - статный, неспешный. Молодой еще, а голова седая. На лацкане пиджака - орден Красной Звезды.
Разумеется, познакомились - решили выпить за встречу. Тем более, что соседствовавшие с нами два комсомольских активиста, направлявшиеся на всесоюзный слет, умотали в другой вагон - там, видимо, у них была компания. Как тут не предаться маленьким мужским радостям...
Времена тогда были простые, тихие, добрые - люди не боялись друг друга, не то что теперь. Выпили по первой, зажевали курочкой, повторили. Только вы не подумайте, что история была сочинена, что называется, с пьяных глаз - про такое не врут. Я и теперь каждому слову Сергея Ивановича (так звали моего попутчика) верю. Он сам заговорил об этом... Вернее, разговор зашел, когда я предложил помянуть его мать. Снова выпили, теперь - не чокаясь. Он долго молчал, а потом сказал:
- А ведь мне мать дважды жизнь дала... Первый раз, когда родила на свет Божий, а второй - в августе сорок четвертого.
- Она приезжала к вам на фронт? - конечно, большей глупости я придумать не мог. Но уж простите мне по малолетству - мне тогда шел лишь двадцать четвертый год.
Мой собеседник посмотрел на меня несколько удивленно, но без раздражения и ответил:
- Нет, на фронт она ко мне не приезжала. Это было невозможно. Мы стояли тогда на Западной Украине, под Дрогобычем. Затишье было меж боями. Тоже, кстати, время непростое - надо было быстро приводить в чувства танки после марша. Я, знаете ли, танкист... Намаешься за день - задница в мыле, руки в смазке. Одно желание - помыться. По счастью, рядом с тем местом, где стоял наш полк, протекала небольшая речка - теперь уж и не припомню названия, надо в атласе посмотреть. И вот мы повадились туда ходить вечерами купаться. Соберемся компанией механиков - человек десять, пятнадцать и идем...
В тот раз я быстрее всех залез в воду, быстро ополоснулся и - на берег. Что-то вода мне холодной показалась, потому растянулся я на прогретом за день солнцем песке - лежу. Ребята гомонят вокруг, кто купается, кто стирать комбез взялся, а я их и не слышу - задремал. То есть слышу, но как будто далеко где-то они - в другом мире. И вдруг совсем рядом со мной раздался голос. Даже не рядом. Я бы сказал - внутри меня он раздался, в голове, но не может же быть такого.
Я услышал, причем совершенно отчетливо, голос матери, она звала меня: «Сынок! Сергушок...» Да, это была именно она - никто, кроме мамы, не называл меня Сергушком. Я открыл глаза, ребята - кто у воды, кто - в воде. Рядом со мной никого. Ну, думаю, послышалось в полудреме. Ан нет! Уже наяву слышу: «Сергушок! Сыночка». Я поднялся - осмотрелся. Да что же такое! Мать моя - в станице под Ростовом. Я за нее сильно беспокоился, потому что с весны сорок второго писем от нее не получал.
Что значит этот голос ее? И тут гляжу - на песке женские следы. Представьте - десятки мужиков в сапогах ежедневно тут к реке и обратно ходят, а следы эти - маленькие, аккуратные - не затоптали. И тут я вспомнил - матушка по теплу всегда босиком на реку стирать ходила.
И снова голос: «Сергушок».
Я пошел по следам как зачарованный, а они все бегут и бегут вглубь перелеска - от воды. И тут за спиной у меня ухнуло. То есть сперва я звука и не услышал - меня сбило с ног и потащило по земле, а уж потом по ушам шибануло. Ободрался весь, приподнял голову, а там, где еще минуту назад купались мои товарищи, столб песка, воды и дыма в небо поднимается...
Что тогда случилось - особо не разбирались, но шорох был по всей дивизии. Командира полка чуть под трибунал не отдали - хорошенькое дело: пятнадцать трупов. Небоевые потери... Я уж потом сам прикидывал, что это могло рвануть. Может, из миномета немец ударил, но это едва ли, потому что дальность боя у миномета небольшая, а немцев поблизости не было. Скорее, из дальнобойного палили.
Но почему всего один раз и по берегу реки, а не по парку техники? Может, что-то взорвалось там, где ребята костерок устроили - бывали на фронте такие случаи. Разведут костер над закопанными ящиками с боеприпасами. Неделю жгут - ничего, а потом возьмет да рванет. Но, в сущности, не в этом дело. Дело в том, что уцелел тогда я один. Про голос матери я, конечно, никому не говорил - не ко времени тогда такие истории были...
Мы выпили еще.
- А маме вы эту историю рассказывали? - поинтересовался я. - Что она сказала? Может, это телепатия? Может, она думала про вас в тот день, может, душа у нее о вас болела?
- Не рассказывал. - Сергей Иванович отвернулся к окну. - Не мог я ей этого рассказать. Она погибла в июле сорок второго от немецкой бомбы... Я только после войны об этом узнал. Но то, что душа ее обо мне болела, - не сомневаюсь.
До Москвы мы молчали. На перроне Казанского вокзала обменялись адресами. Сергей Иванович дал мне свой служебный телефон. Однако я не позвонил ему, а бумажку с номером вскоре потерял. Больше мы не виделись.
