Сколько людей, пробуждаясь ночью, тянут руки к спящей половине и вдруг натыкаются на труп? Вечером Она, жалуясь на маячившие впереди хлопоты, но ничто, ни единый знак в Ее дурном настроении не указывал на то, что несколько часов спустя явится паралич - сожмет Ее ребра, загонит в суставы стержни, зацементирует язык, заморозит мозг и зажмет в тиски глаза. Пальцы Его трясли застывшее туловище, каменные руки, жесткую шею. Он решил, что Она мертва. Он зажег лампу, стал выкрикивать Ее имя, лупить по мраморным плечам. И все же сердце билось, гоняя кровь по трубам вен, грудная клетка вздымалась - это и помогало ему верить, что беда не окончательна и уйдет, как только наступит утро. Но беда не ушла.
Дни шли, становилось ясно, что паралич наслала злобная, разгневанная сила, и этот враг не желал, чтобы Она жила счастливо. Ведь Она всегда славилась прекрасным здоровьем, лишь изредка Ее беспокоили начавшиеся еще в детстве припадки, да небольшое помутнение радужки - след шального миндального ореха, попавшего в глаз на танцах. Она никогда не болела и через день после каждых тяжелых работ всегда была на ногах, властно управляясь по хозяйству. Ее сильное контральто словно было создано для команд. В детстве отец звал Ее генералом. У таких людей всегда есть враги.
...Он готов был броситься со скалы и уйти в пустыню - только пусть кто-нибудь скажет ему, что же делать. Свои мольбы Он обратил к друзьям.
Мать парализованной девушки сложила на груди руки. Басовитый голос звучал так, словно из-под дряблой желтой кожи говорил могущественный карлик.
- Езжай к старухе из Большого Города. Путь займет неделю. Но она поможет. Езжай. – И старик-отец склонил голову, показывая, что видит смысл в этом совете.
...В этой истории пострадал еще один человек - младшая сестра застывшей женщины, сама еще ребенок, чьей обязанностью теперь стало лить в стиснутый рот жидкую кашицу, выгребать вонючие тряпки из-под сочащихся отверстий, переворачивать неподвижное тело с грубыми пролежнями, и капать в сухие незрячие глаза чистую воду…
Он ушел в тусклую утреннюю полутьму вприпрыжку, вниз по крутой тропке, прочь от застывшей женщины и беспокойных глаз ее родни, от обиженных девочек, мимо каменного улья, что отмечал границу поселка. Меньше чем через семьдесят шагов дом пропал из виду.
Он вступил на улицу, которая представляла собой ряд полусгнивших французских особняков, обсыпанных, словно перхотью, крошащимся шифером; шикарные комнаты тут разбили на каморки, гипсовые херувимы пошли трещинами, а танцевальный зал разделили на двадцать клеток не больше собачьей конуры каждая. Дом номер четыре представлял собой грязное кирпичное сооружение, исчерченное веревками с серым бельем и опоясанное кругами провисших балконов. Где-то лаяла собака.
Двор был по колено завален отбросами: обломки кроватей, щепки, целые реки устричных раковин, ручки от чемоданов, окровавленные тряпки, дырявые кастрюли, черепки, ночные горшки с зелеными нечистотами, сухие деревяшки, безногий заплесневелый диван из конского волоса. По разбитой лестнице они взобрались на четвертый этаж, стараясь держаться подальше от накренившихся перил. Он шел к целительнице.
- Очередная беда? - посмеиваясь, сказала хозяйка. Комната была не больше шкафа, очень грязная. Там стояли две деревянные кровати, над каждой длинная полка, одну частично заполняло имущество человека, с которым старуха делила жилище. Ей предстояло спать на полу, подстелив овчину. Он тронул отваливающийся кусок штукатурки, ткнул ногой в ломаные половицы. Из соседней комнаты послышалась ругань, потом звук шлепка, еще один, приглушенные вопли и новые удары. Но Он был в восторге от окна - двух прозрачных пластин над матовым стеклом янтарного цвета. Его даже можно открыть, сказал он, глядя на крыши и мутную реку, по которой вверх и вниз ползли лодки. На стекле жужжали мухи, а подоконник был утоплен в стену не больше, чем на дюйм.
- Рассказывайте, что случилось там… И, может, помогу вам.
- Ее сковало… паралич. И причин нет, и поделать нечего.
- Я траву тебе дам. Настоишь, дашь выпить… Я понимаю, вы толпами сюда идете оттого, что идти вам больше некуда, и делать больше нечего. Но вы увидите, что мое средство поможет.
- Спасибо вам! Сколько с меня?
- Мы денег не берем. Мы и без них справляемся.
Он вышел из вонючего дома, направившись назад, в долгий путь, - кромсать ноги в сапогах с тонкими подошвами об острую каменную твердь.
Когда Он пришел домой к Ней, она неподвижно была усажена в кресло, Ее глаза смотрели в никуда. Он поставил чайник на плитку, уселся рядом с Ней, сжал Ее грязную руку, уже не пахнущую нежностью, с огрубевшей кожей.
Послышался свист, Он снял чайник, залил дурно пахнущую траву кипятком, накрыл крышкой. По дому мгновенно распылился запах могильной травы, и зрачки Ее зашевелились и уставились на Него. Лицо изобразило застывшую, кривую, мученическую гримасу с замерзшим вопросом из груди.
Он только снял крышку со стакана, и Она встала… Но это была не Она. Не Та, Прежняя и Любящая, а новая, злая и мстительная… Она зашептала о том, что Он её проклял.
- Ночами плакала, днями ждала, горевала, терпела, прощала, не смогла, не удержусь, убью!! – и, словно черные вороны, заметались тёмные тени по стенам среди лунного сияния.
Она зажала в руках нож, схватив его со стола. Острый, злой нож… Приставила его к горлу того, кого любило это тело. Но тут Его сознание взорвалось бурей самосохранения, и Он смог выхватить нож из рук, вонзить его прямо в сердце, отчего кровь забрызгала стену и окно, и по комнате разлился красный свет, словно через винное стеклышко…
***
...Он просто сошел с ума: глаза красные, как фонари, пошел ночью на могилу, выкопал вонючий труп, выволок на улицу и целовал в гнилые губы, пока не свалился без сознания. Пока не умер, разделив небо (или не небо?) с Той, которая окаменела теперь навеки. И сердце уже не билось, не гоняло кровь по трубам вен.
