«Когда-то времена были лучше… трава была зеленее, люди – добрее, а песни – осмысленней.
Потом было немного хуже, пришлось уметь выживать в каменных трущобах и бегать от очевидных неприятностей. Затем кончилось и это…
Аномальное «хуже» началось ещё позднее. Весной прошлого года синоптики выдали очередной прогноз на лето – адская жара, пожары и кромешный ужас над европейской частью страны. Но ни один прогноз не предупредил нас, что изменчивые антициклоны принесут с собой медленную смерть на крыльях ветра.
Эпидемия началась летом. Областные деревни забили тревогу – в крупных сельскохозяйственных посёлках неожиданно стал вымирать скот. Коровы, свиньи, лошади и овцы – все без перебору дохли словно мухи, поодиночке и целыми стадами.
До города новости доходят медленно, в газетах появлялись лишь мелкие сообщения, пару раз по телевидению промелькнул помощник мэра, выразивший свои намерения разобраться в сложившейся ситуации, и больше ничего. Город, утопающий в своих заботах, был слишком занят для того, что бы заметить опухоль, разрастающуюся с юга страны.
Красная лампочка загорелась лишь тогда, когда в «скорую» стали поступать первые сообщения о людях, найденных мёртвыми или умирающими в своих домах. Случаев было слишком много, что бы списать это на совпадения, а когда в одном из репортажей сотрудник «скорой помощи» на глазах у сотни зрителей, неожиданно закашлялся и упал на асфальт, хрипя и выплёвывая окровавленные кусочки своих лёгких, в городе начался настоящий ад.
По результатам вскрытия, медики сделали вывод, что вирус передаётся воздушно-капельным путём. Зона заражения росла с каждым часом, жителей из южных районов эвакуировали в северный посёлок Павловский. Обязательной мерой безопасности являлось наличие защитной маски или хотя бы ватно-марлевой повязки на лице. Однако в течение следующих двух часов в больницу доставили несколько пациентов, обследование которых показало страшную правду – попадание вируса в организм осуществлялось бесконтрольно, любым образом. Прикосновение, глоток воды, даже маленький вдох – всё это могло привести к немедленному заражению.
Движение в городе остановилось. Двенадцатикилометровая пробка из сигналящих автомобилей вскоре разрослась на протяжении всей магистрали. Пожарные машины прокладывали дорогу по тротуарам и объездным дорогам – горели леса в центральном заповеднике. Днём температура воздуха перевалила за сорок градусов в тени, а на солнце невозможно было выйти без защиты – кожа буквально плавилась на глазах.
Мир рушился. В тяжёлых охотничьих брезентовых плащах, в солнцезащитных очках, закрывающих половину лица, и в мокрых от пота повязках, мы с братом пробирались через трущобы на окраине города. Воздух здесь пропах ржавой водой, текущей из лопнувших труб, и тяжёлым сладковато-металлическим запахом крови. Всюду в воде лежали тела – изувеченные, чаще иссохшие или почерневшие. Некоторые выглядели так, словно их распотрошили разделочным ножом.
В глазах периодически чернело, но мы продолжали идти, в направлении, как нам казалось, спасительного севера. Уже несколько часов мы не встречали ни единой живой души.
К вечеру мы добрались до кирпичного завода, откуда дорога уже уходила дальше в северные районы. Сбросив тяжёлую одежду, мы, наконец, смогли вздохнуть полной грудью. Ночевать пришлось в одном из производственных зданий, на бетонном полу, холодном даже в такую душную ночь.
Сотовая связь здесь отсутствовала, но даже если бы мы могли поймать сигнал, некому было больше звонить.
Мама умерла первой. В то утро она так и не встала с постели – вполне благородная смерть, без мучений и криков. Наверное, сердце не выдержало.
О младшем братишке я предпочитаю не вспоминать – как и о бабушке с дедушкой. Их дом был одним из первых в черте города. Я даже немного рада, что не видела его последних минут жизни, потому что так он запомнился мне светловолосым, улыбающимся мальчишкой, с вечно оттопыренными карманами джинсов. Жаль, фотографий не сохранилось.
А папа… он сделал всё для того, что бы мы с братом смогли выжить. Я порой вижу во снах, как стоит он на пороге и смотрит нам вслед, хоть руки его уже дрожат, а рот сжат в тонкую нить – только бы не закричать от боли.
Я знаю, если бы у меня был сын, я назвала бы его в честь своего папы.
Маленький чемоданчик с медикаментами, сотовый телефон и бутылка воды – вот и всё, что было у нас с собой.
Всю ночь мы с братом боялись уснуть, сидели, облокотившись спинами друг о друга, и говорили, говорили, говорили…
Я проснулась, когда мне в лицо уже светило солнце. Брат протянул мне ладонь, на которой лежали две капсулы. Я послушно выпила их, и мы отправились в путь.
Мёртвая зона. Мёртвый город. Вокруг – ни пения птиц, ни дуновения ветерка. Только звук собственного тяжёлого дыхания.
До леса оставалось меньше километра, когда брат вдруг остановился и прислушался к чему-то. Несколько минут он стоял без движения, не отвечая на вопросы, затем снова зашагал. Я так и не узнала, что же он слышал.
К полудню солнце жарило нещадно. Добравшись до леса, мы увидели открытую машину на обочине дороги, но, подойдя к ней, почувствовали, что вонь от разложившейся плоти стала просто невыносимой. Машина простояла лишь несколько часов под открытым солнцем, и мы решили попытать счастья.
Внутри были двое, судя по одежде, оба молодые парни. Рубашка, залитая кровью, опущенная голова – всё говорило о том, что первый парень скончался от обильного кровоизлияния в желудке. Второму повезло не больше – его голова раздулась как футбольный мяч. На мгновение мне пришла в голову дурацкая мысль, что он хорошо подгадал одежду на этот случай – футболка и шорты модного бренда удачно дополняли картину.
Мы перетащили тела на поляну рядом. Меня вырвало от жуткого запаха, а больше – от вида жука, вылезающего из ноздри футбольного фаната. Он был весь в чём-то склизком и мутном, что я приняла за остатки мозга парня. К счастью, брат оказался выносливее меня и ни разу не подал вида, что его мутит.
Оставшейся в бутылке воды едва хватило на то, что бы остудить воспалённое горло, но всё же я почувствовала себя лучше.
Мы забрались в машину, брат повернул ключ в зажигании. Мотор завёлся с третьего раза, и мы тронулись в путь.
Бак был почти полным – видно, ребята направлялись в соседний город, отстоящий от нашего на несколько десятков километров – но ехать под открытым солнце было бы слишком рискованно. Доехав до ближайшего пролеска, мы завернули в какой-то ельник, где царила приятная полупрохлада, накрыли машину своими брезентовыми плащами и стали дожидаться вечера.
Часы на телефоне шли ужасно медленно. В багажнике мы обнаружили целый запас консервов и запечатанных бутылок с чистой водой – видно, по радио к тому времени уже объявили об эвакуации населения. Брат пощёлкал переключателем, и через жуткие помехи мы услышали старую композицию, похоже, на «Ретро.fm» - значит, оставались города, которые не затронул смертоносный вирус.
Я задремала до вечера, а проснувшись, поняла, что что-то не так. Брат вёл себя как обычно, разве что говорил меньше, но мне казалось, что это последствия шока. Ещё одна порция таблеток, и пара болезненных уколов – так нам велел папа. Запаса медикаментов должно было хватить максимум на неделю.
Мы выдвинулись ночью. Звук заводимого мотора показался мне оглушительным в тишине леса. Лишь когда мы выехали на трассу, ровный гул механизма и яркий свет фар помог мне немного успокоиться.
На дороге кое-где попадались кровавые лужицы, несколько раз нам приходилось объезжать мёртвых животных и людей, но до сих пор мы не встретили ни одного живого человека.
Я смотрела в окно – пыталась высмотреть вдали хоть один огонёк. На обочине мелькнул указатель «Павловск». Кромешная тьма. Мёртвый посёлок, как и всё вокруг.
Мы ехали уже больше двух часов, как вдруг машина снизила скорость и съехала на обочину. Лицо брата было таким бледным, что, казалось, светилось в темноте как лицо вампира. Затем он начал кашлять. Постепенно кашель становился всё сильнее, а на платок, прижатый ко рту, попало несколько кровавых капель. Я немедленно достала из чемоданчика инъекцию, но брат отстранил мою руку со шприцом и сказал сильно изменившимся голосом:
- Поздно. Дальше поедешь одна.
Я плохо помню, что случилось потом. Наверное, у меня была истерика, или что-то вроде того. Я хваталась за него, кричала, пытаясь удержать в машине, он отбивался, но его хватка слабела с каждой секундой. Дыхание стало тяжёлым, а кровь тонкой струйкой ползла из угла рта. Он собрал все силы и оттолкнул меня так, что я упала на заднее сидение.
- Езжай же, идиотка! – прохрипел он и, открыв со своей стороны дверцу, буквально выпал из машины. Красиво, как ангел – распростёр руки и исчез из виду. Пока я, как сумасшедшая, пыталась выбраться с другой стороны – дёргала за ручку, которую неожиданно заклинило - он совсем скрылся. Кровавый след уходил от дороги в кювет, где росла высокая трава, а у меня даже не было фонарика, что бы попытаться разыскать его тело.
Содрогаясь от рыданий, я влезла на место водителя и, путаясь в педалях, наконец, тронулась с места. Я ехала быстро, очень быстро, так, что не успела заметить, что посреди дороги лежит большая туша мёртвого животного. А когда заметила, было уже поздно – резкий поворот руля, визг тормозов, нахлынувшая боль в животе, мой собственный крик и удар головой. Темнота…
Не помню, как очнулась. Не знаю, почему выжила – лобовое стекло было треснуто настолько сильно, что, казалось, в лучшем случае, у меня должен был быть проломлен череп.
Но нет. Я же помню дорогу, по которой шла, сгибаясь от дикой боли в животе, под брезентовым плащом. Помню воздух, который не пах ничем, и помню утреннюю злую тишину в преддверии очередного адского дня.
Хотя нет, я помню ещё кое-что…
В последнем вздохе, лёжа на раскалённом асфальте, пропитанном ароматом гудрона, привыкая постепенно к мысли о смерти, и принимая её как данность, я почувствовала лёгкое дуновение ветерка, холодное и успокаивающее.
Северный бриз, что принёс надежду, унёс с собой мою жизнь в те края, где больше никогда не наступит торжество человеческой жизни».
